Знаменитая танковая - Ляленков Владимир Дмитриевич

Утром контрразведчики узнали, что в бригаде полковника Леонова на самом деле есть Павел Никитин. Только он не сержант, а лейтенант, командует взводом разведки. При допросе Якин упоминал ещё рядовых разведчиков Зобнина и Куличенко. И уверял, что Куличенко вместе с Никитиным давали ему, Якину, рекомендацию для вступления кандидатом в члены партии. Оказалось, и Зобнин числится во взводе разведки, и Куличенко, но они не рядовые, а сержанты, командуют отделениями.

Зобнина и Никитина вызвали в штаб. Фамилию арестованного им не сообщили. Пригласили взглянуть на арестованного и сказать, знают ли они его, встречались ли с ним когда-нибудь.

Якина привели в одну из штабных землянок. Первым пригласили в землянку Зобнина. Сам Якин в лицо Зобнина не помнил, запомнилась ему только фамилия. И Зобнин не узнал его.

– Нет, я не знаю этого человека, – сказал он.

– Никогда не встречали его?

– Никогда. Не припомню.

Потом вошёл Никитин. В полушубке, в командирских ремнях. Якин сразу узнал его. Даже сделал шаг вперед, замер, и взгляд его впился в лицо товарища.

Никитин отлично помнил весёлого, крутоплечего, мускулистого и сильного Василия Якина. Рассказывал новым товарищам, как под Горшечным забрались в тыл к немцам, не желая того. Теперь же перед ним стоял очень худой запуганный парень с острым кадыком на тонкой шее. Обросшие густой щетиной щёки провалились, глаза сидели глубоко. Никитину даже показалось, что смотрели на него глаза с ненавистью и зрачки их дрожали. Он не узнал Якина.

Но всё-таки показалось Никитину, что он где-то видел, встречал этого человека. Где? Он старался вспомнить и не мог.

Все молчали в землянке.

– Где-то я его видел, – наконец проговорил Никитин с сомнением в голосе, глядя в лицо парня.

– Пашка! – не выдержал Якин. – Не узнаёшь?

И Никитин узнал голос. Якин улыбнулся, тогда Никитин узнал его окончательно.

– Якин, – произнёс он с удивлением. – Васька, да что с тобой? Откуда ты такой?

Якин что-то выкрикнул, бросился к товарищу, обхватил его.

– Пашка, братец, узнал! Узнал, Пашка! – бормотал Якин, и слёзы текли из его глаз.

Признали Якина Зобнин, Куличенко и ещё трое бойцов из бывшего взвода разведки, уцелевшие под Горшечным. Комкор Полубояров сказал так:

– На фронт дезертиры не убегают. Я таких дезертиров не встречал. А почему Якин так долго добирался сюда из госпиталя, пусть доложит в письменной форме своему непосредственному начальнику. Лейтенант Никитин разберётся во всём. За допущенную недисциплинированность продлить Якину срок кандидатского стажа.

Якин у своих

Никитин, Зобнин и Куличенко жили в маленькой землянке, устроенной в бывшем погребе, Якин поселился с ними. Пять дней он отдыхал. Дневальные его не беспокоили. Разведчики Никитина в это время изучали устройство румынских, итальянских мин и гранат. Потому что на этом участке фронта занимали позиции 8-я итальянская армия и части 3-й румынской армии. По донесениям отдела разведки изучали позиции врагов. Позиции их были глубоко эшелонированными. За одной линией окопов начиналась вторая, потом третья. Метров через пятьсот опять шли линии окопов с дзотами и дотами. Все они были соединены между собой окопами. Укрепились враги основательно. И срочно надо было изучить их позиции. Все бойцы понимали: вот-вот начнётся наступление. Но когда оно начнётся, ясное дело, никто не знал.

Со стороны Сталинграда днём и ночью доносилась канонада.

У Василия Якина здоровье было крепкое. Повар оделял его двойными порциями. И он скоро превратился в прежнего Якина. Начал ходить на занятия. По вечерам возмущался в землянке.

– Да, генералы, – говорил он товарищам, сидя на своих нарах, – всё ждут, планы строят! Собрали столько войска и держат. Вон дед говорил: вся Верхняя балка забита гаубицами. А корпусов сколько собрали? Чего ждём?

Перед наступлением в 17-й корпус привезли посылки, присланные из глубокого тыла. Всякой посылке на фронте рады были. Но очень ценили посылки с шерстяными носками, рукавицами, с махоркой и папиросами.

Дедушке попалась посылка с толстыми шерстяными носками и с махоркой. Тогда у него уже начало покалывать в груди. Он бросил курить. Махорку раздал своим бойцам. Шерстяными носками он запасся ещё с лета. Товарищам говорил: если у солдата ноги в тепле, а желудок сыт, то солдат никогда не замёрзнет. Весь его взвод летом запасся шерстяными носками и рукавицами. И полученные в посылке носки он подарил Якину.

Начинается…

На другой стороне Дона наши войска держали в своих руках узкую полоску земли. В одну из декабрьских ночей дедушка, выйдя из землянки, прошёлся вдоль своих тягачей. Железные печки, устроенные в земле под машинами, топились. Дежурные бойцы дремали, скорчившись рядом с печками.

Мороз был градусов двадцать. Мела метель с восточной стороны. Дедушка остановился возле крайнего тягача. Какой-то шум послышался ему. Он отвернул уши шапки. Шум приближался. Дедушка быстро пробежал к опушке. Сквозь метель увидел что-то тёмное на дороге. Он пригляделся.

Это шла к Дону колонна бойцов. Он долго стоял, а бойцы шли и шли. «Начинается», – подумал он. Всю ночь шли на ту сторону Дона свежие части. С рассветом опять стало тихо и безлюдно вокруг.

В следующую ночь весь корпус подняли по тревоге. Снова мела метель. Дедушка был в передовой РПБ. Он, Василич и Колосов сидели втроём в кабине тягача. Вначале танки, тихо ворча на малых оборотах, ползли к Дону. Потом ремонтники пристроились за ними. Из-за метели ничего они впереди не видели. Путь водителям указывали бойцы, стоявшие вдоль дорог.

Конный обоз базы и тягачи должны были переправиться сразу за своими танками. Но обоз лошадей с пушками и снарядами выехал откуда-то сбоку и опередил их.

К утру прекратилось всякое движение. Командиры батальонов, рот, взводов – все знали свои секторы наступления. Но впереди ничего не было видно: пурга всё закрывала.

Корпус наступал впервые. Семьи, родные многих бойцов находились в оккупации. Дедушка говорил: чувство мести владело всеми. И все ощущали свои силы. Каждый знал: в первую минуту боя он может погибнуть. Но о смерти не думали. О ней отдумалось раньше.

На фронте тогда уже появились наши знаменитые штурмовики Ил-2. Под Сталинградом враги успели их окрестить «чёрной смертью». Но в то утро метель не дозволила самолётам подняться в воздух.

И вот на участке наступления ухнули разом пять тысяч орудий и миномётов. Заревели ракеты катюш. Полтора часа длилась артподготовка. Ещё не умолкли залпы, разрывы снарядов, танки и пехота пошли в наступление. Надо было прорвать оборону противника. Тогда уже в прорыв ринется 17-й корпус. Перед ним стояла задача: к концу дня достичь станции Кантемировки, овладеть ею. Тем самым перерезать железную дорогу, по которой фашисты с северо-запада подвозили на фронт боеприпасы и солдат.

На Кантемировку!

Для солдат первого эшелона обороны врагов это утро 16 декабря было последним. Едва наша артиллерия перенесла огонь в глубь обороны, из снежного массива ворвались в окопы страшные мстители. Метель дула в лицо вражеским солдатам, слепила им глаза. И смерть обрушивалась на них.

В назначенное время пошли в место прорыва бригады 17-го корпуса. Впереди двигалась бригада полковника Голяса. Из-за снега танкисты тоже плохо видели, что творится впереди. И километра через три передние машины чуть было не наехали на своих бойцов. Те лежали на снегу. Оказалось, что дальше оборона не прорвана: доты и дзоты очередного рубежа артиллерия не разбила. Враги задержали пехоту. Хотя танки и могучие боевые машины, но сквозь линию обороны, где в дотах пушки, где на каждом шагу мины на земле, им не пройти. Не пробиться. Их могли уничтожить.