Алые погоны - Изюмский Борис Васильевич

Вот и команда «разойдись». Зашумели, заговорили все, и послышались напутственные возгласы вроде: «Не подводи, братва!», «Покажите там!». Володя стоял, как оглушенный, и Семен с огорчением поглядывал на него, но подойти не решался. «Что же делать?» — в смятении думал Ковалев. Сказать Боканову, что болен, а потом ускользнуть из училища к Богачевым через пролом в дальней стене сада? Нет, все равно вечер будет стравлен мыслью о проступке, да и не в его натуре притворяться и действовать исподтишка.

Прямо заявить капитану? Возможно, Сергей Павлович и отпустит, но потеряет к нему всякое уважение, как к человеку, который подвел роту.

Еще помучившись, Володя решил, что по пути в пионер-дворец он на две-три минутки забежит к Галинке — поздравит ее, передаст подарок, извинится, что не сможет быть у них.

— Ну, пошли в клуб, — решительно позвал Ковалев Семена, и тот, с облегчением вздохнув, взял его под руку:

— Надо постараться на вечере. Как ты думаешь, ведь не провалим?

… Мимо дома Галинки они проходили в сумерках. В окнах столовой Богачевых горел яркий свет. Сейчас Галинка, наверно, кружится по комнатам, помогает матери, а потом подсядет к пианино, и сыграет какой-нибудь марш, когда на пороге появится подружка Зина и товарищи из школы. Подождет его и Семена часов до восьми, а потом скажет оскорбленно Зине:

— Была бы честь оказана!

Будут играть в фанты и заставят Ольгу Тимофеевну петь, а Леньку Добрынина лезть под стол и кукурекать, и тогда Зина шепнет подружке:

— Все-таки это подло не придти, когда пригласили письмом. Как бы они там ни были заняты, военные-перевоенные, но ведь суббота! Я о Семене была лучшего мнения.

Галинка непримиримо передернет плечами:

— Только и света, что в окне! Ребята, давайте играть в «испорченный телефон».

Все это Володя представил настолько ярко, что невольно замедлил шаг и, прощупав под шинелью, за ремнем, тетрадь-подарок, бросил быстрые отчаянные взгляды вокруг — увидит ли кто-нибудь, если он оставит строй, — только забежит и назад? В строю шло человек сто — из всех рот. Впереди шагали, оживленно о чем-то разговаривая, Боканов и подполковник Русанов.

Ковалев весь напружинился, готовый метнуться к тротуару, когда раздался шопот Семена.

— Я думаю — после выступления нас капитан отпустит.

Эти слова подействовали на Ковалева отрезвляюще, Минута была утеряна, строй прошел дальше, и Володя, пересилив себя, почти спокойно сказал:

— Попросим…

И почему-то стало сразу легче, словно тяжесть с себя сбросил. С удивлением подумал, как ему самому не пришел в голову самый простой выход — выступить, а потом пойти на именины.

Семен ободряюще улыбнулся.

В фойе дворца перекатывался многолюдный, разноголосый людской поток. Ребята из ремесленного училища тащили принесенные с собой узлы; пионер, нагруженный деревом из дикта, пробирался к кулисам. Гражданин в пенснэ, сваливающемся с мясистого носа, кричал кому-то отчаянно:

— Зарезали! Альт не явился — зарезали!

Группа ребят протащила ящик, таинственно прикрытый зеленой тканью.

Ковалев сдал свою шинель на вешалку и стал озираться, ища Семена. Вдруг у Володи радостно загорелись глаза: от двери, в меховой шубке, возбужденная и веселая, почти бежала Галинка, таща за руку Зину.

— Володя, здравствуй! Фу-у, запыхались… А мы узнали, что сегодня смотр, и решили, — вы обязательно здесь… надо значит, предупредить, чтобы вы не волновались, мы свой вечер позже начнем. Мама говорит — можно и в девять… Мы сейчас с тобой — к Сергею Павловичу… Сёма, Сёма, иди сюда, ты нужен, подойдем к капитану, и вы попросите, чтобы он вас отпустил после выступления, а мы побежим, у нас гости собираются, а вы потом придете… Ладно?

Они вчетвером устремились к Боканову…

ГЛАВА XXII

Комсомольское собрание

Утром Гербов вывесил объявление:

В назначенный час все воспитанники отделения Боканова были в сборе. В чистоте и порядке класса чувствовалась хозяйственная рука Василия Лыкова: он смастерил красивую рамку для «Боевого листка», ящичек для мела у доски, сделал гнезда для чернильниц. Вчера приказал Савве раздобыть керосин и протереть парты, чтобы сияли, словно отлакированные. Василию же принадлежала идея приспособить за классной доской длинную полку и на ней аккуратно разместить шахматы, музыкальные инструменты, фотоаппарат Пашкова и полусобранный радиоприемник Братушкина.

В простенке между окнами висел текст военной присяги, над ним портрет Генералиссимуса товарища Сталина.

Начальник политотдела потеснил на парте Лыкова и Братушкина и сразу слился с классом, стараясь ничем не привлекать к себе внимания. В дверь протиснулся Семен Герасимович, держа подмышкой пухлый портфель.

Год назад Гербов был единственным комсомольцем во всей первой роте, теперь же только в отделении Боканова — девять комсомольцев со стажем от двух до трех месяцев.

К порядку еще не привыкли. При выдвижении кандидатур в президиум каждый старался с места выкрикнуть свое. Наконец, выбрали Гербова, Снопкова и, вопреки правилам, но из уважения к учителю — Семена Герасимовича. Занимая место за столом, Гаршев добродушно пробурчал: «Старый пионер» и глубже насадил пенснэ на переносицу. Председательствуя, Гербов то и дело поглядывал на Боканова, словно спрашивал, правильно ли ведет собрание, не напутал ли?

Снопков, получив тетрадь для протокола, нерешительно вертел ее в руках. Сначала он столбиком переписал фамилии всех присутствующих, это заняло первую страницу. Потом спросил шопотом у Семена Герасимовича:

— Товарищ преподаватель, поля оставлять?

— Оставьте, пожалуй, — неуверенно ответил Гаршев, сам не искушенный в этих делах.

— А что записывать?

— Все, что будут говорить…

— Я не успею, — испугался Снопков.

— А вы главное… Возьмите вот у меня мягкий карандаш, после перепишете начисто…

Доклад делал Боканов. Он привел примеры дружбы великих революционеров, рассказал о значении ее в советской стране.

— Я не стоял бы сейчас перед вами, если бы меня, тяжело раненного, не вынес с поля боя девятнадцатилетний солдат — комсомолец Черкашин. Разрывная пуля раздробила ему пальцы левой руки, но комсомолец нашел в себе силы взвалить меня на спину и ползком дотащить до перевязочного пункта.

Капитан сделал небольшую паузу и решил, что пора переходить к более близким примерам.

— Есть и у нас в отделении дружные пары. Вы сами знаете, как дружны Владимир и Семен… Что ж, никто не отнимает право на личную дружбу. — А вот сплоченного коллектива у нас еще нет. Буду говорить без скидок «на деликатность…» Василий Лыков, например, — изрядный эгоист: заболел Андрей Сурков, положили мы его в госпиталь. А в отсутствие Андрея Лыков занял в спальне койку Суркова (она ближе к печке) и, когда Андрей возвратился из госпиталя, комсомолец Лыков не пожелал освободить захваченного места.

— Я возвращу, — вобрал в плечи короткую шею Василий, чувствуя неловкость под осуждающими взглядами товарищей.

— Мне записывать в протокол, что Лыков возвратит? — тихо спросил у Гаршева Снопков.

Семен Герасимович сделал вид, что не расслышал вопроса, и стал рыться в кармане пиджака.

Я записываю обещание Лыкова, — решительно объявил Снопков. Все рассмеялись. Снопков обиженно надулся, но записал.

— У нас потому нет еще сплоченности, — продолжал Боканов, — что Геннадий Пашков, например, видно, считая себя «избранным», лучше других, любит давать оскорбительные клички и прозвища, называя их «дружеским обливанием». Многие из вас неверно понимают товарищескую спайку. В прошлый вторник кто-то разбил футбольным мячом оконное стекло в зале. Спрашиваю: «Кто?» Все молчат. Вы скажете: «Как же товарища выдавать?» А я отвечу: «У разбившего мужества маловато, и, вместо открытого признания своей вины, он трусливо прячется за спины товарищей».