Шестая Бастионная - Крапивин Владислав Петрович

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74

Например, такие:

«Дорога на Дмитров. Яхрома. Бронзовые каравеллы на башнях шлюза… Может быть, отправиться в дальнее путешествие прямо из Дмитрова? И каравеллы, застывшие в неподвижной стремительности, проводят в путь…»

«Подмосковье. Густые плакучие березы стоят без листьев и похожи на частое темное кружево. Из длинных щелей между темными серо-лиловыми облаками сочится огонь заката, растекается. Пробивается сквозь сетку берез, Щель в облаках такая же яркая, как в приоткрытой печной дверце, когда в комнате погашен свет».

«Красные кленовые листья – как озябшие ладони. Погреть бы у печки…»

«Москва – Ростов.

Кругловатая и болтливая девочка лет десяти шумно сочиняет стихи в вагонном коридоре у окна: «В небе желтым пятном солнце желтеет, а на льду на реке рыбаки синеют…»

«У Таганрога застывшее Азовское море. Заструги снега вдали блестят, как волны. А дальше непонятно, – есть или нет, там синий туман. А так хотелось увидеть укрытое море…

Мальчик лет четырех, черноглазый и бойкий. Подружился с моряком-сверхсрочником, тот дарит ему фуражку с золотым «крабом». Малыш громко ревет, когда мать хочет вернуть фуражку старшине. Фуражка остается у малыша. Проводник Сергей учит его играть в нарды. Сергей называет эту игру «шешу-беш»…

Фаянсовые изоляторы на перекладинах телеграфных столбов похожи на белых нахохлившихся пичуг, сидящих парами. Сон-сказка: поздно ночью изоляторы вдруг привстают на тонких ножках, раскрывают крылышки и разом – фр-р-р! – снимаются с надоевших перекладин-насестов… Это сон для малыша в морской фуражке».

Или вот снова запись о далеком от моря подмосковном Дмитрове, где я часто гостил у приятеля.

«Май Березы, нависшие над улицей. Они плывут в небе, слегка освещенные дымчатым послезакатным светом. В это время на улицах громче голоса ребятишек. Костры на огородах. Толька Жильцов поджег на грядах мусорную кучу…

Третьеклассник Толик Жильцов неравнодушен к рослой пятикласснице Малышкиной. Про него рассказывают, что в минуту откровенности он признался: «Буду летчиком и буду катать Малышку на самолете».

Леня Леваков – беленький и сероглазый – самый незаметный из всех. Хорошо улыбается.

…Овраг в Дмитрове. Мы с мальчишками стреляем из моего спортивного лука. Стрелы втыкаются в откос. Издалека откос ровного зелено-бурого цвета, а когда подходишь вытаскивать стрелу – он в молодой траве, мелких пенях, глинистых проплешинах. Моросит дождик, пахнет мокрой травой.

Разговор. Солидный Вова Игнатьев убеждает Леню Левакова:

– Этот дождь не кончится до ночи.

– Кончится, – тихо говорит Леня. – Видишь, просвет? Скоро будет солнце и даже радуга будет.

– Никакой радуги…

– Ну, ладно, – сказал он. – Ну, пусть. Хорошо… А если кончится дождь, и засветит солнце, и будет радуга, тогда пойдем в лес?

Он отчаянно надеется, верит, что ни дождь, ни солнце не обманут его и радуга встанет. Она вырастет на востоке, как громадные ворота, и тогда мы отправимся в лесной поход…

…Мы приходим в сумрачный еловый лес. Толька поджигает на стволе подтеки смолы. У нее запах ладана. Смола стекает в подставленные осколки бутылочного стекла и застывает удивительными фигурками; петух, кикимора, морская звезда…»

И так далее… Простите меня за сумбур этих строчек. Для себя я здесь вижу все-таки некоторую закономерность. Больше всего записей о ребятах. Такая уж профессия: ловить черты быстрой ребячьей жизни, мелькание мальчишечьих и девчоночьих характеров, их слова, поступки, неожиданные мысли… Что-то войдет в будущие книжки. Что-то навсегда останется в торопливых строчках полустершегося карандаша.

И среди этих строчек то и дело мысли о море… Тянет оно к себе.

Каравеллы у Дмитрова – как упрек: «Что-то долго ты не был в Севастополе…»

И застывшая смола в подмосковном лесу – как морская звезда…

Это я наугад перелистал две голубые тетради шестьдесят третьего – шестьдесят четвертого годов (их липкие клеенчатые обложки с треском отклеились друг от друга).

Каждая запись – как первое колечко в тонкой цепи. Потянул – и пошли воспоминания. О разных людях и городах. И все-таки больше всего о Севастополе.

«5 ноября 63 г.

Улица Сергеева-Ценского – просто лестница. Двое мальчишек лет семи козыряют морякам и просят «звездочку, конфетку или яблоко». В их представлении это вполне порядочное дело, все закономерно: моряки – большие, добрые люди, просто полубоги, они все понимают и все могут…»

Я отчетливо помню этот солнечный, тихий день больше двадцати лет назад – он пришел ясный, почти летний, после холодных дождей. Я жил тогда недалеко от Севастопольской ГРЭС, у приятеля, в тихой улочке на высоком берегу Северной бухты. Несколько суток я провалялся с непонятной какой-то лихорадкой и теперь впервые после болезни приехал в город.

Солнечное тепло было как подарок. И как подарок – эта забавная сценка с мальчишками. Один – в матросской курточке, большущих не по росту брюках и детской бескозырке, круглощекий и большеухий. Второй – в рыжем лыжном костюме, худенький, веснушчатый и сдержанно-решительный.

Они совсем не походили на хитрых попрошаек. Их, по-моему, не так уж привлекала сама «добыча». Главное было убедиться в доброте самых лучших людей на свете – моряков (на штатских прохожих мальчишки не обращали внимания).

Ладони вскинуты к бескозырке и курчавой голове.

– Здрасте! Дядя, у вас есть конфетка?

– Или звездочка?

У матросов растерянные лица. Потом кто-то смеется, дарит значок, огрызок карандаша. Малыши сияют. Молоденький мичман с блестящим кортиком неожиданно достал из кармана шоколадную конфету. Они солидно поблагодарили. Конфету разломили, а фантик разыграли: веснушчатый спрятал его в кулаке и протянул обе руки товарищу. Тот хлопнул по кулаку и угадал…

Оттуда, с улицы Сергеева-Ценского, я поехал в Херсонес. Он был тогда тих и пустынен.

«В сухой траве у древней колонны затрещал поздний, осенний кузнечик… Под ногами хрустят ракушки и черепки. Насупленный, сердитый мальчик ходит и что-то подбирает с земли. На нем спортивные штаны, надетые наоборот – задний карман спереди, чтобы удобнее складывать находки. Подобрал какую-то вещицу, повертел, отбросил. Я подождал и поднял ее. Цоколь большой лампы. Черная надпись: «600 вт. Цоколем вниз». Наверно, от фонаря решетчатого створного маяка, что на обрыве…

Ветер от берега, и волны пологие, без гребней. В Карантинной бухте плеск волн похож на шум беспрерывно льющейся звонкой воды…

Волны обтачивают камни и придают им удивительные формы. Изъеденный морем белый камень похож на выбеленный солнцем лошадиный череп.

Развалины и скалы. Часто непонятно, где кончается каменная кладка древних стен и начинается дикая порода ракушечника и песчаника. Блестят перламутровые осколки мидий, мелкие обломки костей, обточенные, как голыши…

Круглые впадины на каменных площадках похожи на следы громадных зверей. Скалы желтые и серовато-белые, а во впадинах сочная трава – маленькие оазисы. Трава в каждой впадине разная; в одной на длинных стеблях мелкие, частые листики, сложенные в звездочки; в другой – травка обыкновенная, как в старом городском дворе (та, которую козы щиплют). А на склонах холмов, под которыми скрыты древние дома и храмы, – солнечная россыпь сурепки и поздних одуванчиков…

И еще удивительная трава: мясистые листики с шипами, словно крошечные кактусы. Маленькая Мексика на черноморских скалах. Эти листики с шипами осторожно выкапывает и кладет в передник загорелая старушка…

У каменного забора, на лужайке, окруженной зарослями дрока, сошлись рыжий теленок и огненно-оранжевый петух. Нос к носу. Внимательно и удивленно разглядывают друг друга…

Внизу, недалеко от каменистого пляжа под колоколом, рыбаки ставят сети на кефаль. У берега мотобот со шлюпкой на буксире… Девочка в синей шерстяной кофте до колен принесла обед отцу. Здесь работает рыбацкая артель…

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74