Лорс рисует афишу - Мальсагов Ахмет Пшемахович

Лорс не только импровизирует. Он давно и со страхом думает о своем первом концерте. Он сделал все, что умел. У него даже высчитано до секунды, сколько займет программа. Всего сорок две минуты вместе с лекцией. Конечно, мало, но что делать?

Однако не импровизировать при Азе он тоже почему-то не может. Он всегда старается уловить в ее насмешливых глазах хоть искорку одобрения.

— Зрелищный номер — это Ватуши, — вдруг придумывает он.

— Ватуши — в хоре. Что он еще будет делать? Прыгать через горящее кольцо? — невинным тоном спрашивает Аза.

— Просто показать такого мужчину зрителям — это уже номер! — заверяет Лорс. — Ватуши, я нашел в кладовке две двухпудовые гири. Поиграешь ими на полевом стане. Договорились? Завтра в шесть утра, перед твоей работой, порепетируем.

— Угу! — Ватуши выхватывает у Лорса остаток горбушки.

— И, наконец, национальный номер, — объявляет Лорс. — Вадуд!

— Я тут.

— Выступишь в концерте. От уборщицы до директора — все мы обязаны служить искусству.

— Конечно, если для культуры требуется… Но я ничего не умею. Это неважно?

— Станцуешь лезгинку. Можно без кинжалов в зубах.

— Любой чеченец и ингуш это должен уметь, но я не умею. У меня короткая фигура, никак не подходит.

Лорс критически смотрит на стриженую голову Вадуда, вдавленную в могучие плечи, на его отсутствующую талию, на его крепкие короткие ноги в сандалетах.

— Тебе бы какой-нибудь смешной танец, — фантазирует Лорс. — Шутку юмора, как говаривал Эдип.

— Шутку юмора? Это другое дело! Мой старый отец до сих пор лучше всех горцев в ауле исполняет «Шуточный танец стариков». Я точь-в-точь копирую. Дайте место! Стучите в табуретку! Хлопайте в ладоши! Аза, выходи в круг. Только хромай немножко и согнись, ты теперь уже старенькая.

Лорс бьет в табурет, как в бубен.

В кругу появляется настоящий дряхлый старик. Он ковыляет, припадая на хромую ногу и держась за согбенную поясницу. Но слышит звук бубна и незаметно для себя начинает притопывать в такт лезгинке.

Быстрее дробь бубна… Разгорается кровь у постаревшего джигита. Сверкают глаза. И видится ему, что не старуха ковыляет перед ним, а прекрасная и легкая, как лань, девушка, какой была когда-то жена.

Догадавшись, что от нее теперь требуется, гибко распрямилась Аза, стремительно поплыла по кругу, косы вразлет…

Быстрее движется старик по кругу. Ходит у него ходуном, вздрагивает, танцует каждая жилка и косточка. Все любовнее заносит танцор над плечами партнерши крылья рук.

Вырывается хрипло из старческой груди лихой возглас:

— Ас-са! Торш-тох! (Ударьте же как следует в ладоши!)

И еще азартнее хлопают ладоши в такт бубну.

— Теперь замедляй бубен, — шепчет Вадуд Лорсу.

Смиряется, начинает затихать музыка. Всё больше никнут плечи и голова танцора, все медленнее и печальнее танец.

— Теперь сразу прекрати, — шепчет Вадуд Лорсу.

Оборвалась дробь, старик замер, забавно схватился за поясницу и поднял изумленные глаза. Перед ним — старуха! А где же стройная, как ветка ивы, девушка? Где молодость?! («Жизнь моя, иль ты приснилась мне!» — вспоминается Лорсу любимая есенинская строка.)

Под чуть слышную теперь дробь бубна старик и старуха смешно ковыляют прочь, бережно поддерживая друг друга. Он припадает на одну ногу, она — на другую, но полна взаимной нежности их немощная грустная походка.

Тишина. Слышно только, как растроганно сопит Ватуши.

— Не годится, да? — виновато и робко спрашивает у Лорса стриженый человек с короткой шеей, который вдруг превратился из старика в Вадуда.

— Слушайте, да это же замечательный национальный номер для концерта! — восклицает кто-то в дверях.

Все оглянулись. Это была Полунина.

— Сидите, сидите! — замахала она руками. — Я зашла на минутку, на огонек. Меня ждут в колхозе. Завидую я вам, ребята… Эх, была бы помоложе… А танец очень хорош!

Лорс ловит взор Азы. И видит в ее глазах то, что всегда хотел бы видеть — одобрение.

— И все-таки так нельзя! — тряхнула косами Аза, когда после репетиции все разошлись. — Ответственный выезд, а мы на ходу лепим концерт! Откуда у вас задатки халтурщика?

Лорс продекламировал в ответ:

— Почему вы все время со мной разговариваете так иронически, Лорс?

— Я?! А свою фразочку о трюмо вы, конечно, не помните! Вместо того чтобы помочь мне, подбодрить — я ведь был тогда так растерян…

— Если бы не эта моя фразочка, может, не было бы даже такого концерта, — звонко рассмеялась Аза. — Чтобы вы очнулись, вас надо немножко разозлить. Или наоборот — сказать вам то, что я так плохо умею говорить…

— Что?

— Ласковое слово.

Дописался!

Одно из писем Эли удивило Лорса своим высокомерием: «Ты мне все время так расписываешь конюхов, доярок, баянистов, бригадиров… Скажи, а есть ли среди твоих клубных людей просто интеллигентный человек?»

Лорс перебрал в памяти всех, кого в Предгорном знал. Знал он немногих. Главным образом только ту «несерьезную» публику, которая посещает танцы. Но даже в Доме культуры совсем не наперечет интеллигентные люди! Чем хуже любого городского интеллигента Липочка? Он всегда доброжелателен, у него много такта, никогда не вспылит, как Лорс. Читает не что попало, а вещи, о которых Лорс знал прежде только понаслышке: Тютчев, Элюар… Ну хорошо, Липочка — колхозный сварщик. «Из конюхов», как считает Эля.

Лорс вспомнил Тамару, которую стал все чаще видеть вместе с Азой. «Вот тебе девушка, дочь колхозника, — писал Лорс Эле, — у нее нет никаких самодеятельных талантов, над которыми ты посмеиваешься (а я по долгу службы перестал). Но сколько истинного вкуса у этой некрасивой девчонки. И в одежде, и в необычных суждениях о новой книге или фильме. Знаешь, я даже последил как-то за рецензиями в журналах. Не совпадает! У Тамары — свое. О музыке чаще всего отзывается сдержанно: «Я плохо знаю классику». Но однажды к нам забрел проезжий геолог. Он искал на танцах братишку и засиделся у нас за шахматами. У него был ворох пластинок. Я зашел зачем-то за кулисы, а там — Тамара. Тайком утащила туда тяжелую радиолу. Сидит на полу, слушает пластинки этого геолога. Перебирает их и шепчет в потемках: «Равель… Дебюсси». Ты слышала что-нибудь о таких? Я — нет, хотя и под пытками никому не признался бы в этом (кроме тебя)».

Лорсу показалось глупым распинаться на тему «Мы тут тоже интеллигентные». Да и вообще, кого можно назвать этим словом по нраву? Размышляя над этим, он написал в письме Эле еще об одном человеке — заведующем районной аптекой Егоре Денисовиче. Уж этот-то, несмотря на такие свои крестьянские позывные, наверное, должен быть полностью в духе Эли. Как же опростоволосился Лорс перед Элей, расписав ей аптекаря!

…Свели с ним Лорса шахматы, когда Лорс однажды играл с кем-то в парке на скамейке. Аптекарь неожиданно оказался цепким и грамотным шахматистом. Он почему-то ходил в гимнастерке и хромовых сапогах, но от деревенского его отличишь сразу и по манерам, и по разговору. Небольшой ростом, с чуть поредевшими волосами, с четким очерком насмешливого лица, глянцево-блестящим лбом, он умел держаться со всеми дружелюбно. И все же Лорсу все время чудилось в этом дружелюбии твердое чувство неизменного превосходства. Говорили, что аптекарь — олицетворение сельского «бонтона», что у него собирается «общество».

Презрение к слову «самодеятельность» Лорс почувствовал в деликатном аптекаре сразу. Сам еще не освободившийся от этого презрения, Лорс старался быть терпимым и все же таил против аптекаря раздражение. Даже когда аптекарь при встрече произносил с обычной своей полуулыбкой невинную фразу вроде «Ну, как клубная жизнь?», Лорс чувствовал раздражение. Впрочем, у Лорса всегда было средство отквитаться: он старался бить аптекаря за шахматной доской, причем непременно при болельщиках, публично.