Вернувшись на своё место, где кроме них с Ваней и Перкуна, чинно выставившего вперёд лапы, не достающие до пола, никого больше не было (мест в автобусе, как ни странно, оказалось больше, чем людей, бравших транспортное средство приступом), Шишок сказал восторженно:
— Вот это женщина! Вот это я понимаю! Вот с такой?то бы борьбой позаниматься, зуботычин, небось, столько наполучаешь!
Поглядев за окно, где стремительно мелькал городской пейзаж, Шишок сказал мечтательно:
— Да, давненько я в народ не ходил, с самого, почитай, сорок пятого года. Люблю я с нашим русским людом поговорить, поругаться… Меня хлебом не корми — дай полаяться. У меня от этого волосья гуще становятся. Во, пощупай, прибавилось волос? — Сунул он свою взлохмаченную голову прямо Ване в лицо. Ваня пощупал:
— Вроде нет…
— Значит, мало лаялся. Ничего, это только начало.
— А зачем тебе ещё волосья, у тебя их и так?то девать некуда? — спросил Ваня.
— Как зачем! Ты что! Ты ещё скажи, зачем Перкуну пух да перья… Без пуха и перьев — он кто? Ощипанный петух, годится только в суп.
— Но, но! Я попрошу! — проснулся задремавший было Перкун.
— Так и домовик без волос. Вот я, хозяин, видел, когда ты дома волосья чесал, сколько волос на расческу повылазило. А каждый волосок — это денёк, вот и посчитай, сколько ты повычёсывал у себя деньков?! И это только за раз! На глазок, штук сорок — это точно. Теперь на сорок дней меньше будешь жить. И так каждый день — чешешься ты, чешешься, и дни свои вычёсываешь. Научно доказано. Почему домовики столько живут? Потому что никогда не расчёсываются.
— Дак ведь колтун в голове будет! У тебя колтун — я нащупал…
— А нехай. А чесаться нельзя!
Ваня искоса поглядел в новое старческое лицо Шишка, потом спросил:
— Это у меня такое лицо будет, когда я состарюсь?
— Такое, хозяин, такое, один к одному таким будешь в семьдесят годков.
— Страшно–о–е…
— Чего это страшное, — обиделся Шишок. — Лицо и лицо. Зеркала у нас нету?
Ваня покачал головой отрицательно и решился задать очень интересовавший его вопрос:
— Ты говорил, без лица сидел, пока я у бабани в избе не появился… А что у тебя вместо лица?то было?
— Показать, что ли? — шёпотом спросил Шишок. Ваня глянул: пассажиры сидели к ним спинами.
— Покажи! — зашептал Ваня заворожённо.
— Только ты кулак в рот засунь.
— Зачем?
— Чтоб не заорать — высадят, а нам ещё ехать и ехать.
Ваня сунул в рот кулак, проснувшийся Перкун повернул к ним голову, без всякого выражения глядя холодным круглым глазом с громадным зрачком.
Шишок закрыл лицо волосатыми ладонями, отвёл их от лица — и Ваня увидел белое неоформившееся безносое тесто, с двумя щёлками вместо глаз, едва наметившейся выпуклостью вместо носа и безгубой дырой на месте рта. Кулак был засунут правильно: Ваня только замычал. Перкун же захлопал крыльями, но тоже ничего не вякнул, даже не закудахтал. Шишок вновь приложил ладони со скрюченными пальцами к лицу, надавил на него, убрал руки: и лицо состарившегося Вани выступило вновь.
— Вот то — было страшное, — назидательно сказал Шишок. — А это разве страшное? Лицо — оно и есть лицо.
За окнами автобуса бежали, кружась в одну сторону, леса. Всё новые и новые деревья появлялись обок дороги и молча отступали в сторону, давая место другим, берёзы сменяли липу, потом появлялись осины, километрами тянулся олешник, вдруг возникал тёмный еловый бор, сосны выбрасывали к небу свои длинно–игольчатые ветви. Лес, стоявший стеной, казался нескончаемым.
Автобус иногда останавливался — пассажиры выходили, входили новые, все с поклажей, платили за проезд шофёру и садились или ехали стоя. Шишок храпел, привалясь к Ваниному плечу, Перкун с любопытством глядел в окна, наконец, когда автобус в очередной раз остановился, водитель объявил:
— Кому Теряево? Выходи!
Глава 12. Теряево
Выскочили на дорогу, огляделись: это был пуп местности — бока земли отсюда округло понижались, лес отступил к краю видимости. И там, склоняясь к лесу, висело солнце. Шишок воздел руку, указывая на деревеньку, рассыпавшую дома в низине, и возвестил:
— Вот оно — Теряево! — Произнёс он это так, будто указывал по меньшей мере на Рим.
И, сорвавшись с места, столь стремительно помчался, перебирая своими коротенькими ножками в полосатых пижамных штанах, что Ваня с распустившим крылья, взлетающим и опускающимся Перкуном никак не могли его догнать. Дожидаясь их у крайних изб, Шишок полуприсел, махая бегущим рукой:
— Вы чего, каши мало ели? Я уж извёлся весь, вас ожидаючи. — И, так и не дождавшись, Шишок разогнулся и опять побежал вперёд, только балалайка подпрыгивала на спине.
Окончательно нагнали его в центре села, он неподвижно стоял возле ворот какой?то избы и глядел вверх: на воротах сидела пушистая трёхцветная кошка и с равнодушным прищуром взирала на Шишка. Когда Ваня с Перкуном приблизились, он обернулся к ним и сказал:
— Нет, ну я не могу, вы посмотрите, как она глядит!
— Как? Просто глядит.
— Просто? Нет, она не просто глядит — она свысока глядит, она надменно глядит и презрительно глядит… У–у, прохвостка!
Вдруг глаза у Шишка загорелись красным огнём, и, подпрыгнув метра на полтора вверх, он схватил своими мягкими лапами не ожидавшую нападения кошку, так что та не успела и «мяу» сказать, и вцепился ей острыми зубами в трёхцветный бок. Кошка, мяргнув, как?то умудрилась вырваться — и метнулась на ближайшее дерево, Шишок проворно полез за ней. Ваня с земли орал:
— Шишок, Шишок, что ты делаешь, оставь кошку в покое!
Но Шишок не слышал, нагнал, схватил и потащил ко рту — кошка истошно вопила… Сверху доносилось рычание, скрежет зубовный, и время от времени издавали жалобные звуки струны, задетые о ветки. Ваня в отчаянии взглянул на Перкуна:
— Перо, да скажи же ты ему!
— Сам скажи. Скажи: Шишок, хозяин зовёт!
— Шишок, хозяин зовёт! — крикнул Ваня и даже ногой топнул.
Шишок в мгновение ока скатился с дерева. И тут же упала сверху искусанная кошка. Ваня наклонился над ней — мёртвая… Мальчик в ярости подскочил к Шишку и замахнулся:
— Ты что — сдурел?!
Тот только сжался весь, но и не подумал защищаться, старое лицо его всё было исцарапано, видно, кошка не так?то просто отдала свою жизнь, а рот…
Ваня только рукой махнул, сел на землю и заплакал. Когда он чуть поутих, но всё ещё сидел с закрытым ладонями лицом, Шишок попробовал оторвать пальцы от лица, но неудачно. Ваня отмахнулся локтём. Он сквозь щели между пальцами видел ноги Шишка в своих раздолбайских ботинках, рядом переступали в пыли лапищи Перкуна.
— Что она — родня, что ли, тебе? — говорил Шишок. — Чего ты так убиваешься? Мало ли на свете кошек. А эту ты даже не знал…
Ваня отвёл руки от лица и вскочил на ноги:
— Что она тебе сделала?!
— Что она мне сделала… Да знаешь ли ты, что она на нашем месте живеё! Жила…
— На каком это — на нашем месте?
Но тут Перкун вмешался в разговор, ткнул Шишка клювом в лицо:
— Ты рот?то оботри, в кровищи весь, в пуху, смотреть противно. Будто лиса какая или волк… После курёнка… А не честный домовой.
Шишок торопливо утёрся рукавом и крикнул:
— А вот на этом самом, — указал на избу с воротами, где недавно сидела кошка. — Наше это место. До войны мы тут жили. Вон дым?то — наш идёт… Печка, чую, наша осталась… Я наш дым ни с каковским не перепутаю. Избу?то немцы сожгли, вся деревня сгорела, а печка осталась, я в печке и жил, топил её, грелся, зима ведь стояла. Один совсем… Весь чёрный, в копоти, только ребятишек пугать. Да пугать?то было некого… Живых никого не осталось.
— На своём пепелище и петух храбрится! — просипел Перкун, больше для себя, чем для Шишка, тот его вообще не услышал, продолжая говорить:
— Хорошо, хозяин в лес ушёл, к партизанам, хозяйка Василиса Гордеевна — тоже. Кашу там варила да на ноги раненых ставила.
