По языку у него была тройка, довольно-таки странная: все слова он писал чаще всего правильно, но с запятыми — полный завал, беда. Ни одной почему-то не умел ставить, как я его ни уговаривал. С точками было полегче, но, в общем, та же картина. Как-то раз он попросил меня проверить, правильно ли он написал ответ в хоккейной анкете, грамотно ли. Была какая-то городская анкета среди клубных детских команд. Гошаня показал мне анкету с ответами ребят из его клуба, и на вопрос, за что ты любишь хоккей, там были такие ответы: «За то, что я помогаю своей команде», «Хоккей — игра настоящих мужчин», «За то, что это смелая коллективная игра», «За мужество» и так далее. Гошаня ответил так: «Я люблю эту игру за то, что могу хотя бы один раз за матч начать и закончить то, что задумал, тютелька в тютельку».
— Поставь, пожалуйста, мне запятые, если они нужны, а точку я уже сам поставил, — сказал мне Гошаня. Я посмотрел — все запятые стояли правильно, на месте.
С дедом о литературе они говорили часами, так что у меня никак не получалось вклиниться в их беседу со своими целями.
Сядут, расставят шахматы и — давай о литературе. Оказалось, что роман Флобера о бедной мадам Бовари Гошаня уже прочел. Да что там! — он читал почти все романы Федора Михайловича Достоевского, разве что неважно их помнил, потому что прочел их чуть ли не во втором классе, а то и в первом. Когда дед в пятницу сказал мне, что именно в ближайшее воскресенье он берет меня на подледный лов, я буквально завизжал от радости, а дед, когда я успокоился, добавил, что не взять ли нам с собой «Позвольте пролезть».
— Не знаю, — сказал я, — он вроде бы не рыбак-зимник, ему и одеться-то тепло не во что.
— Нарисуем, — сказал дед.
— Да и вообще — у него хоккейный матч скорее всего, — говорю.
— Да, наверное, — вздохнув, сказал дед. — Жаль паренька. Матушка его вечно в командировках, а отца нет.
— Как это?! — Я удивился.
— Ну, нет. Исчез, — сказал дед.
Вот те на, подумал я, а я ничего и не знаю. Впрочем, подружились мы с ним недавно, я у Гошани и дома-то ни разу не был.
3
В субботу, не успел я прийти домой, я уже из прихожей усек, что дома — баталия и речь, конечно, идет обо мне.
— Чтобы он утонул?!! Не позволю! Сумасшедшие! — Это был голос мамы.
Потом деда:
— Я, видите ли, двадцать пять лет не тону, а Лешка сразу, да?
— Он глуп еще.
— Неплохо ты думаешь о своем единственном сыне.
Я вошел в комнату, но на меня никто не обратил ни малейшего внимания, и я спокойно сел в уголке — послушать, как развернутся события, как — не в смысле финала, его-то я знал заранее, а буквально — как они будут разворачиваться, в какой форме, так сказать — с каким на этот раз рисунком.
Все были в сборе. Ну, дед само собой. Во-первых, мой молчаливый папаня. Он, собственно, просто мой папаня ну и, конечно, любимый муж моей мамы. Деду он по крови никто. Они с дедом просто друзья. Обыкновенные добрые друзья. Частенько, когда мама выступает вдруг с какой-нибудь громкой идеей, оба они, и дед, и папаня, подожмут губы, выпучат глаза и посмотрят друг на друга секундочку, понимающе друг другу кивая: мол, ага, все ясно. Папаня вовсе не сын деда, это именно моя мама — дедова любимая дочурка.
— Когда же тогда он будет делать уроки, а?! — крикнула она весело, понимая, что довод веский.
Я слушал все это спокойно, давно зная, что маме надо просто освоиться с новым положением, «разрядиться», если это положение ее напрягло, даже, пожалуй, именно в форме баталии выяснить то, что ей еще не ясно, но бедняга дед за сто лет жизни с мамой этого так и не понял.
Он смотрел на нее, как злой и испуганный лев на рогатую козу.
— Какие уроки?! Какие такие уроки?!! — крикнул он. — Он что, Люля, по-твоему, плохо сейчас учится?!
— Ну будет плохо!
— С какой это стати?!
— Из-за вашей подводной рыбалки — будь она неладна!
— Он что же, по-твоему, ничего, кроме уроков, не делает?! А марки, а его нелепые бальные танцы, гитара и прочее?!
— Ну и что? Где мысль?
— А тут и мысль, что, когда будет ездить со мной на рыбалку, в чем-то другом он себя ограничит!
Это был уже умный дедов довод.
— Ты-то сам что об этом думаешь? — заметив меня, сказала, почти сдаваясь, мама.
— Ограничу, — сказал я.
Мама улетела на кухню.
— Оба больные, — покрикивала она из кухни. — И муж не пойми что: молчит.
Папаня хихикнул.
Мама снова влетела в комнату и кинула мне на колени свой старый мохеровый шарфик.
— Я тебе простужусь! — крикнула она мне. — Что это еще за бальные танцы? — спросила она у меня. — Первый раз слышу. Ходишь на танцы?!
— Это я в запальчивости, — сказал дед. — Никуда он не ходит. Просто собирался. На рыбалку будет ходить вместо танцев. Здоровый парень — пусть на свежем воздухе продышится, пока молод.
Баталия кончилась. Учуяв это, позволил себе выступить и папа.
— Конечно, Люля, пусть мальчик ездит, — сказал он. — Мы хоть по воскресеньям выспимся. А то этот (это про меня) с утра засаживает пленки со своими рок-ансамблями, а ты, дед, вечно что-то из фанеры выпиливаешь. Почему именно по воскресеньям, если не уехал на рыбалку, — непонятно.
— Это совпадение, — сказал дед.
— Ладно, — сказала мама. — Обед на плите. Пошли-ка, папа, в кино — надоело дома.
Когда они ушли, дед сказал:
— Это все потому, что твоя мать — театральная актриса. Всю жизнь играет. Думаешь, она живет по-всамделишному, когда закатывает сцены? Она их разыгрывает, хотя и думает, что просто живет.
— А ты-то, раз это понимаешь, — сказал я, — чего каждый раз волнуешься?
— Молчи, — сказал он. — Начинаем сборы на рыбалку. А сначала — лекция. Общий курс.
4
И все же я тороплюсь раньше, чем изложить общий дедов курс подледного рыболовства, рассказать вам об одном обстоятельстве, очень, мне кажется, важном в моей незатейливой жизни.
С этим человеком я познакомился, а вернее, просто видел его трижды недалеко от моего дома, в Юсуповом саду. В первый раз я не удивился, чего это он тут делает, вдали от родных мест (он сказал, что живет где-то у бывшего Комендантского аэродрома). Но когда я встретил его второй и третий раз, уже не летом, а осенью и зимой, в том же Юсуповом и почти на той же скамейке, — я удивился; спрашивать, конечно, не стал, как-то неудобно было. Потом-то я узнал, что у него был свой резон приезжать издалека к нам в Юсупов, но поначалу, когда он что-то говорил (не все, конечно), то говорил как-то неясно: вроде бы что-то сообщает, но что-то и скрывает, утаивает, — получалось как в тумане. Я, правда, предположил, что это, наверное, тот самый случай, когда человек будто бы хочет чем-то поделиться, а всю правду говорить не намерен, стесняется.
Вообще сначала все как-то нелепо выглядело; лето, жара, я сижу в саду, просто так забежал, в тенечке посидеть, сижу, балуюсь жвачкой, а какой-то человек спрашивает у меня, нет ли у меня учебника по математике для пятого класса. Это летом-то, за два месяца до школы! И главное, — учебник у меня есть, есть: я как раз шел к нашей отстающей Танечке Беленькой, и учебник был — именно для пятого класса.
Он, по-моему, не очень-то и удивился, что учебник у меня есть. В этот момент и позже я рассмотрел его: было ему лет под сорок или чуть меньше, кругленький такой, хотя выше среднего роста, слегка лысенький, с глазами иногда добрыми, а то какими-то чужими, безразличными; вообще он был похож на бывшего спортсмена.
