Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
А я, как и было предписано, до конца урока стоял столбом. И слышал тихие, виноватые вздохи Чижика.
После уроков Чижик сразу покаянно запричитал:
— Я не знал, что он заряженный… Теперь тебе дома попадет, да?
— Сиди, не хныкай. Нисколько мне не попадет.
— Но Дина Львовна же расскажет же…
— Ну и что? А я маме расскажу все, как было, она только посмеется. За такие дела меня никогда не ругают, это же не двойки…
— Тем более что нагашек по правде и не твой, — опять вздохнул Чижик.
— Да если бы и мой! Подумаешь! Мама в детстве сама стреляла из поджигов! Их делал её брат, мой дядя Боря…
Чижик округлил рот. Мама, стреляющая из поджига, — это было для него за пределами всякой реальности.
Форик, стуча сапогами, подошел и слушал наш разговор. Потом сказал:
— Я же предупреждал: "Осторожнее".
— А я не понял… Я, наверно, безнадежно неразвитый, — опять покаялся бесхитростный Чижик.
— Просто ты растяпа, — утешил я.
— А тебе правда ничего дома не будет? — опять за-страдал он.
— Ничего… Нагашек только жалко. Форик зря трудился.
— Не зря, — сказал Форик. — Вот… Только поаккуратнее в другой раз. — И вынул из кармана тесной своей курточки нагашек. Тот самый, с красной резинкой!
Чижик замигал. А я обалдело спросил:
— Откуда?
— Диночка отдала. Я ее догнал и все объяснил. Мы с ней друзья…
У Чижика опять округлился рот. Учительница в друзьях у пятиклассника (пусть даже такая юная, как Диночка!) — это для Чижика было непостижимо, так же как мама с пугачом. Я тоже глянул на Форика недоверчиво.
Форик деловито разъяснил:
— Она меня ценит.
— За что?
— За многое. Ну, во-первых, я спас ее из кинобудки…
5. Драмы вокруг "кинобудки"
Говорили, что в двухэтажном здании нашей семилетки раньше помещалось начальное городское училище. Таким образом, всё здесь издавна было приспособлено для учебной жизни. Кроме одного: не было в доме туалетов. То есть в давние, царские, времена они, наверно, были, но потом начальство решило что это буржуазная роскошь. Закаленным пролетарским детям ничего не стоит, если захотелось, пробежаться через двор. (Их наставникам — тоже.) А теплые туалеты вполне сгодятся для кладовок, в которых удобно хранить швабры и транспаранты для октябрьских и первомайских демонстраций.
Бегали мы к дальнему забору, где стояло сколоченное из горбыля сооружение под односкатной крышей. На пять "посадочных мест".
Дверей у заведения не было, вход прикрывался изогнутым, как буква "г", заборчиком.
Занозистые стены внутри были, как водится, исписаны по-всякому мелом и карандашами. Светились щели.
В эти щели всегда дуло. Дуло также через вход и снизу, в круглые отверстия. Зимой тут не засидишься.
И все же сюда стремились в любую погоду. Не только по главной причине, но и просто чтобы пообщаться вдали от педагогов. А то и покурить, если нет поблизости бдительного дяди Хвости или других мужиков.
Учителя этим заведением не пользовались. Во-первых, почти все они были "женского роду". А директор, физкультурник и дядя Хвостя порой наносили сюда инспекторские визиты, но рядом с нами не присаживались — это было бы подрывом их авторитета.
Для учителей на другом краю двора стоял крошечный дощатый домик с квадратным окошечком в двери. Отсюда и название — "кинобудка". Это строение было похоже на будки для показа фильмов на летних открытых площадках. Я уже писал, как много в нашей жизни было связано с кино…
В прошлом году «кинобудка» обветшала, и летом дядя Хвостя сколотил новую — аккуратную, из гладких досок. Он гордился этим сооружением и любил его. Перед учебным годом он покрасил будку в милый своему сердцу военно-полевой цвет — как танк или артиллерийский тягач.
Каждый вечер в семь тридцать ровно дядя Хвостя шел в это заведение, чтобы посидеть вдали от суеты, выкурить самокрутку и отдохнуть после хлопотливого школьного дня. Учителя же ходили туда по мере надобности, без расписания.
Чтобы нахальный ученический народ не совался в это уютное учреждение, на дверь с окошечком дядя Хвостя повесил замок. Ключ от замка висел на гвоздике в учительской. Тот, кому было надо, снимал ключ, шел к будке, отпирал замок и вместе с ключом брал его с собой, внутрь. Отсутствие замка на двери издалека говорило, что там занято.
Для пущей красоты, а также для подтверждения прав педагогического коллектива дядя Хвостя на двери под окошечком вывел белилами аккуратную букву "У". То есть "для учителей".
Мы все были воспитаны в краснознаменное время, на лозунгах социального равенства и борьбы за справедливость. Поэтому столь явное подчеркивание учительских привилегий вызвало в ученической массе глухое недовольство. Кончилось тем, что по сторонам от белого «У» кто-то вывел мелом еще две буквы.
Трехбуквенное слово на зеленой двери первой увидела шумная географичка Эмма Андреевна. И закатила в учительской истерику. Даже в коридоре были слышны ее вопли.
Эмму успокоили и начали следствие. Оно было кратким. Изначально ни у кого не вызывало сомнения, что автором безобразия был второгодник, двоечник и хулиган Кочнев.
И меньше всех сомневался в этом помначхоз дядя Хвостя.
— Он, паразит, попомнит у меня это слово! Я эти буквы его рожей с двери соскребу! И отвечать не буду, я инвалид!
Дядя Хвостя изловил Кочана в школьном коридоре.
— За хвост и на помойку! — И поволок сперва по лестнице, потом через двор. Но не на помойку, а к кинобудке.
Дядю Хвостю и Кочана сопровождала толпа.
Кочан извивался и верещал:
— Пусти, псих! Это не я! Чё всегда я да я! Докажи сперва! Куда тащишь! Не имеешь права!
У дяди Хвости, однако, о правах школьников были свои понятия. Упрощенные.
На полпути к «кинобудке» дядя Хвостя запыхался, остановился, удерживая верткого вопящего второгодника и хулигана. В этот миг Кочан ухитрился крепко вделать ему каблуком под колено.
— Ах ты гнида, в вошебойке недожаренная! — Дядя Хвостя выкрутил Кочану руку, нагнул его и начищенным старшинским сапогом дал ему пинка.
— Сейчас я тебе выпишу по всей ведомости. И отвечать не буду…
Одутловатая щека дяди Хвости сделалась лиловой, а все лицо его излучало сладость долгожданной и справедливой мести. Он медленно отвел ногу для второго пинка.
И в этот миг на помначхоза налетело что-то разноцветное, золотоволосое и растрепанное.
— Как вы смеете! Прекратите! Это советская школа, а не бурса!
Так мы впервые увидели Диночку. Юное существо с разлетевшейся прической, в цветастом, словно клумба, платьице. Лицо существа пылало, лаковая туфелька слетела и застряла в мокрой жесткой траве "пастушья сумка".
Незнакомка вцепилась в рукав гимнастерки.
— Не смейте! Это ребенок!
Дядя Хвостя от неожиданности ослабил хватку. Ребенок вырвался и умчался к поленнице. Там он яростно завопил.
Дяди Хвостя зашелся новой злостью:
— А ты кто такая?! Фифа напомаженная! Да я тебе… — И даже вскинул руку.
— Не сметь!.. Я учительница!.. Я…
Дядю Хвостю уже тянула назад тетя Тома. «Фифу» загородила от него и успокаивала Зинаида Прохоровна. Кочана держал мускулистый учитель физкультуры (бывший разведчик) Иван Матвеевич, потому что Кочан подобрал кусок кирпича и хотел пустить им в помначхоза (и при этом мог попасть в кого угодно). Кочан изворачивался и орал, что все равно изничтожит этого недобитого власовца, тыловую крысу и ворюгу. Грозил прокурором, который хорошо знаком с его отцом, фотомастером Кочневым, и который дядю Хвостю обязательно посадит. Грозил Гриней, который дядю Хвостю зарежет…
Но ни Кочана, ни осипшего дядю Хвостю мы уже не слушали. Главный наш интерес был теперь к незнакомке. Неужели правда учительница?
Семиклассник Ружецкий, по прозвищу Дыртаньян, подал ей слетевшую туфлю.
— Возьмите, пожалуйста.
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
