Стожары - Мусатов Алексей Иванович

Неожиданно Петька толкнул приятеля в плечо:

— Смотри… ищут!

Санька поднял голову.

В проулке стояли Андрей Иваныч и Катерина. Они осматривали усадьбы, заглядывали во все дворы, сараи.

Санька схватил Девяткина за руку и потянул за собой в полутемную ригу, пахнущую сырой землей, мышами, гнилой соломой.

Лучше ему провалиться сквозь землю, чем показаться сейчас на глаза матери и учителю.

— Подумаешь, какой честный, благородный! — продолжал ругаться Петька. — «Я виноватый, держите меня, судите меня». Дергали тебя за язык! Молчал бы себе в тряпочку. Ищи там свищи, кто виноватый… Простота ты святая, лопух зеленый!

И тут Саньку точно подбросило. Он вскочил и с силой ткнул кулаком во что-то мягкое — не то в нос Петьке, не то в подбородок.

— Из-за тебя все… из-за тебя, сума переметная!

Ожидая, что Петька обязательно даст ему сдачи, Санька заранее распалился и решил, что сейчас повалит его на солому и за все отведет душу.

Но Петька сдачи не дал, а сразу осел на землю, закрыл голову руками и заскулил:

— Права не имеешь физически, права не имеешь!..

Санька плюнул с досады и отвернулся. Потом осторожно выглянул из риги. Ни учителя, ни матери на усадьбе уже не было.

Петька все еще хныкал, тер подбородок и бубнил о том, какие неблагодарные теперь пошли друзья-приятели. Он для Саньки готов на все, даже в сапожники один не уходит, ждет, когда Коншак соберется, а от него получает только тычки да насмешки.

— Замолчи! — толкнул его Санька. — Тебя бы еще не так надо…

Он кинул взгляд на поля, на синеющую вдали зубчатую гряду леса, на скошенный луг, где паслись лошади. тихонько вздохнул и долго молчал. Потом, не глядя на Девяткина, глухо спросил:

— Ты когда в город собираешься?

— Мать говорит, что в воскресенье можно поехать.

— Нет, завтра же! — упрямо заявил Санька. — Я здесь ни дня не останусь. А не хочешь завтра — один уеду.

— Ага, приперло к стенке! — торжествуя, сказал Петька. — Ну что ж, можно и завтра. Пойдем к матери, скажем ей.

Сборы были недолги.

Евдокия заверила, что дядя Яков встретит ребят, как родных, и первые дни они поживут у него. Потом он устроит их в общежитие.

Санька положил в вещевой мешок каравай хлеба, немного вареной картошки, белье, полотенце. Потом порылся в фанерном ящике, где были сложены отцовы вещи. Отец был мастер на все руки — он мог подшить сапоги, запаять кастрюлю, починить ведро, и ящик был полон разного инструмента. Санька вытащил пару сапожных колодок, молоток и шило. Кто знает, может, и пригодится все это в городе, в мастерской.

Но как быть с матерью? Объявить сразу, что он уходит в сапожники? Не оберешься разговоров. Может, еще и не отпустит. Лучше он скажет, что уходит с Петькой на Дальнее озеро ловить рыбу, а потом из города напишет письмо и все объяснит.

Хорошо бы на прощание повидать Андрея Иваныча, Машу с Федей. Объяснить им… Он же не хотел ничего плохого своему колхозу. Но разве ему теперь поверят!

Фени и матери дома не было, и Санькиным сборам никто не мешал. Только когда он засовывал в мешок молоток и колодки, в избу вбежал Никитка:

— Ты куда, Саня?

— Не видишь! На озеро, рыбу ловить.

— А молоток зачем?

— Какой молоток? Ах, этот… Вместо грузила пойдет.

— Ну да! — не поверил Никитка.

— Кого хочешь спроси. Теперь все мальчишки рыбу так ловят.

— А живую рыбу принесешь?

— Принесу… две принесу.

Это успокоило Никитку, и он даже вызвался накопать Саньке червей.

Чтобы не встречаться с матерью, Санька лег спать пораньше, не забыв завести свой «будильник».

Катерина вернулась домой поздно вечером, попыталась поднять Саньку ужинать, а заодно и поговорить с ним, но он сделал вид, что спит мертвым сном.

Мать села за стол вдвоем с Феней. Ужинали молча, и только один раз Санька услышал, как она ответила на какой-то вопрос дочери:

— О чем и говорить, дочка… осрамил он нас, Коншаковых.

Санька судорожно сжался и засунул голову под подушку.

Утром, разбуженный «будильником», он незаметно выскользнул из дому и побежал к Девяткиным.

Евдокия набивала Петькину котомку горячими лепешками. Затем задами усадеб она проводила Петьку и Саньку за деревню.

Вид у них был, как у заправских рыбаков. За плечами — котомки, в руках — удочки, банка с червяками.

На прощание Евдокия сказала ребятам, что теперь у дяди Якова они заживут, как у Христа за пазухой, и через годок заявятся в колхоз на побывку такими кавалерами, что приятели лопнут от зависти. — А насчет мачехи не сумлевайся, — пообещала Евдокия Саньке: — я ей тут все обтолкую. Благодарить еще будет, что я тебя на торную дорогу вывела.

Мимо прошла конюх Седельникова, поздоровалась с Евдокией, мельком оглядела ребят:

— По рыбку собрались?

— Рыбка не простая, рыбка золотая, — засмеялась Евдокия и лукаво подморгнула ребятам: — Ну, шагайте, счастливого вам улова!

Мальчишки направились к большаку. Но не прошли они и сотни шагов, как Санька повернул налево, к лугу, где паслись лошади.

— Куда? — удивился Петька.

— Надо же с конями попрощаться… может, последний разок видимся.

Петька особенно не возражал, времени в запасе у них было много.

— Иди, иди! Расцелуйся со своим Муромцем.

Санька подошел к табуну.

Лошади с мерным хрустом жевали влажную траву, точно зубрили урок.

Недалеко два палевых голенастых сосунка, вздрагивая и суча ногами, торопливо сосали мать.

Лиска, по обыкновению, ходила в стороне от других лошадей и косила глазом в поле, прикидывая, как бы незаметно улизнуть поближе к хлебам.

Санька отыскал Муромца и потрепал его по вздрагивающей бугристой шее.

Тот, не отрываясь от травы, лениво повел лиловым прозрачным глазом, словно хотел сказать: «Видишь, завтракаю… И не мешай, сделай милость».

Но Санька не обиделся. Ведь это на нем Санька впервые обучался ездить верхом. Бывало, упадет с него на всем скаку, а Муромец стоит и ждет, когда Санька отлежится и вновь взберется на его спину.

А сколько возов сена, снопов хлеба, картошки перевезли они с Муромцем для колхоза!

Санька развязал вещевой мешок, отломил полкаравая хлеба и положил перед Муромцем.

Затем его потянуло к кузнице. Петька поморщился и посмотрел на солнце.

Милая старая кузница! Как Санька любил старого Евсеича, который, казалось, всю жизнь стучал у наковальни, любил вздохи твоего горна, звонкий перестук молотов, запах угля, окалины.

От кузницы Санька пошел в поле.

— Смеешься, Коншак! — вышел из себя Петька. — Мы же так к поезду опоздаем.

Но как не посмотреть последний раз на хлеба! Вот и материна делянка. Пшеница поднялась сизой, почти вороненой стеной. Она закрывала узкую тропу, и Санька. как волнорез, разрезал гладь поля, оставляя за собой зыбкий, быстро утихающий след.

«Пожалуй, сам-десят придет, а то и больше», — подумал он про хлеб.

И вдруг его точно обожгло. Что же он делает? Если бы отец был жив… если бы он знал… Мальчик долго перебирал колосья. В хлебах что-то зашуршало.

На земле сидела серенькая мышь-полевка и старательно перегрызала стебелек пшеницы. Вот стебелек наклонился, мышь ловко подтянула к себе колос и принялась лакомиться зернами. Санька, как копьем, нацелился удочкой, метнул в полевку, но та как ни в чем не бывало юркнула в нору.

— Вот вредина! — выругался Санька и принялся тыкать удочкой в землю.

— Защитим колхозный урожай! — засмеялся Петька.

— Смотри, сколько хлеба загубила! — кивнул Санька.

Петька оглядел кучки обгрызенных колосков:

— Да-а… разделано под орех. Почище, чем мы с тобой вчера.

Санька нахмурился. Вчерашний день! Лучше бы его и не было. И зачем только они затеяли эту игру в лапту!

Санька поднял удочку, вылез из хлебов.

Теперь он нигде больше не останавливался, никуда не заглядывал.

Глава 28. БОЙ С ПЕТУШКОМ

До большака было совсем недалеко. Оставалось только обойти стороной «хозяйство Векшина».