Ася находит семью - Лойко Наталия Всеволодовна

— Ты чего, сумасшедшая, заскакала? — Шурка, смеясь, загородил Асе дорогу, повиснув на ее локте.

— Ой! — чуть не взвыла Ася. — Сам сумасшедший! Ой…

Локоть-то не залечен. Может, он и заживет в детском доме от питания и режима, но не с одного же завтрака…

Татьяна Филипповна, пригрозив сыну, стала успокаивать девочку:

— Сегодня же покажу тебя врачу… — И спросила у Ксении: — Врач у вас есть?

— Есть. Кроме нас с вами, единственный здесь коммунист. Ася, не отставай! Надо все дортуары обойти.

Как она сказала? Дортуары?!

Французское слово «дортуар» — общая спальня — так укоренилось в стенах института, что даже Ксения пользовалась им… На Асю оно подействовало магически…

— Шурка, быстрей! Шурка, вперед по неведомой стране!

14. Ася готова хитрить

Вперед — значило наверх, на этаж, отданный беспокойному племени мальчишек. Еще издали свежему человеку ударял в нос запах, в происхождении которого не могло быть сомнений. Тюфяки наиболее ослабленных младших ребят нуждались в ежедневной просушке; в зимних условиях это оставалось несбыточной мечтой.

Кроме того, заметно попахивало дегтем, — видно, и здесь у местного населения, как с удовлетворением отметила Ася, мазь от чесотки пользовалась не меньшим спросом, чем у школьных товарищей Аси.

Изучившая все повадки самого трудного и самого шумного этажа, Ксения нисколько не удивилась, когда за первой же дверью, которую она отворила, оказалась пыхтящая, колышущаяся куча мала. Кого-то тузили всем миром.

К изумлению Аси и восторгу Шурки, юная воспитательница пустила в ход собственные кулаки и локти. В центре свалки оказался рослый, плечистый мальчик лет тринадцати. Его распаренное, пылающее азартом и обидой лицо было изукрашено царапинами и синяками, на лбу размазана кровь.

— В чем дело, Федя? — спросила, отдуваясь, Ксения.

— Ни в чем, — нехотя отозвался мальчик. — Пустое дело. Мне и не больно.

— Не больно? — пискнул кто-то из участников потасовки. — Тогда еще заработаешь. Отучишься повторять, как попка-попугай.

— Что повторять? — насторожилась Ксения.

— Твое! — отозвалось несколько голосов. — Давешнее. Сама угадай.

Выяснилось, что Федя Аршинов понес расплату за нее, Ксению, за ее вчерашнюю попытку провести в дортуаре беседу на антирелигиозную тему. Ксения виновато сказала:

— Умылся бы…

— Ступайте!.. — буркнул Федя. — Захочу, тогда и умоюсь.

Грубоватый тон паренька уязвил Ксению. Федя держался так, словно и не было несколько дней назад дружественного разговора между ним и Ксенией.

В тот день мальчик (надо сказать, он был на полголовы выше своей воспитательницы) сопровождал ее в распределительный пункт, чтобы помочь донести оттуда ящик с оловянными ложками. В пути он разговорился. Ксения вытянула из него много невеселых подробностей — о мачехе, о мрачной каморке фабричного общежития… В детский дом Федя Аршинов попал по ходатайству областного Союза рабочих по стеклу и фарфору. Отец Феди умер, не дотянув, как и многие точильщики на его фабрике, даже до сорока лет.

Припоминая трудные обстоятельства своего детства, Федя и не думал жаловаться: он принимал их, как обычное, естественное течение жизни. Ксения же ощущала нечто вроде вины, оттого что она, дочь опытного наборщика, смогла окончить шесть классов гимназии, ходила в форменном платьице.

И вот после похода за ложками, после того, как столько было переговорено, и не только о минувшем, но и о главном — о том, что оба они за коммуну; после того, как Федя вчера сам взялся помочь ей пристроить возле церковных дверей плакат про царей и попов; после того, как они, казалось, стали друзьями, он и разговаривать не желает…

Федя выжал из себя лишь одну фразу:

— Что я вас на выручку, что ли, звал? — и побрел к своей постели.

Ксения смущенно шепнула Татьяне Филипповне:

— Боится, дурень, любимчиком прослыть.

Воспитательницы пошли в глубь дортуара, Ася с Шуркой не отважились на такой шаг. Шурка продолжал следить за каждым движением Феди и наконец объявил:

— Буду с ним дружить!

Ответом было сердитое сверкание черных глаз. Ася вознегодовала: «Ишь какой! И не сомневается. Совсем малыш, а на кого нацелился! На мальчика, не боящегося ни Ксении, ни десятка драчунов! Сынок Дедусенко уверен: ему-то всегда будет хорошо, друзей ему хватит. И вдобавок поселят его вместе с мамой, вдали от драк и вонючего воздуха…»

Шурик второй раз зарабатывает у Аси тумака, а за что — не знает. Не ревет он лишь потому, что хочет быть стойким, как Федя. Он только спрашивает:

— Ты чего, дылда?

— А ты? Ты не хватал меня за локоть, когда шли? Не хватал?

Взрослым не до них. Ксения воюет с целым дортуаром:

— Залегли, как медведи…

В зимние месяцы детдомовцы, сберегая тепло, неохотно покидали постели. Бывало, никого не удавалось вытащить в классы. Тогда отчаявшиеся воспитатели утверждали, что нынешних деток учение не привлекает, что нравится им лишь валяться, сквернословить да громоздить кучу малу.

Ксения не знает, что и делать. Пробираясь между койками, она пытается воздействовать на каждого лежебоку в отдельности.

— Силы нема! — басит один из-под одеяла.

— Схлопочи хлебушка, — вторит другой. — Живо вскочим!

После инцидента в столовой Татьяна Филипповна предпочитает стоять в стороне. Она обводит глазами дортуар: обставлен, как больничная палата. Кровати да тумбочки, ни вешалок, ни шкафов, ни стола. Впрочем, ни в одной больнице даже в войну и разруху невозможен такой беспорядок. Рухлядь навалена на кровати, сунута под кровати, брошена в проходах между кроватями.

А больные? То есть дети… Кто лежит, кто сидит, кутаясь в одеяло с головой, словно спасаясь от дождя… Один Федя возвышается среди комнаты, вытирает далеко не стерильной тряпкой кровь со лба…

Татьяна Филипповна не стерпела:

— Иди в лазарет! Немедля! Надо промыть и смазать йодом.

Голос ее гремит. Ася и Шурка сконфуженно замерли у дверей.

Федя скрестил на груди руки:

— Я? В лазарет? Вот еще…

— Заражение будет, чудак.

— Не неженка. Не будет.

Кто-то хихикнул:

— Он в лазарет не сунется! Ему сегодня влетело от лекаря.

— Дурачье, — спокойно отозвался Федя и стал не спеша застегивать свой пиджачок, короткий в рукавах, узкий в плечах. — Думаете, я испугался?

— А что, пойдешь?

— Пойду.

— Мама, и я! — тихо, но упорно требовал Шурка. — Мама, ты же сама хотела показать Аську!

Татьяна Филипповна пошла с детьми. Настойчивый Шурка выведал в пути, за что Феде сегодня влетело от Якова Абрамовича — детдомовского врача.

Вчера Федя Аршинов выпросил в лазарете ножницы для «стрижки-брижки». Укорачивать мальчишечьи чубы и ногти не было главной задачей Феди. Он давно лелеял одну идею и ближе к ночи осуществил ее. Двое ножниц — вторую пару удалось достать у девочек — незадачливый изобретатель засунул в щели между паркетными дощечками. Злющие, голодные крысы, донимающие детдомовцев, должны были напороться на острия и сдохнуть в страшных мучениях.

От задуманной операции пострадали не крысы, пострадал Егорка Филимончиков. Распорол в темноте ногу и попал в лазарет… Да вот он и лазарет!

Ася знала немало врачей — почти все товарищи отца были врачами, — но большевик, занимающийся медициной, ей не встречался. Войдя в лазарет, она с интересом глянула на доктора. Врач как врач. Ну, немного носат, ну, смешной, оттого, что халат на нем нескладный — длинен и широк. Папа отказался бы от такого халата. Но ведь теперь это считается пустяками…

Доктор взглянул на Федю — на других и глядеть не стал — и бросился мыть руки. Вымыв, сказал:

— Явился на мою голову…

Ася и Шурка переглянулись. Федя предупредил их, что у этого чудака все случается «на его голову». Даже в детский дом, демобилизовавшись после ранения, он попал не просто, а «на свою голову».

Яков Абрамович мигом обмыл Феде лицо; йодом распорядился экономно, взял на ватку столько, сколько надо, — берег скудный запас лазарета. Ловко наложенная на лоб повязка из полотняной ветоши сделала мальчика похожим на раненого бойца.