Развернула Маша пакет — каждому по пирожку досталось.
Поели моряки и стали в один голос Машу уговаривать, чтоб она к ним на «Варяг» коком шла работать.
А Паша с Алевтиной тоже в зоопарке были и к пруду подошли. Увидала Алевтина столько моряков в парадной форме и сразу про Пашу забыла: у него кепка обыкновенная и самолет самодельный, из фанерных ящиков; у матросов бескозырки с ленточками и крейсер стальной, с заклепками — на таком за тридевять земель уплыть можно. Выпустила Алевтина Пашину руку и с морячков глаз не сводит.
А Пашка к Маше бросился и попросил жалобно:
— Маш, не иди в коки. У кого я буду по математике списывать и кого мне до конца жизни на самолете катать?!
Маша сразу его простила и в птичник повела, на розовых фламинго смотреть.
Купил боцман два эскимо и отдал Алевтине со словами:
— Проиграла Машенька пари — не смогла крокодила полюбить.
Потом скомандовал матросам:
— Кру-угом! На корабль шаго-ом арш!
Осталась Алевтина одна-одинешенька. Кругом парочки гуляют, мальчишки в крокодила печеньем бросаются. Кусает Алевтина сразу два эскимо, а мороженое тает, на босоножки капает. Так ей и надо, разлучнице!
Черная линейка и белая линейка
Одной девочке мама сто раз говорила:
— Не трогай на шкафу черную линейку!
Девочка не трогала.
Шли годы.
Когда девочке исполнилось восемь лет, она решила:
— Теперь я большая — маму можно не слушаться.
Девочка достала со шкафа черную линейку и стала ее разглядывать:
— Линейка как линейка — ничего особенного: пятьдесят сантиметров, цена пять рублей…
Вдруг девочка заметила, что кончики ее пальцев стали чернеть. Через минуту пальцы совсем почернели, только ногти остались розовыми. Потом они тоже почернели. Девочка бросилась к зеркалу и вскрикнула — она вся была черная. Девочка застучала от страха черными зубами, заморгала черными глазами, черные губы жалобно пролепетали:
— Ма-ма!
Когда мама вернулась домой, у девочки в комнате было темно. Мама включила свет и сразу все поняла:
— Линейку трогала, да?! Марш в ванну!
Целый час она отмывала дочь, истратив весь запас шампуня и туалетного мыла, а потом папа не меньше часа оттирал ванну всякими чистящими средствами.
Утром девочка проспала и опоздала на первый урок. Она вошла в класс и честно рассказала, почему они вчера поздно легли спать и поэтому утром никто не услышал будильника. Ребята ей не поверили и засмеялись. Некоторые даже под парты от смеха залезли.
Учительница всех успокоила. Она кивнула девочке:
— Я тебе верю. Садись.
На перемене учительница подозвала девочку и показала ей фотографию какой-то негритянки в юбочке из пальмовых листьев:
— Узнаешь?
— Нет, — девочка замотала головой.
— Это я в детстве, — сказала учительница. — У нас в хижине на шкафу тоже лежала линейка. Только не черная, а белая. Мама меня предупреждала: «Даже не прикасайся к линейке!» Я не послушалась и стала совсем белой. Пришлось переехать из Африки в Саратов. Там я закончила пединститут и поступила работать в школу.
Девочка ее пожалела:
— Может, вам тоже надо помыться?
Учительница усмехнулась:
— Думаешь, я не моюсь? Только белее делаюсь! И совсем не загораю, могу хоть целый день пролежать на солнце. И все время хочется петь или танцевать. Эх, Африка!
Учительница достала из портфеля маленький барабан — тамтам — застучала по нему своими тонкими белыми пальцами и затянула африканскую народную песню:
Надо маму слушаться,
Нгана нгуно мо!
Надо папу слушаться,
Нгана нгуно по!
Хик-Пятый причал
Жил некогда в Сиднее муравьед по прозвищу Хик-Пятый причал. Он на пятом причале на погрузке-разгрузке подрабатывал. И ночевал тут, на причале. Из вещей у него было: будильник без стрелок да рваное одеяло.
Зато каких только невероятных историй про него не рассказывали. Не рассказывали, например, такую.
Наступила зима. Повалил снег. Ударил первый трескучий морозец. Полопались у муравьев в погребице банки с зелеными ананасами. Пришла к муравьям стрекоза и взмолилась: «Дайте поесть. Умираю с голода».
Спросили муравьи: «Чем ты летом занималась, почему корм на зиму не запасала?» Она ответила: «Некогда было: песни пела». Засмеялись муравьи и говорят: «Если летом пела, зимой попляши». Упала стрекоза на землю и умерла от голода. Еще громче засмеялись муравьи. Так хохотали, что разбудили глуховатого муравьеда. Пришел Хик-Пятый причал и съел всех муравьев до единого. Прожевал последнего и сказал:
— Не брючный ремень красит муравьеда, а его одеяло.
Или такую историю не рассказывали.
Один дед-абориген сажал яблоню. Выкопал ямку, поставил саженец, присыпал землицей, полил водицей. Стоит, делом своих рук любуется.
— Дедушка, поиграй со мной, — просит внучок.
Отвечает дед:
— Некогда, внучок. Видишь, яблоню посадил. Пройдут годы — вырастет она большая-пребольшая. Каждую осень ты будешь собирать с нее мешок яблок, вкусных-превкусных.
Отдохнул дед и стал сажать грушу. Выкопал ямку, поставил саженец, присыпал землицей, полил водицей. Стоит, любуется.
— Дедушка, ну поиграй со мной, пожалуйста!
— Некогда, внучок. Видишь, грушу посадил. Пройдут годы — вырастет она большая-пребольшая. Каждую осень ты будешь собирать с нее два мешка груш, сочных-пресочных.
Отдохнул и стал сажать абрикос. Выкопал ямку, поставил саженец, присыпал землицей, полил водицей. Стоит, любуется.
— Ну, дедушка, пожалуйста, поиграй со мной!
Погладил дед внучонка по голове и ласково сказал:
— Некогда, внучок. Видишь, абрикос посадил. Прой…
Не договорил дед-абориген — упал на сырую землю. Ох-ох-ох!
Однажды в студеную зимнюю пору сумчатые зайцы обглодали кору на яблоне, и деревце замерзло, а весной сумчатые мыши погрызли корни у груши. Абрикос же оказался не абрикосом, а баобабом.
По сей день зеленеет на окраине Сиднея столетний баобаб-великан. Птицы вьют гнезда в его густой кроне, сумчатые белки скачут, запасаясь на зиму баобабовыми желудями и орехами; сумчатые медведи коала висят вниз головой; жучки и паучки ползают по извилинам толстой коры — и все каждодневно славят деда-садовода.
А внучок, у которого на уме были одни лишь игры да забавы, — о нем жучки и паучки даже не вспоминают.
Муравьед Хик-Пятый причал любил сидеть по субботам в тени баобаба, трясти у уха будильником без стрелок и говорить:
— Все хорошо, что хорошо.
БЕЛЫЙ ЕЖИК У БЕЛОГО МОРЯ
От автора
Прошлым летом я прошел пешком все побережье Белого моря от мыса Хромого тюленя до залива Кургузова. И не просто шел, пиная перед собой консервную банку или спичечный коробок. В каждой деревне я искал старушек, которые помнят старинные сказки. Много сказок они рассказали: про Ивана-царевича и Марью-искусницу, про домовых Нюхлю и Дрюхлю… Но все эти сказки я уже читал или слышал в детстве от няни. И вот однажды мне наконец-то повезло: я встретил бабу Варю — на Севере всех старушек называют бабами. Ей было почти сто лет, и она помнила только одну сказку — про белого ежика. О таком сказочном герое я даже слыхом не слыхивал. Баба Варя направила меня к подруге в соседнюю деревню. Та старушка была помоложе и вспомнила две сказки про ежика. От нее я узнал адрес еще одной сказительницы… И пошло-поехало. К концу пути в моем блокноте оказалось двенадцать сказок. «Больше, милок, не ищи, — сказала баба Оля, расставляя на столе чашки. — Нету больше сказок. В году двенадцать месяцев — и сказок про ежика двенадцать». Я попил чаю с медом и покатил домой на скором поезде, чтобы эти сказки поскорее напечатали.
