Догоняйте, догоняйте!.. - Никоненко Станислав Степанович

Правда, некоторые дети похудели. А что тут плохого? Откормленные за зиму любящими родителями, они сбросили (для своей же пользы) лишние килограммы, только и всего.

А потом Жора написал о значении спорта вообще и о том, как полезна физкультура в лагере. Многие ребята весьма инертны, и судьбу их часто решают дворовые заводилы. Кинет кто-нибудь клич: «Айда в футбольную секцию!» И все потянулись за ним, захотели стать футболистами, а всех не берут, потому что этот медленно бегает, у другого нет реакции, третий боится мяча… Глядишь, через неделю в секцию ходит лишь один, а остальные, разочаровавшись в своих талантах, в лучшем случае гоняют мяч во дворе, а зимой носятся в валенках без коньков за шайбой и забивают ее в ящик из-под болгарских помидоров.

«В лагере дети могут за короткий срок найти себя в спорте, — вдохновенно писал Жора. — Почувствовав интерес и свою способность к чему-то, они не бросят тренировок и во время учебы. А это поможет им и учиться и быть здоровыми, крепкими. Потому что спорт существует не для спорта, а для человека, не для рекордов, а для того, чтобы люди просто могли раскрыть свои физические возможности».

Жора был в ударе. Слова так и рвались на бумагу.

«Ну, ты даешь дрозда, — сказал он себе удовлетворенно. — Кто бы мог подумать».

Он перечитал последний абзац. Неплохо, но нужны примеры. Для убедительности… «Примеры? — на секунду задумался Жора. — Пожалуйста! Штангист Юрий Власов — инженер и писатель, футболист и хоккеист Владимир Савдунин — дипломатический курьер, гребец Юрий Тюкалов — художник, прыгун Виктор Санеев — агроном…»

Жора исписал пять страниц. Пять страниц! За всю свою жизнь он не написал еще столь огромного труда. В десятом классе, с усилием разгоняя строки, он дотянул выпускное сочинение до четырех страниц и считал это пределом человеческих возможностей. А тут выдал «одной левой».

— Вот, даже рука затекла с непривычки, — Жора вручил бумаги Терентьеву. — Читайте, обсуждайте, решайте, а я послушаю.

Он уселся на подоконник.

— Санька, — отчаянно закричал кто-то за окном, — слышь, Санька… На обед клубнику привезли.

— Не врешь? — отозвался недоверчивый Санька.

— Сам видел. В ящиках… Айда помогать. Может, обломится…

— По шее, — флегматично заметил Санька.

— Как хочешь. Я пойду, пока другие не набежали.

— Стой, — не выдержал соблазна Санька, — погоди…

Мягким гулом отозвалась земля под упругими босыми ногами.

«Все будет хорошо, — подумал Жора, — и неприятности уйдут, как дым».

А в комнату вдруг пахнуло клубникой. Да так, что все, словно по команде, повернули головы к окну.

— Скорей бы обед, — проговорил Вадим. — Какие запахи из столовой! Не усидишь.

— …Ну и что же клыки? — опять послышалось со двора. — А я говорю, носорог сильнее. Да он захочет, из твоего тигра знаешь, что сделает?

— Ну?

— Решето в мелкую дырочку.

— В голове у тебя решето. В дырочку.

— Не веришь? Иди к вожатому — спросишь.

— Что мне вожатый!

— Иди к старшему. К Вадиму иди.

— Что мне старший! У меня своя голова есть.

Иван Дмитриевич и Жора рассмеялись.

— Мыслитель, — качнув головой, проговорил Вадим.

Ребячьи голоса удалились. В комнате начальника вновь стало тихо.

— Георгий Николаевич, да тебе поэтом надобно быть, а не мячиком баловаться! Как твое мнение, Вадим?

Старший вожатый не ожидал вопроса, однако тут же сориентировался и даже продолжил шутку:

— Поэма в прозе. Гоголь. Тургенев. — И прохохотал, почти не показывая зубов: — Хо-хо.

«Стоматит у него, что ли?» — подумал Терентьев.

Вадим был очень исполнительный сотрудник, хороший организатор, и опыта у него хватало. Выглядел тоже ничего — высокий, подтянутый, голос отлично поставлен, дикция, как у актера. Хоть в дипломатическую школу представляй (Терентьеву казалось, что главные качества дипломата — высокий рост, подтянутость, тонкие манеры и четкая речь). И все-таки Жора вызывал у него больше симпатий. Наколбасил, правда, перестарался. Но есть в нем страсть, хватка. И детей любит.

— Да, написал ты хорошо, — проговорил Терентьев. — Для меня убедительно. Но для директора или для Булочкина едва ли. Мальчишка-то действительно здорово похудел.

— Зато как теперь бьет, а раньше мяча боялся, его даже играть не принимали. За три недели так натренировался, что его команда все соседние лагеря громит.

— Он же не один в ней был, — вставил Вадим.

— Послушай, — загорячился Копытин, — а ты видел хоть одну спортивную команду, которая выиграла первенство, когда в ней кто-нибудь филонил? Да в команде же в сто раз трудней. Тут и слаженность нужна, и ответственность возрастает в несколько раз. Одно дело, когда за себя одного отвечаешь, другое — когда за коллектив, когда из-за тебя к чертям могут полететь усилия остальных. Да что там, — Жора махнул рукой.

Начальник с интересом смотрел на Жору, затем перевел взгляд на старшего вожатого:

— Ну что, Вадим, какие будут возражения?

— Иван Дмитриевич, я же ничего против спорта не имею. Всей душой — за. Во всех пионерских играх мы не обходимся без элементов того или иного вида спорта. Против Георгия Николаевича я тоже не имею никаких возражений, — Вадим выступал как на собрании. Говорил четко, аргументировано — Единственное, что вызывает удивление, так методы Георгия Николаевича. Вот они глаза, видимо, кому-то колют. К Пал Палычу все привыкли, вернее не замечали его. Сомнений нет, что Георгий Николаевич внес свежую струю в наше дело, и надо его всячески защищать. Если вы, Иван Дмитриевич, напишете ответ директору, мы всем будем рады. А если нужно, подпишемся и мы. Общие интересы-то. Кстати, бухгалтер Булочкин не совсем, очевидно, знаком с политикой в области спорта. Не знает даже, наверное, что уже давно организован специальный комитет по физкультуре и спорту. При Совете Министров. Спорт — дело государственное.

— Ну что ж, я вижу, у всех единое мнение по поводу ответа, — Терентьев встал, давая понять, что разговор окончен. — Напишу все, о чем мы здесь говорили. И поэму твою учту тоже. Может, даже в газету пошлю.

— В газету? — поднял брови Вадим.

— В нашу, многотиражную. У нас ведь на весь завод — один мастер спорта, да и тот по шашкам.

— Правильно, — сказал Вадим. — Ну мы пойдем, Иван Дмитриевич, — покровительственно похлопывая Жору по руке, он слегка подталкивал его к двери.

А за дверью опять обволокло их клубничным запахом. И звонко, как на пластинке «Голоса леса», пели птицы, и откуда-то из деревни доносился приветливый крик петуха, и доверительно стрекотали о чем-то под ногами кузнечики.

Жора чувствовал себя расчудесно.

Глава тринадцатая ГОЛОВОЙ В КАНАВУ, ИЛИ ПОХИЩЕНИЕ ИЗ БОЛЬНИЦЫ

— Слушай, мужичок, кто это тебя приложил по черепушке? — сосед приподнялся, опираясь на локоть, с любопытством оглядел Жорину повязку.

Отвечать Жоре не хотелось. Пусть думает, что хочет. Лень было ворочать языком, да и в голове была какая-то чехарда. Муторно и смутно, и соседская физиономия выглядела неприятно. Она то уменьшалась, уплывая вдаль, то разрасталась до размеров огромной тыквы, которую Жора как-то видел на ВДНХ. Только у той тыквы отсутствовали уши. А у этой они торчали по сторонам, как лопасти у вентилятора, и даже, кажется, производили небольшой шум. «Чего только на свете не бывает?» — философски подумал Жора и закрыл глаза.

Спустя некоторое время как бы издалека, как через стенку крупнопанельного дома, Жора снова услышал монотонный голос соседа.

— Я-то здесь давно. На язву проверяют. Дольше меня только старик вон в углу. Тот уж месяца три. То соглашается на операцию, то нет. Жалко, что ты не с язвой. Вместе полежали бы. А со стариком — что? Ни повеселишься, ни козла не забьешь… С тобой бы мы развернулись. А с головой твоей — разве недели на две-три застрянешь. Больше с головами не держат. Доктор здесь больше животами интересуется. Головы — это не его специальность. Как увидит, что голова на шее сама держится, так выписывает.