Мне на плечо сегодня села стрекоза - Вольф Сергей Евгеньевич

Я узнал в драмкружке, что знаменитая Юля Барашкина прислала вежливое письмо с отказом играть в нашем спектакле главную роль: киносъемки. И опять, между прочим, неплохую подсказку сделала наша Мика Петрова.

— В конце концов, — сказала она, — может быть, в школе полно талантов, а мы не знаем. В кружке народу не много, а в школе во-он сколько.

— Микочка! — сказала Инна Люциановна. — В школе все знают про драмкружок. Кто хотел — уже пришли к нам. Остальные, значит, не очень-то и интересуются.

Наша прелесть Микуля только весело рассмеялась.

— Ну, конечно, — сказала она. — Но я все учла. Мы повесим объявление, что проводим конкурс на роль главной героини. Абсолютно уверена, что раз конкурс — многие девочки обязательно проявят интерес. Это же престижно!

Микуля, несмотря на свои десять лет, оказалась тонким психологом. Объявление о конкурсе мы действительно повесили, вскоре нашлось сразу пятеро желающих, и самое потрясающее, что победила наша новенькая, Ириша Румянцева. Вскоре она начала репетировать, ей сшили костюм, жутко средневековый какой-то, и в нем, честное слово, она была просто красавицей. Уж на что была красивой Любаша Носик, вторая (или первая) главная героиня, но Ира мне нравилась гораздо больше. Гораздо.

В то же время я ходил на репетиции (раз уж пообещал Евгении Максимовне) без всякой охоты. Я стоял на сцене, как пень, ничего не делая, пока остальные трудились в поте лица и бушевали страсти, только для того, чтобы не пропустить два момента и сказать вовремя: «Да, мой король!» и «Нет, мой король!». Конечно, важно было не путать, когда говорить «да», а когда «нет», чтобы не получилось бессмыслицы. Именно почему-то на репетиции, когда, хочешь не хочешь, но мне приходилось следить, кто из героев что говорит, у меня вдруг замелькало в голове письмо к Светлане. Я испугался, что забуду потом это верное ощущение, правильные слова, и, когда репетиция окончилась, пулей полетел в свой класс и сразу же, как автомат, застрочил ручкой по бумаге. Суть письма была схвачена, я успокоился и уже поздно вечером, а после и ночью, написал письмо целиком.

Вот оно:

«Здравствуй, Света! Если у меня получится дописать это письмо правильно, как я и задумал, я пошлю тебе его завтра. Наверное, ты вот-вот вернешься с киносъемок и получишь его, тогда позвони мне сразу же, но я и сам буду звонить, можно? Спасибо тебе за твое письмо и за сообщение про то, что я получил за рассказ первую премию. Не знаю, как это объяснить, но этой премией я не то чтобы не очень доволен, но просто у меня от нее никакой радости нет. Я просто иногда пишу рассказы для себя, вот и все.

Это письмо, которое я сейчас тебе пишу, и есть то самое важное для меня письмо. Мне очень важно в чем-то разобраться, что-то понять, узнать, что ли, у тебя, а в разговоре я не умею.

В общем, я поехал к Юле, а попал к тебе. Я вполне мог ничего не говорить тебе, этот мальчик-писатель (то есть я) просто бы не приехал бы тогда к Юле, ни тогда, ни потом, совсем никогда, и все было бы хорошо. Но я сказал тебе правду, сказал, что ехал не к тебе. Я много раз потом ругал себя за это, и все-таки я правильно сделал, что сказал правду. Может быть, тебе было тогда неприятно, что я поехал не к тебе, а к Юле, может быть, тебя это обидело и ты мне этого не простила, может быть, то, что я хочу сказать тебе, я скажу зря, потому что уже поздно об этом говорить, но я скажу. Я много думал о том, что произошло. Я действительно не знал, не догадался, когда познакомился с тобой на льду, что ты. Света, и Юля — один и тот же человек, но вот что я понял. Я понял, что я все-таки это знал, не могу этого объяснить, но знал. В голове не знал, не подумал так; вроде как я это чувствовал, а в мысли это не переходило. Знаешь, как я хочу сказать: ты бы никогда не понравилась мне, если бы не была Юлей… В общем, я уверен, что вовсе не две девочки мне понравились, а одна, именно что одна, хотя сразу я об этом не догадался.

Вот и все. Я очень хочу не догадываться, а именно знать, хочешь ты со мной дружить или нет. Если вдруг я тогда обидел тебя, задел, то, может быть, то, что я рассказал тебе, изменит твое отношение ко всему?

Извини, что такое вот большое письмо. Когда получишь его и прочтешь, скажи мне все прямо или напиши — как тебе удобней, так и сделай.

До свиданья. Алеша».

Утром я бросил это письмо в почтовый ящик.

Кто-то закрыл мне сзади глаза ладошками именно в тот момент, когда я проталкивал конверт в ящик. С трех раз я не отгадал. Это была Ириша Румянцева.

— Роман в письмах? — спросила она.

— Дурочка, — сказал я, — ничего общего.

Но, кажется, она заметила, что я покраснел.

30

— Поздравляю, Волков!

— Алеха, ну ты гигант!

— Волков, Волков! Это ты и есть Волков?!

— Это наша знаменитость, братцы!

— Леха! Отлично! Высший класс!

— Лёшечка, ты наша куколка!

— Во выдал! Первая премия!

— Наш собственный писатель. Не в каждой школе есть.

— Ур-ра!

— Леха, дай пожать лапу!

Я просто не знал, куда деваться. Что меня еще раздражало, так это то, что сейчас криков радости было в миллион раз больше, чем тогда, когда в школе узнали просто сам факт, что напечатали мой рассказ: получалось так, будто премия куда значительней и важней, чем сам рассказ. А если бы не было никакой премии? Или бы просто конкурс в газете не проводился? Конечно, всем радостно (почему-то в тысячу раз больше, чем мне), что я стал такой знаменитый, но, по-моему, дело все-таки в рассказе, а не в премии.

Мне очень нравится наша Евгения Максимовна, но она меня чуть с ума не свела. В начале своего урока (прямо при мне, само собой!) она целую вечность говорила о моем чуть ли не величии: талант, скромность (раз я скрывал, что пишу рассказы), прекрасный стиль, точные детали, свобода изложения материала, гибкость мышления и так далее и тому подобное, результат — первая премия в городе.

— Это тем более замечательно, ребята, — сказала Евгения Максимовна, — что Алеша послал рассказ просто так, вовсе не на конкурс и совсем не стремился к победе.

Я сидел носом в парту, пунцовый как роза, но все равно вякнул:

— Я его вообще не посылал!

— То есть?! — удивилась она.

Мне пришлось выдавить из себя:

— Я и не собирался. Его послал туда… ну, один человек, которому я дал рассказ почитать, послал исключительно по своей инициативе.

Она чуть ли не зааплодировала мне, но все же сдержалась, сумела, потому что она человек как-никак очень славный.

Но все равно все теперь выглядело так, будто я — некая сверхскромность: вообще и не думал даже посылать рассказ в редакцию, не говоря уже о конкурсе. И зачем я ляпнул, что послал его не сам?

Кое-как урок начался, потому что, само собой, всем гораздо больше нравилось говорить о моей исключительности (то есть, получается, — об исключительности всего класса), чем заниматься наукой.

Урок начался, но я ничего не слушал, ото всего отключился. Даже о письме моем к Свете старался не думать. Думал о лете, о рыбалке, о путешествии на надувных лодках.

Неожиданно для меня, совершенно непонятно почему замелькали у меня в голове буковки, слова:

Строчка стихов, которые прочла мне Светлана.

И вдруг дальше:

Странные были стихи. Я подумал, что вовсе, может быть, и не очень замечательные, но странные. Если бы я сам мог сочинить такие стихи, я бы обрадовался им больше, чем любому своему рассказу. Да-а, хорошо было бы уметь писать стихи, именно что уметь: научиться их писать, думал я, совершенно невозможно.