Лжедмитрий Второй, настоящий - Успенский Эдуард Николаевич

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88

Решено было разведать это дело как следует. Надо было отправить в Польшу серьезных людей, чтобы привезли точные сведения.

С серьезными людьми в Запорожье было слабо, но они имелись. Хорошо подходил для этого дела атаман Герасим Евангелик. Ему на кругу было велено поехать самому или послать группу толковых казаков, но разведать все. И строго было добавлено, чтобы они не возвращались из Литвы, пока не повстречаются с царевичем сами и не поглядят на него собственными ясными очами.

– А что, Григорий, едем с нами, – предложил Евангелик Отрепьеву.

– А что, – отвечал Отрепьев, – и поедем. Дело-то радостное!

Но он совершенно не собирался никуда ехать. Он уже знал, что такое самозванство. Он уже понимал, чем такие шуточки кончаются, если из-за одного человека вся государственная граница запирается на три месяца. Плевать на торговлю, дипломатию, на все, лишь бы поймать и убить его, Григория.

В день отъезда он убрался из куреня с бравой командой казаков, уходивших на татар в Крым, отбивать своих.

И вот встреча состоялась. Князь Константин предложил царевичу прогулку в карете до города. На козлах оказался премерзкого вида кучер.

– Надо кое-что обсудить, государь.

Дмитрий согласился: надо, так надо.

Кроме них, в карете был всего один человек – секретарь князя Мартин Иваницкий. Невдалеке ехал обычный непарадный отряд охраны.

«А вот и он! Вот и проверялыцик», – подумал царевич про кучера. Но вида подавать не стал.

Константин Вишневецкий помалкивал, смотрел по сторонам, постукивал хлыстиком по полу. Но не выдержал:

– Слушайте, царевич, вы видели моего нового кучера?

– Видел, а что? – ответил Дмитрий.

– Как он вам?

– Да никак. Кучер как кучер.

– А взгляните-ка на него еще разок.

Царевич удивился, постучал по переднему стеклу кареты и, когда бородатая морда показалась, повторил:

– Кучер как кучер. Больно бородатый. Из русских, что ли?

– Вам он не кажется знакомым?

Дмитрий снова взглянул на мерзковатого мужика и сказал:

– Нисколько.

– Странно, – сказал князь Константин. – А ведь этот человек из Углича. Он там был несколько лет при вашей светлости.

– Из Углича? – обрадовался царевич. – Неужели? Я хочу с ним говорить. Эй, остановись!

Он постучал в стенку кареты.

Карета остановилась на дороге, Дмитрий ловко выскочил и подошел к мужику.

– Слушай, как тебя там? Ты что, и вправду из Углича?

– Вправду. Я там конюхом служил при вашей милости, – отвечал мужик.

– Я не милость, – сказал Дмитрий, – я – светлость. А еще лучше – государь.

– Вправду, государь.

– Ну и как? Как я справлялся с лошадьми?

– Прекрасно справлялись. Верхами много ездили. Хотя совсем маленький были.

– А скажи мне… как тебя?

– Тимофей.

– Тимофей, ты Углич хорошо помнишь?

– Как не помнить. Помню весь как есть.

– И все церкви углицкие помнишь?

– Как же не помнить. Все помню. Их всего-то было шесть, если слободские считать.

– У меня все одна церковь в голове сидит. Никак не могу забыть уже много лет. Стоит как живая. Я тебе ее нарисую, скажешь – она углицкая или нет.

– Попробую, государь.

Дмитрий попросил у Иваницкого бумагу и перо. Присел на корточки перед каретой и стал быстро набрасывать контуры церкви.

Штрих за штрихом, овал за овалом постепенно проступала величественная церковь на бумаге.

Царевич нарисовал березу, растущую на куполе, два облака и стаю мелких птиц. Рисунок был хорош.

– Ну, как? Что это за церковь? Такая в Угличе была?

– Да это же Спаса-Преображения церковь. Главная в городе. Туда вас и поместили после убиения.

– Меня, говоришь? – пристально посмотрел царевич на Петровского.

Тимофей насторожился:

– Не вас, государь. А того, кого вместо вас убили. Того, подмененного. Нас-то и не пускали к вам. К нему то есть.

– Понятно почему не пускали. Наверное, не тот там лежал, кого убить хотели, – вмешался Иваницкий.

Не выдержал и вышел из кареты князь Константин. Тоже долго рассматривал рисунок.

– А вы неплохой рисовальщик, молодой человек.

– Учили, – скромно ответил Дмитрий.

Они заговорили с Петровским об Угличе. О людях, бывших при царенке. Вспоминали кормилицу, няню, доктора Симеона. Последнего оба помнили особенно хорошо.

Князь и Иваницкий внимательнейшим образом слушали разговор.

– А что с моими дядьями? – спросил царевич. – Где они? Еще там был такой на кухне с черной бородой.

– Был такой повар из дворни.

– Ну и что с ними?

– Не знаю, государь. Как комиссия из Москвы приехала, много народа из города ушло. Боялись. Я тоже ушел. С тех пор мало чего знаю. Так, слышал кое-что.

Стали опять вспоминать Афанасия Нагого, Юрия Копнина и других. Царевич был абсолютно в курсе.

Никаких сомнений в том, что он был в Угличе и знал угличский приставленный к нему люд, ни у кого не осталось.

Проверка прошла успешно. Ожидался второй, более серьезный разговор с будущим государем: разговор-договор.

В середине зимы в Краков к польскому королю Сигизмунду привезли письмо из Москвы. Тон его был раздраженный, и в силу этого оно имело какой-то полуофициальный характер.

Письмо доставил доверенный вельможа царя Годунова Посник-Огарев.

Августейшему и великому государю Сигизмунду Третьему,

королю Польскому, великому князю Литовскому, Киевскому, Волынскому, Лифляндскому, Эстонскому и наследному королю Шведскому, князю Финляндскому.

В Вашем государстве объявился вор-расстрига, а прежде он был дьяконом в Чудове монастыре и у тамошнего архимандрита ходил в келейниках. Из Чудова монастыря взят был он к патриарху нашему Иову для письма.

Звать вора этого Гришка Отрепьев. А когда он был в миру, то отца своего не слушался, крал, играл в кости, пил и впал в ересь.

От отца своего Гришка убежал, служил у Романовых с Черкасскими, проворовался, связался с лихими людьми. И наконец вор этот постригся в монахи, не отставши от воровства своего, и от чернокнижества, и вызывания духов.

Когда это воровство в нем было найдено, то патриарх со священным собором осудили его на вечное заточение в Кирилло-Белозерский монастырь. Но он с товарищами своими, попом Варлаамом и клирошанином Мисаилом Повадиным, ушел к Вам в Литву.

И мы дивимся, каким обычаем такого вора в Ваших государствах приняли и поверили ему, не пославши к нам за верными вестями. Хотя бы тот вор был и подлинно князь Дмитрий Углицкий, из мертвых воскресший до Страшного Суда, то он не от законной, от седьмой жены царя нашего Ивана Васильевича Четвертого. А наша церковь Божия благословляет и признает законными только четыре брака царские.

Поэтому требуем самозваного Гришку Отрепьева казнить, а приспешников его и будоражельщиков примерно наказать.

Сия грамота писана по приказу Великого государя нашего, царя Бориса Годунова, всея Руси самодержца, Владимирского, Московского, Новгородского, царя Казанского, царя Астраханского, государя Псковского и всея Сибирские земли и Северные страны повелителя и иных многих земель государя.

И хотя тон письма был не только раздраженным, но и раздражающим, Поснику-Огареву было сказано, что появившийся царевич никакой поддержки от польского правительства не получает и приспешники его будут наказаны.

Слухи о царевиче, чудом спасшемся от смерти и пребывающем в Польше, несмотря на все старания их заглушить, разрастались и разрастались.

И в таком же соотношении возрастал скрытый протест против правления Годунова. Чем больше семей он карал за это, тем больше расширялся круг неприязни к нему.

Борис решил допросить Василия Ивановича Шуйского об угличском младенце: был ли у того хоть малейший шанс уцелеть. И никак не мог придумать, где вести разговор: то ли в Кремле в царском дворце, то ли в Кремле в палатах Семена Никитича, то ли просто на дому у самого Шуйского. Деталь важная.

Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88