Самый младший - Карпенко Галина Владимировна

Путешественников давно ждали обедать. Они явились целые, невредимые, с запасом ореховых прутьев, сосновой коры и в самом чудесном настроении.

— Вот, смотрите! — сказал Макар и положил на стол букетик бело-розовой земляники.

Вечером гости уехали. Алёша долго не мог уснуть, всё ворочался, ворочался.

— Может быть, ты перегрелся на солнце? — спросила Татьяна Лукинична. — Давай я тебя помажу вазелином.

Алёша поскорее закрыл глаза, и Татьяна Лукинична ушла, тихо прикрыв за собой дверь.

На другой день, может, потому, что шёл дождь, а может быть, совсем не потому, Алёше было очень скучно. Он пробовал читать — не читалось. Играть было не с кем, и ему очень захотелось домой.

Наконец он не выдержал и попросил:

— Дайте мне деньги.

— Зачем? — удивилась Татьяна Лукинична.

— На билет, я поеду домой, — ответил Алёша.

Это было вечером. А утром Анатолий Павлович взял его с собой в город.

— И всё будет хорошо, — успокаивал Гуркин. — Вот увидишь. У тебя просто расстроены нервы.

Макар Тимохин не едет в лагерь

Тимохины удивились: Алёшка приехал!

Тётя Маша стирала, а Миша собирался на работу. Больше никого дома не было.

Алёша сидел за столом, ел холодную хрустящую картошку прямо со сковороды и запивал сладким чаем.

— Не знала я, что такой гость будет, я бы тебе компоту наварила. На даче-то хорошо? — спрашивала тётя Маша.

— Хорошо, — отвечал Алёша, а сам уписывал за обе щеки. Вчера, когда он скучал, он ничего не ел.

В комнату к себе Алёша не пошёл. Он полез на чердак — ждать Макара. Алёша подошёл к клетке, в ней разговаривали голуби. Вот коричневый с крапушками, вот белые с мохнатыми лапками, а вот его сизарь. Они давно не виделись.

— Гули! Гули! — позвал Алёша, и голуби заворковали громче.

Вдруг сверху вниз порхнула птичка, совсем маленькая, с жёлтыми пёрышками на голове и на спинке. Птичка опустилась на блюдце с водой, окунула в воду носик.

— Ты кто? — спросил Алёша.

Птичка посмотрела чёрным глазком, но не чирикнула. Алёша сел на чурбачок, а птичка стала летать по клетке. Она цеплялась лапками за решётку и нет-нет да на него поглядывала.

«Откуда ты появился? Я тебя не знаю».

Алёше вспомнилось, как они с папой лазили на чердак, и Макар показывал папе голубей.

«Ну что же, — сказал тогда папа, — если тебе это нравится, возись, ухаживай, привыкай заботиться. Это хорошо. Я, когда был мальчишкой, был собачником. У меня щенки были. Тоже здесь, на чердаке, держал».

И папа рассказал им про своих щенков.

«Потешные были, Тип и Топ, дворняжки, а умные — всё понимали. Я им ящик оборудовал, обил его старым одеялом — настоящий собачий дом, в любой мороз тепло». Папа оглянулся, будто этот ящик мог ещё быть здесь.

Папа сидел тогда на чурбачке. Он показал ребятам зарубочки на балке, около двери.

«Мои зарубочки», — засмеялся папа.

«А зачем они?» — спросил Макар.

«Секрет», — ответил папа.

Алёша протянул руку и ощупью нашёл зарубки: одна, другая, третья, четвёртая… Внизу заскрипела лестница, на чердак поднимался Макар.

— Ну как ты здесь? Чижика видел?

— А тебе кто дал? — спросил Алёша.

— Спасённый. Я его у кота отнял, он бы его заел. У него крыло помятое, видал? Боком летает.

Макар махнул рукой, и чижик полетел по клетке наискось.

— Отойдёт, — сказал Макар. — Он теперь и больное крыло расправляет, только летать ему ещё тяжело. Это хорошо, Алёшка, что ты сегодня приехал, а то я завтра в лагерь уезжаю. Целый месяц и две недели тебя не увижу — сорок пять дней. В заводской лагерь еду. Там, брат, здорово! В походы будем ходить. Своя футбольная команда будет.

Алёша молчал. Он продолжал глядеть на чижика, но уже не видел ни чижа, ни клетки. Макар уезжает в лагерь. Будет ходить в походы, а как же он, Алёша? Слёзы застилали ему глаза, но он не заплакал.

Макар поглядел на него и спохватился.

— Ты-то как живёшь на даче? — спросил он неуверенно.

— Живу, — ответил Алёша.

Он поднял глаза, и Макару больше не захотелось хвастать тем, что он уезжает в лагерь. Алёша сидел понуро. Про чижика больше не спрашивал и не просил приманить сизаря.

— Ребята, обедать! — закричала снизу тётя Маша.

Макар стал спускаться с чердака первым.

— Не оступись, — сказал он, когда Алёша поставил ногу в пыльной сандалии на ступеньку лестницы.

Степан Егорович пришёл домой поздно — вечером на заводе было собрание. Уставшие за день Макар и Алёша спали рядышком на одной кровати.

Степан Егорович прочёл записку, которую оставил Анатолий Павлович.

— Что же теперь делать? — спросила тётя Маша.

— Сам не знаю, — ответил Степан Егорович.

В тот же вечер из командировки вернулся сосед Петров. Ему открыл Степан Егорович — он ещё не спал. От него Петров узнал обо всём, что случилось в его долгое отсутствие. Он выслушал всё молча, потом спросил:

— Где же теперь Алексей?

— Теперь здесь, спит с Макаркой, — ответил Степан Егорович. — А решили, и Оля так просила, что будет он жить у Гуркиных.

— Ну и как же?

— Сегодня прибежал, говорит — соскучился. Они на даче живут. Условия у них замечательные, с нашими разве сравнить, а вот скучает.

Фёдор Александрович вынул большую пачку денег и положил перед Степаном Егоровичем.

— Будь другом, — сказал он, — возьми.

— Это зачем же? — удивился Тимохин.

— Алёшке возьми. Мне деньги не нужны. Я всё равно…

— Пропьёшь? — усмехнулся Степан Егорович. И вдруг рассердился: — Пропей, пропей на здоровье. Алёшке твои деньги не понадобятся. У Гуркиных деньги есть. Так что возьми, пожалуйста. Разве дело в деньгах? Дело, брат, глубже — в человеке дело. Не гляди, что ему пошёл десятый год. Он тоже своё думает и своё переживает.

— Зря ты меня обижаешь, — сказал Фёдор Александрович. — Я ведь не сердобольничаю. Я с тобой как коммунист с коммунистом говорю. Может, что и нужно? А пить я, старик, кончил. Баста.

— Не нужны Алёшке деньги, — повторил Степан Егорович и добавил: — Я, кстати, беспартийный.

Они ещё долго говорили. Степан Егорович отвечал на вопросы Петрова, который сидел перед ним совсем потерянный.

— Несчастный случай! Сколько их, этих случаев, было на фронте, на каждом шагу? Остался цел. А здесь… Ах ты, Сергей, Сергей, — повторял Петров. — Что ты наделал?

Обхватив руками голову, Фёдор заплакал от обиды и горя, которое будто шло за ним по пятам и не давало опомниться.

На другой день было решено, что Алёша вернётся на дачу вместе с Макаром. Поэтому поводу у Степана Егоровича был с Макаром разговор:

— Алёшке-то с тобой будет весело. Только ты смотри не заскучай. В лагерь ведь с охотой собирался?

— Конечно, с охотой, — подтвердил Макар. — И Алёшка бы с охотой поехал. Да ты говоришь, что нельзя вдвоём ехать?

— Нельзя, брат. Заводских и то не всех берут.

— Тогда на следующий год двоих пиши.

Макар сдвинул брови. Он был сердит на отца.

Зачем он его уговаривает? Ну, не поедет он в лагерь, что ж из того? Ничего с ним, с Макаром, не случится.

— Ты-то цел будешь, — сказал Степан Егорович, будто угадав его мысли. — Только гляди, вдруг передумаешь. Отбой бить поздно будет.

Макар даже вспыхнул. Как это он передумает? Он же сам решил остаться с Алёшкой. Вот бы посадить отца на всё лето одного на дачу к Гуркиным, тогда бы не говорил: лагерь, лагерь…

— Чего я там, в лагере, не видел? — пробурчал Макар. — А на даче мы с Алёшкой такую жизнь устроим!

Степан Егорович усмехнулся, но, спрятав улыбку, сказал строго:

— Смотри, Макарка, только не баловать.

Но Макар уже понял, что разговор окончен, и побежал собираться.

Алёшка сиял. Макар едет с ним на дачу!

Вот как удачно всё получилось.

У Макара перед отъездом было много забот. Хорошо ещё, что за голубями и чижиком взялся ходить Миша. Он же дал мальчишкам крючки для удочек.