– Испугалась? – Лёва с весёлой невозмутимостью глядел на меня. В голубых глазах плясали бесенята. Сегодня он какой-то совершенно другой! Я его таким не знала! Во-первых, его игра на фоно, во-вторых, бесшабашность! Сумасшедше-талантливый день: зима началась, я познакомилась с Шопеном, до сих пор внутри чистые звуки плещутся, пианист рядом шлёпает, причём пианист не маменькин сынок, а бесстрашный мачо… Как он придумал с трамваем, а? Просто жесть.
– Нет.
– Точно?
Я рассмеялась.
– Лёв… Можно ещё повторить!
И когда мы расставались на лестничной площадке, он ещё раз спросил:
– Ты точно не испугалась, Рябинка?
– Повторим? Прямо сейчас, да? Я готова! – Я повернула к лифту.
– Пообедаем сначала, о’кeй?
После обеда в вацапе пришло письмо:
Не будем больше стоять на пути трамвая. Потому что им рулит живой человек. Мы кого-то зверски перепугали. Поступили как дети.
Ну, что тут скажешь? Он прав. Ему полезно есть суп.
Я пила чай и вспоминала другие рельсы. Август прошлого года. Огромную луну, просеку, лес с дождевыми каплями на ветвях. Зайца, выскочившего из чащи. И парня с длинными девчоночьими ресницами… Как хорошо мне было в тот вечер и ночь… я была на седьмом небе рядом с этой огромной луной.
Захар совсем со мной перестал разговаривать. За последних два дня даже не взглянул ни разу. Но почему? Почему? Что я ему сделала? В чём провинилась?
Я закусила губу, чтоб не разреветься. И всё равно заревела.
Почему со мной Лёва, а не Захар?
Я не спорю, мне хорошо с Лёвой, с ним интересно, но как только Лёва исчезает за дверью, на меня наваливается пустота.
И меня притягивает к себе вселенская чёрная дыра.
Это Захар.
Не помню, как я очутилась в подъезде Кислицина. Обычный панельный дом. Такие называют хрущёвками. Захар жил здесь с рождения, и, наверно, его родители жили тут с их рождения, словом, дом был очень старый. Выщербленные лестничные площадки, узкие лестничные пролёты. Разномастные коврики у дверей. На подоконнике между третьим и четвёртым этажами два засохших цветка в ведёрках из-под майонеза. Кто-то их из квартиры выселил. Пусть бы сразу выбросил на помойку, они же теперь здесь мучаются, погибают от жажды. Кто их тут поливает?
Велосипед, прикованный к перилам цепью с замком. Я стою между третьим и четвёртым этажом у подоконника с дохлыми цветами. Я знаю, что Захар дома. Он мимо меня поднялся полчаса назад.
– Привет! – удивился, конечно. – Ты чё тут делаешь, Покровская?
– Так. Ничего.
– Ничё, так чё стоишь?
– Надо, вот и стою.
– Ждёшь кого?
– Просто стою.
– Ну, стой…
Слава богу, здесь он со мной разговаривает. Значит, только в школе не замечает. В школе я, наверно, невидимка.
Я не звоню в его двери. Я просто стою. Мне тут почему-то спокойно и хорошо. Почти как в августе при луне.
Вернулась с работы мать Захара. Стучит каблучками по ступенькам с сумкой в руке. Из сумки пачка молока выглядывает.
– Виолетта? Ты к Захару? А почему не заходишь?
– Нет, я не к нему, тётя Таня. Я просто стою. Знакомых жду.
– А, ну ладно. А то зашла бы.
– Спасибо, тёть Тань. В другой раз.
Мама Захара стройная, как девушка. А лицо почему-то уже в морщинках. Моя мама, наоборот, – лицо молодое, а фигура полная.
Я бы зашла с радостью. Но ведь Захар не хочет. А стоять тут я имею право. Я буду стоять тут хоть всю ночь. Он не имеет права меня отсюда прогнать.
– Я её не звал! – кричит Захар в прихожей. Наверное, его мать обо мне спросила. – Хочет – пусть стоит! Дура!
Я знаю, что дура. Ну и пусть. Зато Захар в двух шагах.
Я слышу, как он ходит. Как уносит кружку с чаем в свою комнату. Мне кажется, я даже слышу, как он сидит за компьютером. И гоняет фильмы по телефону. Мне казалось, что я слышу, как на его экране стреляют бандиты и от них отстреливаются герои разных сортов.
Мимо проходили соседи. Подозрительно косились на меня. Но я не пила пиво из банки. Я даже не курила. И меня не гнали.
Зазвонил телефон. Меня разыскивала мама. Девять вечера. За окном темнота, побелённая снегом. Я отклеилась от подоконника. Завтра приду сюда с бутылкой воды. Я полью эти бедные растения. Я возьму шефство над ними. Жаль, что Захар не нуждается в моём шефстве.
Я пришла. Нет, не на целый вечер. Полила цветы, поздоровалась с его мамой. Она опять за своё:
– Ты к Захару?
– Нет. Знакомых жду.
– А-а… А то заходи.
– Спасибо.
А вот и отец… Отца Захара я побаивалась. Он высокий суровый мужчина. На даче он почти никогда не улыбался. Я отвернулась к окну в надежде, что дядя Толя меня не узнает. Скорее всего, и не узнал. Мало ли в мире девчонок. Стоит тут одна… Греется в подъезде. Никому не мешает. Может, пережидает метель.
Через полмесяца цветы пошли на поправку, несмотря на время года, когда ничего не растёт. А к тем двум в пластмассовых ведёрках прибавилась ещё парочка. Их вынесли для спасения. Я цветочный МЧС, познакомьтесь.
Иногда я меняла дислокацию. Встречала Захара у спортивного клуба, где он занимался борьбой. Захар выходил с парнями, они прощались взмахами руки, потом Захар подходил ко мне.
– Чё, Покровская, опять мимо проходила?
– Угадал. Захар, ты почему в школе со мной перестал разговаривать?
– А о чём?
– О чём раньше. О чём в прошлом году. В позапрошлом.
– Ты же с этим… Капитоновым френдишь.
– Ну и что?
– Ну и ничё. Тебе чё, с ним скучно?
– Да нет, он интересный. Знает много.
– Рад за него. Передавай привет!
– Обязательно.
– Пока, Покровская! Береги здоровье!
– Пока, Кислицин! Цвети и пахни!
Однажды меня занесло на концерт. Я бродила по городу, пытаясь сочинить стихи о снежном холодном Захаре, и тут увидела афишу:
Что за группа Alai Oli? Ни разу про неё не слышала. Семьсот рублей у меня были, заплатила и зашла. Говорю же – я страшно любопытная.
На сцене вокалистка в моём любимом прикиде – чёрные брюки, чёрная майка – ей вполне можно было в майке ходить, потому что грудь у неё была маленькая. И если бы не голос, я бы вообще подумала, что это парень. Понятно, что и парень может тенором петь, как Витас, но на сцене была точно девушка. Вот такие мне нравятся – без выпендрёжа, почти без косметики, без рюх-кружавчиков… Левая рука от плеча до локтя в татуировке. На месте она не стояла, крутила так и эдак стойку микрофона. Пела классно! Мне её песни вполне… Хочу сказать, мне они понравились.
В огромном городе деревья сквозь асфальт прорастают корнями…
И ещё:
Мне не страшно в огромном Вавилоне [4]…
Лес вскинутых рук, сияющие глаза, улыбки, резкие звуки электрогитар, слова песен – иногда очень простых, иногда их можно было назвать поэзией – всё это заразило меня не весельем, нет, – радостью, силой, энергией, я, не ожидая ничьего приглашения, влилась в эту реку музыки… В полутьме никто не обращал на меня внимания, и я танцевала почти что внутри себя, и руки-ноги выделывали движения в такт движениям души, по-моему, это была гармония.
Прикольная группа! Один гитарист был в чёрной лыжной шапочке, шарф повязан на шее, а сам – в футболке, как и другой парень с гитарой… Я даже подумала, может, мне сделать заметку в «Юность города» об этой тусовке? Но вспомнила последний звонок из редакции, и как корреспондент сухо сказал: «хорошо, но…» – и распрощалась с этой затеей. Пусть застрелятся, я им писать ничего больше не буду. Пусть теперь обходятся без Виолетты Покровской. Они не знают, как много потеряли.
