Начало жизни - Серебровская Елена Павловна

Журнал был

изорван в

клочья и

виноват

был

Севка.

— Как

ты

смел? Что

ты

сделал? — набросилась Маша.

— Я прочитал всю-всю

эту книгу, — ответил малыш

торжественно.

Маша долго выговаривала своему глупому братишке. Кажется, он что-то понял.

Мама куда-то уехала. Ее не было дома день, неделю. Маша всё чаше нянчила Севочку, гуляла с ним. Он был очень смешной, лобастенький увалень, плакал

мало и

всем нравился.

Папа шил сапоги и ездил на огород, няня сбивалась с ног, добывая продукты питания. На мамин паек давали одно пшено и каждый день няня подавала на обед пшенную кашу. Для разнообразия она то посыпала кашу солью и мелко рубленой петрушкой, то поливала молоком, то делала из нее котлетки. Пшено всем надоело, и Маша сказала няне:

— Мы скоро нестись начнем, ты нас всё пшеном кормишь, словно кур…

Няня всё чаще покрикивала на Машу, требуя помощи. Если Маша просила дать ей чашку или чистые чулки, няня заявляла:

— Слуги, подайте на барыню пуги! Сама возьмешь.

Пуга — это был кнут, которым погоняли волов.

Другой раз, приучая Машу к работе по дому, няня сказала:

— Бар теперь нет. Господа теперь

в

Черном море купаются.

— Почему в Черном море?

— Их туда красные загнали…

Маша

не

уклонялась от домашних дел — они подымали ее в собственных глазах. Водопровод в доме перестал работать, как только власть вернулась к красным, — наверно, хозяин «позаботился»

о

водопроводе. Так или иначе, но за водой теперь няня ходила к водокачке, на базарную площадь.

Лето только начиналось, но уже стояли солнечные жаркие дни. Маша грызла черные сухари и часто прикладывалась к медной кружке, которой черпала воду из ведра.

— Ты бы принесла с полведра воды, некогда мне, — бросила ей няня.

Маша с готовностью взяла ведро. Но так как Севочка был тоже поручен ей, она взяла с собой и его.

У водокачки собралась большая очередь. Маша стала

в

самый конец.

Струя воды отталкивала ведро, с большим трудом Маша удержала его, наполнив до половины. В это время на базарной площади началась паника: люди метнулись в разные стороны. Посреди площади, встав на дыбы, кружилась рыжая лошадь. С ее оскаленной морды падала пена. К лошади пытался подъехать красноармеец, сидевший на смирном гнедом коньке.

Маша постояла с минуту, глядя на странное зрелище. Севочка стоял рядом, ему тоже было интересно. Лошадь проскакала совсем близко от них, когда кто-то крикнул Маше:

— Чего таращишься, а ну отсюда подальше! Не видишь, что ли!

Маша отошла в сторонку, постояла немного и пошла домой. На полдороге она увидела идущую им навстречу няню с палкой в руках.

— Ну, слава богу, целы! — сказала няня. — Иди, иди домой, скверная девчонка, там тебе папа задаст! С ума ты сошла, вести ребенка туда, где бешеная лошадь! Ведь лошадь могла раздавить Севочку.

Маша слушала, но не совсем понимала няню: сами послали за водой, а теперь ругаются…

Няня перестала громко ругать Машу и неожиданно сказала ей совсем другим голосом, по-свойски и даже с сочувствием:

— А папа тебя бить будет. Прутья приготовил. Соседка пришла с ведрами и насплетничала.

Маша не поверила: папа был очень добрый. Никто никогда не бил Машу, кроме Виктора, — мягкие шлепки родительских рук она не считала за битье. Конечно, сейчас он расспросит ее, как было дело, выяснит…

Она поставила ведерко в кухне, отдала няне Севочку и прошла в комнату.

— Иди-ка сюда, — сказал отец странным охрипшим голосом. Он был не похож на себя: белки его глаз покраснели, рот был полуоткрыт. В руках он держал зеленый ивовый прут.

Маша подошла, всё еще не допуская мысли, что он побьет. И вдруг он кинул ее лицом на свое колено, спустил короткие ситцевые, мелким цветочком, штанишки и

больно

хлестнул прутом.

Этого она не ждала, нет. Рванулась уйти, но он держал левой рукой, а правой бил. Злодей, тиран, несправедливый! Нет, такому она не хотела подчиниться, такому она и сама могла сделать больно. Она царапала его рукав и вдруг нашла над кистью руки белое, не защищенное место и впилась зубами — другого оружия не было. Сильно, злобно куснула его, так что он оторопел на минуту, но потом с новой яростью нахлестал. Наконец, удалось вырваться и убежать, на ходу натягивая ситцевые штаны.

«Уйду из дому. Несправедливые. Уйду. Пусть мучаются, ищут,

зовут:

Машенька, Машенька! А меня

и

нет» — горько думала она, стоя в углу двора за деревом. Сесть было нельзя — побитое место горело.

— Больно было? — спросил маленький Ленька. Вокруг Маши уже стояли ее верные друзья. Они обо всем уже знали, неизвестно откуда.

— Неужели не больно, — мрачно ответил Славка, не глядя на дрожащую от слёз Машу. И, чтобы подбодрить ее, сказал. — Меня отец часто дерет. Последний раз я ни разочка не заплакал, но когда держишься, то хуже, больнее. А когда кричишь, то легче.

Никто не спрашивал, за что били. Взрослые сильней, они всегда найдут за что. Мало кто из них разбирается

в

сути дела.

Она стояла в углу двора и дрожала. Повернув лицо, увидела, как няня вынесла помои и оглянулась, ища ее глазами. Тогда Маша вышла на улицу.

— Не приставайте к человеку, — сердито сказал Славка ребятам, побежавшим, было, за Машей, и увел их в глубину двора.

Стемнело. Маша пошла к железнодорожному мосту, где когда-то грозил ей ружьем иностранный солдат. Под мостом ехали поезда, над ними по мосту звенел трамвай. Люди спешили домой с работы. Никому, не было дела до того, что Машу обидели. И кто обидел? — Отец, которого она так любила и ждала!

Становилось прохладно, но Маше от этого было только приятнее: меньше горело побитое место… Невзначай она подошла к забору своего двора и вдруг услышала:

— Маша! Машенька! Домой пора! — это кричала

из

окна няня. Маша не двинулась с места. «Уже волнуются. Так им

и

надо» — подумала она.

Спустя полчаса няня вышла на улицу, щелкнув щеколдой калитки, и снова стала звать Машу.

Маша стояла неподалеку у забора, но в темноте ее не было видно. Уже хотелось есть, но для этого надо было идти домой. И не на улице же ночевать, в самом деле!

— Машенька! — звала испуганно няня.

— Сами бьете ни за что, а сами зовете, — ответила ей Маша из темноты. Няня тотчас кинулась на ее голое.

— Иди, папа очень волнуется, — няня взяла ее за тонкую ручку.

«Ага, волнуется! Так ему и надо!» Маша почувствовала себя отчасти отомщенной. Ей не хотелось почему-то видеть отца, она разочаровалась в нем. А он уже пришел в себя. Не мог же он объяснить ей, что мама две недели не дает знать о себе: выехала с детдомом на дачу, обещала вскоре вернуться, взять Машу

и

Севу, а сама не едет. А сейчас всюду столько бандитов, недобитых «зеленых»

и

махновцев. Не мог он сказать, что, по словам соседки,

выходило

так, что Маша заставляла брата подойти с ней поближе к страшной лошади. Ничего этого он не объяснил, а только буркнул неловко: «Пора уже тебе соображать немного!» — и погрузился в книги, которые он всегда раскладывал на своем столе по вечерам. Он выглядел виноватым, хотя не признался в этом и не попросил извинения. Всё равно, на него было стыдно смотреть, и Маша быстро нырнула в постель. Сон освободил ее от тяжелых мыслей.

Она не скоро простила отцу. Как-то вечером зашла учительница из детдома и сообщила, что Анна Васильевна хорошо устроила детей, наладила, питание и на днях приедет, чтобы забрать с собой Машу и Севочку на всё лето. Отец повеселел, стал шутить и возиться с детьми, сочинял им какие-то стихи, рисовал картинки. Маша не могла забыть безобразную сцену порки, но уверилась в том, что больше никогда-никогда отец ее не тронет. Он ничего не говорил об этом, она догадалась сама.