— Надо ж думать все-таки, — сказал он сердито. — Если мы пойдем все вместе, Пафнутий подумает, будто у нас целая банда безобразничает! Ему ж, понимаете, как неприятно будет! Воспитывал нас, воспитывал и довоспитывался. А если я один пойду, — он скажет: «В семье не без урода!» И — порядок! Снизит за поведение! Ну, маму вызовет. И нам меньше неприятности, и ему тоже!
— Пыжик говорит правильно, — сказала Нина, — но как ты думаешь, Пыжик, что скажут о нас ребята, когда узнают, что ты все взял на себя, выставил себя героем, а нас загородил, словно беспомощных цыпляток? А сами мы? Можем мы сами считать себя честными?
Мы задумались.
Вопрос о том, кому идти и признаваться — всем или одному, — оказался не таким уж простым вопросом. Мы обсуждали его больше часа, но чем больше говорили, тем меньше понимали, как нужно поступить нам. Наконец мы решили посоветоваться с ребятами, потому что тут дело шло о дружбе, товариществе, о долге, чести и честности.
Нам не хотелось поставить себя в такое положение, будто мы пытаемся спрятаться за спину Пыжика, как трусишки, которые боятся отвечать за свои поступки. А про Пыжика могли бы сказать, будто он не хочет считаться с товарищами и поэтому лезет в герои.
— Пусть решает класс, как должно поступить! — предложила Нина, и мы согласились с ней:
— Пусть решает!
1 октября
Совещание о том, как поступить пятерке отважных, класс наметил провести во время большой перемены, но тут произошло событие, которое помешало решить вопрос о нашем поведении.
Когда кончился второй урок, в класс заглянула Нина Сергеевна и сказала торопливо:
— Пыжик, Сологубова, Станцель, Павликова, Киселева и Слюсарева! После уроков зайдете к директору!
Инночка дожала плечами, а когда Нина Сергеевна вышла, оскалила зубы и, захлебываясь от смеха, закричала:
— Ура! Меня выводят в герои! Могу очень даже свободно получить четыре за поведение и хвастаться везде, что я невинная жертва…
— Тебя по ошибке! — сказал Пыжик. — Можешь не ходить!
— Ну, уж нет! — запротестовала Инночка. — Это будет невежливо! Приглашают к директору, обещают приключения, я увижу, как у Пафнутия станут круглыми глаза, а ты говоришь — можешь не идти! Обязательно пойду!
Марго спросила меня шепотом:
— Как ты думаешь, кто мог сообщить директору о нас? Лийка?
— Но она же могла бы сразу сказать! Да и вообще ей неинтересно говорить о нас! Она надеется, наверное, что сами мы не признаемся, и тогда весь класс станет думать о нас как о самых последних людишках.
Кто же все-таки мог сказать?
Мне кажется, в нашем классе нет ни одного мальчишки и ни одной девочки, которые могли бы наушничать.
Так и не зная, кто же сказал Пафнутию о том, что мы испортили платье Лийке, наша пятерка просидела до последнего урока, как на иголках, а когда зазвенел звонок, мы пошли к директору с бьющимися сердцами. С нами пошла, улыбаясь глупо, Инночка Слюсарева. Искать приключения на свою голову.
— Чего тебе надо? — остановился Пыжик. — Нечего тебе делать с нами! Думаешь, расплачемся от страха? Не дождешься!
— Меня же вызывает Пафнутий! Это — одно! А другое — я люблю приключения! А уж с вами обязательно будут какие-нибудь приключения. Нос у тебя, например, самый приключенческий!
— Ладно! — сказал Пыжик. — Иди! Но не влезай со своим длинным носом в разговор! Стой и слушай! И молчи! Мы сами скажем, что ты ни при чем.
Мы подошли к кабинету директора.
— Стучим? — подняла руку Инночка.
Но не успела она опустить сжатый кулак на цветную филенку двери, как она распахнулась и в коридор вышли по двое и по одному человек десять мужчин. Среди них я увидела папу. Ноги мои так и подкосились. Я поняла все сразу.
Директор вызвал уже родителей, поговорил с ними и сейчас объявит нам свое решение.
Ой, что-то будет?
Конечно, теперь и мечтать нечего о замечании в дневники. Даже четверки за поведение не видать нам, как своих ушей. Тут дело пахнет похуже, чем дурацкий запах мудрости.
Увидев папу, я спряталась за спину Нины Станцель, а когда он прошел, юркнула в кабинет директора первой.
— Вот и мы! — просипела я (голос мой перехватило, и я уже не могла говорить как обычно). — Пришли! — постаралась я улыбнуться. И вдруг увидела рядом с директором милиционера.
Вот это здорово!
Неужели за испорченное платье нас посадят в тюрьму? Нет, не может быть! За такие пустяки даже не судят. Но тогда зачем же пришел милиционер? Может, просто так! Зашел к директору познакомиться? Поговорить об экзаменах? Сейчас очень много взрослых готовятся за десятилетку дома, а потом приходят в нашу школу и сдают экзамены.
Но, как я ни успокаивала себя, легче мне от этого не становилось. К горлу подступала противная тошнота. Щеки пылали. А сердце стучало так, что я приложила к нему руку, чтобы оно не выскочило из груди. Пыжик, Валя, Нина и Марго стояли тоже красные и смотрели на милиционера глупыми, растерянными глазами.
— Эти, значит? — спросил милиционер, раскрывая портфель.
Мы все попятились к дверям. Одна только Инночка подошла к столу и сказала:
— Здравствуйте! Вы помните меня?
Милиционер посмотрел на Инночку:
— Обязательно даже! Мы всех помним! А этого гражданина припоминаете? — и указал кончиком «вечной ручки» на человека с очень жесткими, словно высеченными из гранита, чертами лица. Человек сидел в полуосвещенном углу кабинета, просматривая чьи-то тетрадки.
— Этого? — заглянула Инночка в лицо незнакомца и вдруг протянула ему руку: — Привет! Вы, значит, не умерли?
— Пока еще нет! — улыбнулся незнакомец, и, когда улыбнулся, его каменное лицо стало живым, веселым; и я подумала: «Этот человек должен быть таким же хорошим, как его улыбка».
Страх у меня пропал, да и все остальные отважные тоже повеселели.
Тут встал из-за стола директор, подошел к незнакомцу и, положив ему на плечо руку, сказал:
— Это, ребята, мой школьный товарищ! Когда-то учились вместе, но потом наши дороги разошлись. Он стал конструктором. По его чертежам строят самолеты. Зовут моего друга Владимир Иванович Тупорков! Все остальное скажет он сам!
— Скажу! Почему не сказать! — Тупорков поднялся со стула и подошел к нам. — Очень рад познакомиться, ребята! Вдвойне рад, что вы воспитанники моего школьного друга Пафнутия Герасимовича! Так вот, по закону о находках вам причитается некоторая сумма денег.
При этих словах милиционер вытащил из портфеля бумагу и положил перед собой.
— Вот тут указана сумма! Надо расписаться!
Ничего не понимая, мы смотрели друг на друга. Наконец Инночка сказала, обращаясь к нам:
— Это насчет тех денег… которые тогда в парке Победы… Помните, мы отнесли в милицию.
— Помню! — закричал Пыжик. — Нас еще спросили: не нашли ли мы больше, чем было в бумажнике?
— Правильно! — подтвердил милиционер. — Давай! Ставь подпись! Расписывайся и получай! — И, вытащив из портфеля пачку денег, положил ее перед собою.
Пыжик развел руками:
— А я тут при чем? Да никто ни при чем! Деньги нашла Слюсарева! Пускай она и получает! Мы только проводили ее до милиции и расписались, что не взяли семь рублей на мороженое… то есть, — запнулся и покраснел Пыжик, — я хотел сказать — просто расписались… Нам можно идти, Пафнутий Герасимович?
Вопрос этот Пыжик задал самым веселым-развеселым голосом, да еще подмигнув нам так, что мы еле удержались, чтобы не расхохотаться. Настроение у всех сразу стало праздничным. И немудрено!
Значит, родителей совсем не для того вызывали к директору, чтобы говорить о нашем поступке. И, значит, милиционер пришел только для того, чтобы передать деньги и получить расписку. Ура!
— Подождите! — сказал директор.
У нас сразу же стали кислыми лица. Для чего мы ему нужны? Неужели он узнал все-таки, кто принес запах мудрости? Если это так, — тогда получится некрасивая история. Пафнутий будет думать, что мы сами ни за что не сказали бы ему правды.
