Разгневанная земля - Яхнина Евгения Иосифовна

Оратор вдруг умолк. Его прервал шум, поднятый группой аристократов, находившихся сегодня в «Пильваксе».

Ещё раньше появление этих незнакомцев показалось подозрительным завсегдатаям кафе. Случалось изредка, что в «Пильвакс» заходили сынки крупных магнатов. Обычно они вели себя вызывающе, глумились над официантами и требовали от них и от хозяина кафе особого к себе внимания. Но гневное перешёптывание и угрожающие взгляды постоянных посетителей заставляли непрошеных гостей ретироваться.

На этот раз ватага молодчиков с увесистыми набалдашниками на палках поначалу вела себя пристойно. Они тихо уселись в отдалённом углу. Никто, впрочем, не сомневался, что внешнее спокойствие этой группы аристократов — не более чем заранее обдуманный вызов. И на них перестали обращать внимание.

Однако молодчики вскоре напомнили о себе.

— Кто уполномочил вашего Кошута выступать от имени народа? — вызывающе обратился один из них к Петёфи. — Не случайностью ли надо объяснить то, что столица выбрала своим депутатом трусливого адвоката, а не прославленного графа?

Зал замер от неожиданности: такого наглого выпада здесь ещё никто себе не позволял. Выступивший аристократ по-своему понял водворившуюся тишину. Он решил, что это самая подходящая минута для скандальной затеи, ради которой его компания пришла в «Пильвакс». Он быстро развернул большой картон, который лежал до этого свёрнутым на столе, и все увидели непристойную карикатуру. Она изображала несостоявшийся поединок: дворянин со шпорой на одном только сапоге трусливо бежит от блестящей шпаги противника. Первому были приданы черты Кошута, второму — графа Фении.

Подняв карикатуру высоко над головой, молодой аристократ громко спросил:

— Кто же из них поистине достойный представитель венгерской нации?

Петёфи направился к столику, за которым сидела дерзкая компания. Движения его были непринуждённы, но глаза сверкали, выдавая сильное волнение.

Приблизившись к человеку, державшему карикатуру, он спокойно спросил:

— Как видно, почтенные господа преданы графу Фении?

— Вы угадали, милостивый государь, — надменно ответил аристократ. — Я полагаю, что и вы тоже?

— О нет! Мне-то известно, что прадед Фении был изменником своей отчизны. Он предал стяг свободы, поднятый Ракоци, и в награду за это получил его имения, а вдобавок и графский титул.

Заметив гневное возбуждение за столиком аристократов, Петёфи выдержал паузу, а затем продолжал с тем же спокойствием:

— Я уверен, что вы этого не знали, почтенные господа. Ибо только псы могут преклоняться перед изменником. Вы же, если глаза меня не обманывают, — поэт внимательно посмотрел под стол, — ходите на двух ногах, а не бегаете на четвереньках, как это положено псам!

Аристократы вскочили с мест.

— За такую дерзость ты заплатишь нам головой! — зарычал один из них и с силой ударил по столу золотым набалдашником увесистой палки.

За ним и остальные угрожающе двинулись к поэту.

Глядя в упор на потерявших самообладание дворян, Петёфи хладнокровно произнёс:

— Вы, господа, по-видимому, не знаете ни ценности головы, на которую покушаетесь, ни того, что она крепко сидит на плечах.

Слова эти были произнесены спокойно, но злые огоньки в глазах и гордая осанка поэта подействовали на разгорячённых аристократов охлаждающе.

— Да кто вы такой?

В голосе дворянских молодчиков прозвучало опасение — не связались ли они с человеком, занимающим в обществе более высокое положение, чем они сами.

— Я Шандор Петёфи! — ответил поэт, продолжая глядеть в упор на ошеломлённых противников.

Вызывающий ли тон Петёфи, который был готов отразить нападение целой ватаги противников, или враждебные взгляды посетителей кафе повлияли на аристократов, только они окончательно отрезвели и были прочь убраться восвояси. Однако они считали для неудобным сдаться сразу.

— Ага! Значит, вы и есть тот самый поэт, который с таким восторгом воспевает навозную вонь мужицкой хаты! — воскликнул один из аристократов, поддержанный дружным хохотом других.

Петёфи не смутился. С заметной издёвкой он ответил:

— Очень сожалею, что почтенные господа не находят времени получше ознакомиться с отечественной поэзией. Поэтому-то вы и не знаете, что моя лира не чуждается благовонного алькова дворянской усадьбы.

— Я и в самом деле об этом не слыхал! В таком чае, не примете ли вы от меня заказ: напишите для меня любовное послание к одной прекрасной девице! Поверьте, я не буду скупиться, если вы мне угодите.

— Купить мой труд вам не по средствам. Просьбу вашу я исполню даром. На это понадобится не много времени и мало труда… Хозяин! Подайте почтенным господам перо и чернила!

Когда хозяин кафе выполнил просьбу поэта, Петёфи с подчёркнутой церемонностью сказал:

— Послание для девушки готово. Как в зеркале, предстанет перед ней ваш пленительный образ. Пишите или, если угодно, запоминайте:

С каждой строфой поэту приходилось повышать голос К этому его вынуждали всё нарастающий шум, хохот публики и злобные выкрики аристократов. Последние слова были покрыты аплодисментами по адресу поэта и свистом, провожавшим молодых бездельников, спешивших исчезнуть, пока насмешки публики не перешли в более активные действия. Только один Петёфи не улыбнулся. Печальными глазами обвёл он развеселившихся посетителей кафе. Заметив на столе карикатуру, впопыхах забытую беглецами, поэт перевернул лист, присел к столу, взял перо и написал крупными буквами:

Петёфи бросил перо, встал из-за стола, поднял лист и нацепил его на острую завитушку бронзового кронштейна, к которому была подвешена стенная керосиновая лампа.

Посетители тотчас столпились у лампы, молча читая эти гневные строки.

Вашвари шепнул поэту, который снова сел за столик:

— Негодяи всё же сделали своё дело — сорвали моё выступление. Но ещё не всё потеряно, Шандор! Зал в твоей власти. Действуй!..

Петёфи вышел на середину зала:

— Друзья мои! Вот уже многие годы моим единственным чтением, утренней и вечерней молитвой, хлебом насущным стала история французских революций, это новое евангелие мира, в котором второй спаситель человечества — свобода — глаголет свои истины. Каждое слово его, каждую букву его я начертал в своём сердце, и в нём ожили мёртвые знаки; им, обретшим жизнь, стало тесно. Бушевать и реветь начали они во мне!.. Я замкнулся в себя, как звездочёт в своей башне, и с земли бросал взоры в небо — из настоящего в будущее. Нежданно небо низверглось на землю, грядущее настоящим стало… Полыхает небо Италии, разразилась революция во Франции! А мы…. Мы всё ещё просим, когда знамение времени — требовать, а не просить… Лайош Кошут — мужественный и верный патриот, но он не знает — скажу: пока ещё не знает, — что его союзники всего лишь декораторы и статисты, задёргивающие занавес и выносящие на сцену столы и стулья, а не те великие актёры, которым суждено разыграть грандиозную драму возрождения на сцене мира. Но вот на арену выходят миллионы обездоленных, но всё ещё верящих в справедливость людей. Они верят, но они слепы, ощупью ищут дорогу. Не мы ли с вами обязаны вложить в их руки светильник, не мы ли обязаны указать им дорогу к освобождению? Так не будем же терять драгоценное время, выйдем на улицу к народу и, заручившись его поддержкой, заявим власть имущим, чего хочет венгерский народ!..