Загадочная личность - Христолюбова Ирина Петровна

— Зачем? — Мне совсем не хотелось лезть туда. И так темно, а там еще темнее… — Давай завтра днем.

— Днем и дурак может, — сказал Рыжиков. — Так и скажи, что боишься.

Я поняла, что настала минута испытать свою волю и дух.

— Я готова, — твердо сказала я.

Рыжиков нагнулся и полез. Я взглянула на луну и на звезды и тоже полезла.

Снежная пещера была довольно узкая и низкая. Можно было лишь ползти. И мы ползли. Прямо у моего носа торчали ботинки Рыжикова. В сапоги мне набился снег, твердый, ледяной. Надо было брюки надеть и шапку с длинными ушами. Дусин берет сползал все время на глаза.

Мне казалось, что мы очень давно ползем. Как это Рыжикову удалось вырыть такую длинную пещеру? Неожиданно Рыжиков остановился, и я ткнулась носом в его ботинки.

— Все, — сказал он, — доползли.

Голос его звучал глухо, растворялся в снегу.

Я посмотрела вперед. Смотри не смотри, впереди чернота. Но зачем-то я поползла дальше, прямо на Рыжикова.

— Куда? — зашипел он.

Я вытянула вперед руку и уперлась в снеговую стену. Дальше ползти было некуда.

— Давай назад! — прошептал Рыжиков.

Но было так тесно, что я боялась пошевелиться. Время шло. Часы Рыжикова исправно показывали час, день, месяц, год.

Мне казалось, что если я пошевелюсь, то снег обвалится на нас. И мы будем тут лежать под снегом, а мама с папой думают, что я к Оле ушла. Может быть, они все-таки догадаются, возьмут собаку-ищейку, она по следам разыщет, и нас откопают. А вдруг метель началась, все можно ожидать, и следы замело. Тогда уж всё, никто не догадается.

— Ползи, тебе говорят, а то замерзнем, — зашептал Рыжиков.

Но позади было так же темно, как впереди, никакого просвета. Может быть, нас замуровали?

Рыжиков пошевелился. На голову мне сразу посыпался снег.

— Ползи! — приказал Рыжиков. — Да не вперед, а назад.

Я тихонько перевалилась на бок и двинулась с места. Мы ползли молча. Наверно, темнота никогда не кончится. Наконец я почувствовала: ноги выползли, а потом и голова.

Мы сели на снег. Ночь была прекрасна. Никогда я еще не видела столько звезд и такой большой и желтой луны. Рыжиков тоже смотрел на луну.

— У тебя клаустрофобия, — сказал он.

— Что у меня?

— Кла-ус-тро-фо-би-я, — по слогам произнес Рыжиков. — Это значит — боязнь замкнутого пространства. Есть еще а-го-ра-фобия. Боязнь открытого пространства. Давай съездим куда-нибудь в поле, на простор, посмотрим, есть ли у тебя агорафобия.

Я поняла, что только еще начала себя познавать, Но, наверно, у меня всё есть.

— А у тебя ничего такого нет? — спросила я Рыжикова.

Рыжиков промолчал. Наверно, он устал, и ему надоело разговаривать. Я тоже устала.

Но дома мне пришлось еще долго говорить.

— С собакой хотели тебя искать! — возмущалась мама. — Посмотри, на кого ты похожа! Нельзя на улицу выпустить!

На следующий день, когда я пошла в школу, взяла с собой коробок спичек. Тренироваться надо ежедневно и ежечасно, так говорит Рыжиков.

— Хочешь закалять волю и дух? — спросила я подругу Таню.

— Ты что — в проруби решила купаться? — спросила она.

— Почему в проруби? — удивилась я, потому что мне такое и в голову не приходило.

— Вчера по телевизору показывали «моржей», так называются те, которые зимой купаются, — сказала Таня. — Я сразу подумала, что, наверно, Веткина запишется, «моржом» станет.

Почему Таня так решила? Я и плаваю-то плохо, один раз даже чуть не утонула. Да и разве меня мама отпустит в проруби купаться?

— Между прочим, есть такие люди, которые по углям ходят, — сказала я.

— По горячим? — удивилась Таня.

— По раскаленным.

— Ну уж это ты сочиняешь, — сказала Таня.

— Спроси Рыжикова. Он сам, может быть, скоро будет ходить по углям. Надо закалять волю и дух.

Тут я достала спички и рассказала Тане, как и что нужно делать.

— А если будет больно? — спросила Таня.

— Ты не думай о боли, решительно бей.

Таня осторожненько стукнула по спичке. Спичка свалилась, только и всего.

— Я не поверю, что спичку можно так сломать, — сказала Таня.

— Подожди, придет Рыжиков, запросто весь коробок переломает.

К нам начали подходить ребята и спрашивать, что мы делаем. Я все рассказывала, как закалить волю и дух.

Из моего коробка все стали брать спички.

— Я правильно делаю, я правильно делаю? — спрашивали все наперебой.

— Правильно, — говорила я.

Но спички ни у кого не ломались, и у меня тоже.

Тут появился Федя Рыжиков.

— Рыжиков, Рыжиков, — зашумели все. — Рыжиков, покажи, как спички ломать?

Федя снисходительно улыбнулся, потом взял спичку, поставил ее на ладонь.

— Нужно уметь отключаться, — сказал он и некоторое время сосредоточенно смотрел в потолок.

Затем он ударил ладонью по спичке, и спичка переломилась. Все восхищенно смотрели на Рыжикова.

В класс вошла Марья Степановна и начала урок. Время от времени она прерывала урок и внимательно смотрела на класс. Все сидели тихо. Но когда она начинала рассказ, снова слышался неясный шум, а иногда одинокие хлопки.

— Вы что — в театре? — спросила Марья Степановна, но, в чем дело, не могла понять.

Как только прозвенел звонок и она вышла за дверь, раздался радостный вопль:

— Вышло! У Иванова вышло!

Все повскакали с мест.

— Иванов спички ломает!

Коля Иванов был самым тихим мальчиком в классе. Иногда о нем все забывали, а когда вспоминали, то удивлялись, что Иванов все-таки есть. Он сидел на последней парте, в уголочке, один. Рядом с ним часто садились какие-нибудь представители, которые присутствовали на уроках. Даже моя мама, как член родительского комитета, однажды сидела рядом с Ивановым и потом долго вспоминала о его скромности.

Иванов и сейчас сидел в уголочке и тихо ломал спички. Так, между прочим как бы, без особых усилий. Спички ломались надвое, и он их отбрасывал, как ненужные. У него уже под партой куча сломанных спичек валялась. Все безмолвно смотрели на Иванова. Даже не заметили Федю Рыжикова, который тоже стоял и смотрел.

— Не может быть, — наконец тихо произнес Федя Рыжиков. — Когда ты научился?

— Сейчас, сам же показывал, — сказал Иванов.

— Тебе действительно не больно? — спросил Рыжиков.

— Нисколько, — ответил Иванов. — А разве тебе больно?

Рыжиков ничего не ответил.

— О чем ты думаешь в этот момент, когда отключаешься? — спросила я у Иванова.

— Ни о чем, — растерянно сказал Иванов. — А о чем думать? Да я и не отключаюсь. Как это отключаться?

Ему никто не ответил. Иванов взял спичку и опять сломал. Потом еще с десяток переломал. Тут Иванова схватили и стали качать. Кто качал, кто кричал чего-то.

Федя Рыжиков стоял у окна и смотрел, как взлетает вверх Иванов.

Мы даже не слышали, как звонок прозвенел. Вошел математик Сергей Афанасьевич, и все рассыпались, как горох, по своим местам.

Федя Рыжиков был любимый ученик Сергея Афанасьевича. «Мыслили бы вы, как Рыжиков!» — говорил он обычно. Но никто, как Рыжиков, не мыслил, и Сергея Афанасьевича это очень огорчало.

— Иди-ка, Веткина, к доске, реши уравнение, — сказал Сергей Афанасьевич.

Я вышла к доске, взяла мел и старательно стала писать, так старательно, что даже мел посыпался.

Я написала уравнение и правило ответила четко, без запинки.

— Значит, А плюс В равняется С? Ты убеждена в этом? — спросил Сергей Афанасьевич.

Он всегда так иронически спрашивал и не ждал ответа. Я посмотрела на Рыжикова. Лицо его было странно печально.

— Не убеждена, — сказала я.

— Как не убеждена? — ужаснулся Сергей Афанасьевич. Он еще раз прочитал уравнение, которое я написала. — Все правильно, — произнес он.

— Все равно не убеждена, — сказала я.

Все засмеялись, а Иванов громче всех. Один Рыжиков не засмеялся, а посмотрел на меня с удивлением.

— Какую же оценку, Веткина, ты заслужила? — размышлял Сергей Афанасьевич вслух, склонившись над журналом. — Неважную оценку, Веткина, неважную. Правило выучила, но не усвоила. Двойку тебе ставлю, Веткина. Мыслить надо!