Пареньки села Замшелого - Упит Андрей Мартынович

Букстынь все время пребывал в отменном расположении духа. Когда Ешка погнал лошадь мимо дома лесника и хозяйка, зевая, высунула голову за дверь, портной сорвал шапку и помахал ею:

— Спасибо вам и прощайте, госпожа лесничиха! До будущей встречи!

В Черном лесу

Лесник из Красного бора был прав: по всей округе шла дурная слава о замшельских лесорубах. Понятно, виною тому были только такие мужики, как Таукис и Плаукис, но раз в Замшелом всем миром не могли с ними управиться, то вскорости они стали управляться сами, а позор падал на всех. В тот самый день, когда трое посланцев за медведем выехали из Красного бора, под вечер с одной из вырубок в Черном лесу вышли тамошний лесник и жирный Таукис. Сильно взбудораженные, размахивая руками, они о чем-то спорили.

— Нет, Таукис, не могу, — сказал лесник. — Чего не могу, того не могу.

— Ну, не в службу, а в дружбу, — улещивал Таукис.

— Ни в службу, ни в дружбу не могу! — Лесник поднял саженную мерку: — Были бы твои поленницы вот на столько пониже, а то они, глянь, вот на сколько. Так не пойдет. Что же я скажу покупателям из Арциема, коли они не примут по такой мерке?

Но недаром Таукис прослыл в Замшелом величайшим хитрецом.

— Ну что ты городишь! — сказал он, хлопая лесника по плечу. — Ты им скажи так: «Чем меньше дров, тем легче везти, и лошади хорошо и тебе. Наложи полсажени дров на дровни, а сверху сам усаживайся. Вот и поедешь барин барином». Только назови возчика барином, он тебе и словечка наперекор не скажет.

Лесник поскреб круглый подбородок.

— Так-то оно так, да что-то неохота. Прошлой зимой арциемцы до самой трясины за мной с поленьями гнались.

— Так чего же ты бежал? — возмутился Таукис. — Ты встань перед ними и скажи, да-да, так и скажи: «Что ж вы, господа…» И что-нибудь в этаком роде. Ну, не в службу, а в дружбу! Так, значит, не пойдет? А за добрый глоточек?

Таукис вытащил из-за пазухи бутылку водки и побулькал ею. Глаза у лесника загорелись, для виду он еще немножко поломался, но под конец приложились оба. Когда между редкими елками показался длинный Плаукис, дело было уже улажено. Глянув на Плаукиса, лесник сразу что-то приметил.

— Послушай-ка, а что у тебя под тулупом?

Плаукис отвечал смиренно, как и полагалось в его положении да к тому же еще перед лицом начальства:

— Поленце… на растопку… потоньше расколем да высушим. А то еловые ветки обледенели — дуешь, пока дым глаза не выест, а они не горят, хоть ты тресни.

Лесник покачал головой:

— Оно бы ладно, да ведь не дозволено. Барин настрого приказал: лесорубам костер жечь только из тех сучьев, у которых концы не толще чем полтора дюйма. За каждое полено при расчете по три копейки вычитать.

— Что вы, что вы, господин лесник! — сладким голосом заверил Плаукис. — Да мы ж… Только как господин лесник прикажет… До других-то нам и дела мало.

Лесник поворчал еще немного, но льстивые речи Плаукиса все же возымели свое действие: записной книжки своей он так и не вытащил и нарушителей порядка не записал. Все трое направились туда, где за поленницей в полсажени высотою поднимались клубы дыма. Там, перед шалашом из хвойных ветвей, горел костер, у которого хлопотал Вирпулис. Снег на том месте, где каждый день жгли костер, протаял до самой земли, и поэтому котелок, подвешенный на двух развилках, оказался почти что в яме, а шалаш возвышался на крутом снежном взгорке, ветер загонял дым прямехонько туда, словно считая, что именно дым, а не огонь дает тепло. Усатый Вирпулис, что стоял на краю ямы, казался огромным, даже страшным.

Лесник тоненько кашлянул, уведомляя о своем приближении, но Вирпулис и не подумал обернуться — этот держался совсем не так, как Таукис и Плаукис.

— Ну, здорово, Вирпулис! — первым приветствовал его лесник. — Картошечку варишь?

Вирпулис, окутанный дымом, сперва чихнул, а потом буркнул:

— Здорово! А что делать-то? Варю, не сырой же ее жрать… — И он потыкал в котелке выструганной еловой палочкой — может, уже сварилась.

Лесник протянул Вирпулису свой кисет. Трубка лесоруба была самых внушительных размеров, а поэтому владелец кисета с болью в сердце следил, как большой палец Вирпулиса плотно уминает в ней табак и как кисет на глазах худеет. Ничего не поделаешь, с Вирпулисом приходится ладить, с ним шутки плохи.

— Да-да, — продолжал лесник, услужливо скатывая с ладони уголек в жерло Вирпулисовой дымовой трубы, — ведь и не каждый сварит, как положено. На все нужна сноровка. А хорошая делянка тебе нынешний год попалась, тут можно заработать.

— Хорошая!.. — Вирпулис раз пять пыхнул дымом, потом вынул трубку изо рта и смачно сплюнул. — Табак подходящий… Что мне проку от этого участка, коли напарник никудышный? Разве Раг — работник? Насчет рубки не скажу, с топором управляется, ветви обрубать он прямо-таки мастер: поскачет, поскачет, глянь — ствол уже гладкий. А вот пильщик он — хуже не сыскать! Чистое наказание! Тащишь пилу с ним вместе — будто тяжелый воз навалится. Что с этаким наработаешь?.. Сколько у нас по твоему-то расчету выходит?

Лесник вытащил свою книжку и долго изучал ее. Можно подумать, не он сам, а кто-то другой вел в ней записи.

— По мерке и на глаз у нас выходит так: тридцать семь полусажен, сто пятьдесят ясеневых кряжей на колесные ободья и девяносто бревен.

На сей раз Вирпулис сплюнул дважды, после чего усы его заволокло клубом дыма из трубки.

— А у Таукиса с Плаукисом?

Лесник опять заглянул в книгу так, словно не он ее хозяин, а Вирпулис:

— У них вышло сорок пять.

— Так я и думал! — усмехнулся Вирпулис. — Недаром Таукис с самого утра бутылкой побулькивает… А поленницу сложат так, что кошка свободно между поленьями проскочит. И бревна сваливают за пнями да за ветками — без пары лошадей ни один арциемец пусть лучше и не думает оттуда вывезти. А заявится лесник принимать работу — все чин чином, только и знай приписывай!

— Ничего не поделаешь, дружище, — оправдывался лесник. — Что есть, то и есть.

— То-то и оно, что нету того, что есть! — гаркнул Вирпулис и с такой яростью ткнул палкой в котелок, что в кипящем водовороте всплыла шелуха. — Насчет другого не скажу, а только сорок пять полусажен и тридцать семь — разница-то без малого в целый десяток! Где ж тут справедливость?

Он озирался по сторонам, злобным взглядом отыскивая Таукиса и Плаукиса, но те уже успели юркнуть в шалаш и копошились там, делая вид, что заняты важным делом. Вирпулис махнул своим вертелом — полусырая картофелина взметнулась в воздух и упала в снег.

— Вон Раг идет. Как у него записано, так и будет.

Сухонький, маленький и щуплый, из чащи на вырубку вышел Раг, в руке он держал сложенную бумажку и карандаш.

Увидев лесника, он потряс своими записями.

— Шалишь! Этак не пойдет! Не сходится! — заверещал он тоненьким, но пронзительным голоском.

Лесник сразу вскинулся:

— Чего у тебя не сходится? Чего карандашом тычешь? Не наваливайся на пилу, как тяжелый воз, чтоб ее тянуть было сподручней, тогда и сойдется.

— А вот и нет! Ни на столечко не сойдется! — Раг был непоколебимо уверен в своем счетоводческом таланте. — Хочешь, чтоб из девяти полусажен вышло десять, а разницу себе. Куда это гоже?

— Полно врать! Из десяти — одиннадцать, — торговался лесник.

Раг яростно тыкал карандашом в бумажку:

— А я говорю — из девяти. Слыханное ли дело? А как отцы наши рубили в Черном лесу?

Жестоко обиженный, лесник сунул свою книжку в карман:

— Не учи, сам разумею!

Раг с вызывающим видом стал рядом с Вирпулисом:

— Ишь, разумник! Коли ты умен, так скажи, почему по лесу трое на дровнях ездят?

Лесник всполошился:

— Кто ездит? Где ездят? Как ездят?..

— Вот там ездят и вот так: двое на дровнях, а один впереди бежит, высматривает, а лошадь по снегу — что рыба по воде плывет. Вот куда он весь лишек уходит, что мы нарубили!