Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
«Как порченой, – в полуиспуге ухмыльнулся Шумила. – Смудрил, видать, чего-то…»
– Вспоможенье надо или нет? – спросил он.
– Ступай, ступай, я сам!
– Я возьму два алтына? – спросил Шумила нерешительно, зная, что с деньгами худо, что с товаром еще не выходили в ряды ни разу за эту весну. Но такой уж нынче подвернулся день, что не усидеть дома. – Алтына, говорю, два… Тять, а тять, слышь?
Отец не ответил.
Шумила помялся, подошел к красному углу, протянул руку и достал из-за божницы тряпицу.
– Я только два алтына, – сказал он виновато. – Завтра освободим кузницу, продадим товар – вот и рубли поведутся.
– Завтра за крицей, за крицей! – замахал старик свободной рукой, вкладывая в этот жест нетерпеливое желание остаться одному.
Шумила понял и не стал мешать.
«Совсем портится дед. Часы ходят – чего еще? – а он все мудрит чего-то. Сломает, не дай бог, получит кнута…»
Вспомнилось Шумиле, как несколько лет назад отец выковал светец печерскому скитнику. На светце тонко отковал листья осочьи да цветы, а в том самом месте, где лучину вставлять, чуть выше, ладно выковал головку ангела. Горит лучина, а лицо светится! И все бы хорошо, да монах, что возил светец скитнику, довел игумену, что лицо ангела не свято, а озорно и зазорно и будто бы сковано с лица внука Алешки. Греха-то было! Шумила шел к Ломовым и серьезно опасался, как бы опять до чего старик не домыслился, ведь часы-то, по слухам, самому царю фряга везет. Посадят в колодники. Там, в остроге, Сидорка Лапоть давно ждет напарников: как наберется партия – так и отправят за Камень.
Глава 13
Калитка и на этот раз оставалась у Ломовых незапертой. Судя по голосам, мать Андрея и младшая сестра Евдокия – девка на выданье, которую прочила молва за Шумилу, – работали в житнице. Было слышно, как одна толчет зерно, другая – опехивает [99], шастая решетом. Они не слышали, как прошел Шумила, как звякнул кольцом. Собака кинулась на него из будки, но не затем, чтобы лаять, – кинулась как к доброму знакомому, вскинув на подставленный локоть грязные лапы.
– Ну будя тебе! Будя! Отстранись! – откинул ее локтем Шумила.
В избе он не нашел Андрея. Не было и Анны. Он почему-то больше надеялся увидеть ее, чем Андрея, хотя сам в этом не признавался.
– Эй! Дед Григорий! – окликнул он спящего на печи старика, но тот не шевельнулся.
Шумила прошел и заглянул за занавеску – никого. Решил тогда разбудить старика. «Выспится!» – подумалось между прочим, но в сенях раздались шаги.
В избу отворилась дверь, но показался сначала светлый бок деревянной бадейки, крюк коромысла, и вот уже через порог шагнула Анна, не качнув станом. Она вспыхнула, увидев Шумилу, хотела свободной рукой поправить съехавший на шею платок, но не словчилась и так, как была, непростительно простоволосая, прошла к шестку. Он видел, как плавно она поставила бадейки с водой на скамью, прислонила к стенке коромысло и уплыла за занавеску, не стукнув, не шаркнув, будто в церкви. Он смотрел, как замирает, качнувшись, занавеска. Ждал. Она не выходила. Чуть шаркнул сарафан раз и другой, а потом опять тихо.
– Анна! – еле слышно позвал он, опасаясь разбудить деда Григория.
Она вышла не сразу, а когда вышла, то остановилась в двух шагах, не поднимая глаз. Теперь на шее ее висело ожерелье из красномедных просечных пластин с серебряными витыми замками, перекликавшимися с серебром знаменитых серег. Щеки ее были нарумянены. Руки Анны были опущены вдоль тела в покорном ожидании, лишь пальцы слегка подрагивали, трогая сарафан. Голова ее в белом наурусе [100], надетом ради праздника поверх красной повязки, красивая и гордая, не теряла своей осанки, хотя и была сейчас опущена в стыдливом молчании. Нелегко вот так стоять перед чужим мужиком, когда никого нет дома и каждую минуту могут войти, а не то может проснуться старый отец…
– Куда Андрей подевался? – спросил Шумила, с трудом находя воздух для этих слов. Ему казалось, что кто-то наступил ему на горло.
В ответ она лишь отрицательно покачала головой.
– А я чаю: зайти, мол, надо, не дома ли…
Шапку он держал в руках и мял ее с чудовищной силой, ругая себя, что не уходит, но не мог и не хотел сделать ни шагу к порогу и смотрел на Анну не отрываясь.
От взгляда Шумилы Анна чуть отвернула голову, прикрылась рукавом и ладонью, будто поправила серьгу, но рука так и осталась слабым, пробивным щитом между нею и Шумилой.
– И вольно тебе так нарумяненной быть? – вдруг сказал он.
Ресницы Анны дрогнули. Она на секунду с укором подняла глаза, но взгляд Шумилы притянул их, и некоторое время они смотрели друг на друга: она – с мольбой, он – безрассудно.
– И почто так-то? – снова сказал он, все понижая и понижая голос, подходя через эти грубости к тому, что хотел сказать сразу, и наконец выдавил: – Свечкой солнышка не осветишь. Тебе ли от свеклы красу имать?
И снова вспыхнуло лицо ее, вспыхнуло и сразу побледнело: на дворе громыхнула калитка. Вот уже послышались шаги. Шумила и Анна стояли посреди избы, когда резко отворилась дверь и вошел Андрей, всклокоченный, грязный. Пояс из синего сукна, обхватывавший длинную, до пят, однорядку, висел концами из полураспущенного узла. Андрей остолбенел на миг в отворенной двери. Он глядел на Анну и на Шумилу. Не отрывая от них взгляда, переступил порог и сел на него, вытянув ноги в сапогах, надетых для праздника.
Анна кинулась к нему и стала разувать. Присела, стащила один сапог, пачкая руки, взялась за второй.
– Стой! – остановил он жену. – Шумила!
– Ну?
– Ты тут, да?
– Тебя ищу…
– Друг друга ищем, а там Чагина мужики побили. Покою не стало на Устюге Великом…
– За какие грехи побили-то?
– Не потехи ради побили, а за то, что будто бы мы, посыльные к монахам, полтинную поруху [101] им учинили. Мы-де, льготя себе, надумали онисимовский посул сотворити. Кабы не мы, кричат, не пропали бы многие полтины их. Анна! – оттолкнул Андрей ее. – Подай мне три алтына! Ну!
Она отошла мыть руки. Андрей дотянулся до снятого сапога, подмотал портянку, обулся.
– Сейчас пойдем к кабаку, уразумел?
– Нет.
– Там у крыльца Чагин лежит.
В красном углу всхлипнула Анна. Она достала из-за божницы красный мешочек из точно такой же материи, как и ее повязка на голове, вынула три алтына.
– Давай! – поднялся Андрей с порога.
Она подала ему молчаливо и скорбно. Пустой мешочек остался лежать на столе.
– Последние… – нахмурился Андрей, ожесточенно глядя куда-то вниз, под лавку, где у него были сложены недоделанные часы, из-за которых он так и не успел наковать товара для продажи. Но вот он поднял сжатый кулак над головой и резко рубанул им по воздуху: – А, ладно! Не жми губы-то, не жми, говорю! – прикрикнул он на Анну. – Я пропью – я и добуду!
Резко повернулся, двинул ногой дверь и легко, по-цыплячьи, спрыгнул с порога наружу.
На печке проснулся от стука дед. Заворочался, разбудил ребенка, спавшего с ним. Шумила заметил, как встрепенулась Анна, кинулась к печи. В этот момент снова отворилась дверь и показалась темноволосая голова Андрея.
– А ты чего?
Только тут Шумила понял, что ему надо уходить.
Глава 14
«Се аз Андрей Федоров сын занял есми у Клима Воронова сына пять рублёв московских ходячих от Вознесения Христова до Введения с ростом в две гривны [102] от рубля в полугодь».
– Обдерет он тебя, Ломов, как липку! – крикнул Чагин.
– Прежде не так гораздо брали! – прогудел Кузьма.
– Андрей, а рубли где добудешь? – спросил Шумила.
– Не мешай! Не мешай! – хорохорился Андрей Ломов, обороняя от толчков Кузьму Постного, и торопил того: – А ты пиши, пиши!
