Леонардо да Винчи - Дитякин Валентин Тихонович

Прорвавшийся сквозь узкую бойницу луч солнца упал на пол. Яркими красками — густо-синей, темно-красной и солнечно-желтой — заиграл лежавший на полу старый ковер. Леонардо вскрикнул от изумления. Даже покрывавший ковер толстый слой пыли не мот скрыть свежести и сочности красок.

Фантастические цветы, птицы и животные были так необычайны и вместе с тем так хороши, что глаз нельзя было оторвать.

— Что это? Откуда? — спросил Леонардо.

— Это? Восточный ковер. Привезен графом Манфредом с Кипра, — рассеянно отвечал старик, все еще занятый знаменами.

Леонардо любовался ковром и думал: значит, есть на свете люди, которые любят яркие краски, смелое сочетание их. Значит, не обязательно рисовать так однообразно и тускло, как на фресках церкви и на этих портретах...

Взгляд его упал на висевшую на стене картину. Сквозь пыль на него смотрело сухое узкое лицо с плотно сжатыми губами.

— Кто это? — отпросил Леонардо, стирая пыль с картины, изображавшей женщину на коне.

— Графиня Лукреция, — отвечал старик. — Она была божественной красоты. Как она была хороша, как красива! — восклицал старик. — Когда она улыбалась, казалось, весь мир радуется. Со всей Италии... да что Италии — из Франции, Испании, Фландрии и даже из далекой Англии съезжались рыцари и бились из^лза нее. Говорили — и это святая правда, — что более красивой женщины во всем мире нет...

Леонардо слушал и думал: где же эта красота? Бледное, безжизненное лицо, застывшая, искусственная улыбка, неестественная поза, тусклые глаза.

— Говорили, что рисовал ее лучший художник, какого только можно было сыскать во всей Италии... — продолжал старик, — а когда она садилась на коня, конь начинал танцевать от радости.

— Конь... — повторил Леонардо и улыбнулся.

Разве это конь? Вот он бы нарисовал коня... быстрого, стремительного коня, у которого играли бы все мускулы... Такого, каков он в жизни. Нарисовал бы так, что каждый, взглянув на него, сказал бы: «Да, действительно, этот всадник скачет».

Леонардо нетерпеливо оглянулся, чтобы найти еще что-нибудь интересное. Вдруг он порывисто наклонился и поднял с полу лист толстой бумаги.

Он стряхнул с него пыль и бережно расправил.

— Что это? — воскликнул он.

— Это... это... — сказал старик, вглядываясь в лист бумаги. — Это должно быть... Да, да, это его...

— Кого, кого? — допытывался Леонардо.

— Да вот этого... забыл, как его звали... художник, которого граф Манфред встретил во время путешествия и привез в замок. Он должен был учить маленького графа...

На листе бумаги был нарисован Геркулес. Могучий герой отдыхал после совершенного им подвига. Геркулес стоял, опираясь на ствол дерева и склонив обрамленную пышными кудрями голову. Глаза полузакрыты. Лицо дышит спокойствием. Рука, держащая дубину, опущена вниз... Эта могучая фигура казалась живой; вот-вот откроются глаза, распрямится исполинский торс, мощные мускулы нальются силой, рука крепко сожмет дубину и герой двинется вперед, на новые подвиги.

— Помню, — бормотал старик, — художник рассказывал, что в Греции найдена такая статуя и что этой статуе, может быть, тысяча и больше лет...

Леонардо смотрел на Геркулеса не отрываясь. Значит, можно изобразить живого человека. И если они делали это тысячу или больше лет назад, то разве нельзя сделать это теперь?

Видя, что юноша не расстается с рисунком, Андреа ласково сказал:

— Возьми его себе, Леонардо, возьми, ведь он никому не нужен.

Леонардо обнял старика. Он готов был расцеловать его. Через полчаса

Леонардо был дома.

В ПУТЬ!

ДНАЖДЫ вечером Леонардо сидел за столом, копируя чуть ли не в сотый раз Геркулеса.

Внезапно на улице раздался топот копыт, голос отца и веселые детские крики. Леонардо бросился на улицу.

Сэр Пьеро только что вернулся из Флоренции. С увлечением он рассказывал отцу о новых постройках во Флоренции, роскошных празднествах, устраиваемых Медичи, о новых статуях и картинах, которыми украшались дворцы и церкви.

Ну, как мое поручение? — спросил старый Антонио.

— Все исполнено, батюшка. Недели через две по приезде во Флоренцию, — говорил сэр Пьеро, — отправился я к моему приятелю, известному вам весьма прославленному синьору Андреа дель Верроккио.

— Хорошо, — с удовлетворением сказал Антонио.

Он давно знал Верроккио как крупнейшего мастера всей Италии.

— Беседуем мы с ним о всяких новостях, он спрашивает меня о нашей жизни, об урожае, об охоте. Вынимаю рисунки Леонардо и прошу его прямо и откровенно, по старой дружбе, сказать мне, достигнет ли Леонардо, отдавшись рисованию, каких-либо успехов.

— И что же? — нетерпеливо спросил Антонио.

— Синьор Верроккио долго и внимательно рассматривал рисунки, откладывал один, брал другой, снова возвращался к первому, рассматривал их то поодиночке, то сразу несколько.

— Дальше, дальше что было? Что он сказал? — торопил сына старик.

— Синьор Андреа пришел в такое изумление, что мне трудно передать его слова. Он сказал мне, что надо дать Леонардо возможность посвятить себя этому благородному искусству.

Антонио встал, прошелся по комнате. Он был доволен; он не ошибся в своем любимце. Крупнейший художник Италии, у которого учатся лучшие мастера, «пришел в такое изумление», увидев только первые опыты Леонардо! Что же будет впереди, когда мальчик пройдет хорошую школу...

Он приказал позвать Леонардо. Мальчик быстро вбежал в комнату и остановился удивленный торжественностью, с которой к нему обратился дед.

— Ну, внучек, ты поедешь во Флоренцию и будешь учиться у мессера Андреа дель Верроккио. Так мы решили.

Мальчик был поражен словами деда. Конечно, он мечтал поехать когда-нибудь во Флоренцию учиться, но как, когда это будет, да и будет ли вообще, он не знал и даже боялся думать. И вдруг сам дедушка говорит об этом! На глазах у Леонардо выступили слезы, он крепко прижался к дедушке и от волнения не мог вымолвить ни слова.

— Что ты отправляешь его, батюшка? Да, может быть, он и не хочет ехать во Флоренцию? — с улыбкой сказал сэр Пьеро.

Леонардо и на это ничего не ответил. Старик дрожащей рукой ласково гладил голову внука.

— Будь смелым, честным, всегда правдивым человеком, — говорил он. — Работай много, упорно, терпеливо.

Леонардо чувствовал, как от этих слов его сердце наполнялось какой-то необычайной силой. Казалось, что стены комнаты раздвинулись и перед ним открылся широкий мир, полный звуков, красок, людей. Казалось, что он опять на «своей» горной площадке, но теперь у него действительно за спиной крылья и он может лететь...

* * *

В последний раз за поворотом дороги мелькнули дома Винчи. Тихое маленькое местечко уходило в прошлое. Легкий утренний туман еще закрывал вершину Монте Альбано. Не видно было ни старого одинокого каштана, ни любимой площадки. Не было и орлов. Шумная дорога — запряженные то парой, то четверкой лошадей тяжелые повозки, мулы, навьюченные так, что их едва было видно, скачущие всадники, все более занимала Леонардо. В последний раз взглянул он на любимую гору. Сердце его сжалось.

Но грустить, тосковать не было свойственно его натуре. Жадно, горящими от любопытства глазами он разглядывал людей, лошадей, новые, с каждым поворотом дороги открывавшиеся картины. Его, до сих пор еще не выезжавшего за пределы Винчи, поражало все. Вот едет странствующий торговец. Его почти не видно из-за тюков. Маленький ослик не спеша перебирает крепкими ногами. Он не обращает внимания на грозные окрики седока, на его понукания, на удары. Седок спешит, он хочет пораньше приехать в город, чтобы подороже продать свой товар. Иногда торговец яростно кричит на крестьян, чьи тяжелые, грубые повозки закрывают дорогу. Окрики, жесты, выражение лиц — все, все занимает Леонардо.

А вот по обочине пыльной дороги идет крестьянин. Грубая, вся в заплатах блуза, короткие, до колен, штаны с бахромой книзу. Высокий, худой, с изможденным лицом, он шагает устало. Куда? Что его гонит вдаль от родных мест?