Свое имя - Хазанович Юрий Яковлевич

Марья Николаевна вытерла глаза.

— Что ж тут понимать? Пятеро ртов было, а кормилец один. Вот и толкала. И папане твоему в гимназии бы ум просветить, а пришлось пойти в будилки. Выбора у нас не было. А тебя кто неволит? У тебя дорог поболе, чем у нас было…

— Вот я и выбрал. В общем, ты не беспокойся, — тепло улыбнулся он, подошел к матери, заглянул в голубые тревожные глаза. — И еще одно скажу. Папаня говорил: «Остаешься за меня». Это, я считаю, его наказ…

Она выпрямилась, пораженная неожиданной мыслью. Митя сжал ее локти, сказал: «Ну, я пойду…» — и стал торопливо одеваться.

Он мог бы отправиться в депо в любой одежде, даже в праздничной, — не на работу. Но он надел все, в чем ходил на паровоз. Снимая с вешалки рабочую тужурку, увидел старую спецовку отца и, забыв, что может измазаться, приник к ней лицом, услышал знакомый до слез запах пота, горьковатый дух мазута и железа. Потом повесил отцовскую спецовку под свое пальто и вышел из дома.

Не успела Марья Николаевна прийти в себя после разговора с сыном, как явилась незнакомая девушка. Жук почему-то не залаял, и она влетела, будто ветер, бойкая, большая, удивительно ладно скроенная, подстриженная под мальчишку.

Услышав, что Мити нет дома, нахмурилась. Но, когда узнала, куда и зачем он ушел, по-детски хлопнула в ладоши, и круглое мальчишечье лицо ее засияло.

— Красота! — сказала она, сверкнув белыми плотными зубами.

Марья Николаевна поняла, что не найдет единомышленницы в лице девушки, однако позвала ее в дом, поделилась с нею своей тревогой.

А через час Марья Николаевна провожала гостью до калитки.

— Большое спасибо, что зашли, — говорила она, чувствуя себя маленькой рядом с девушкой. — Дорожку к нашему дому не забывайте…

— Что вы! Не за что меня благодарить, — весело отвечала девушка. — Вот увидите, Марья Николаевна, все будет в порядке…

«А я тебя ждал, Черепанов…»

Когда впереди показалось темно-серое ступенчатое здание депо, стальной разлив бесчисленных путей и взлетающие в воздух белые дымки паровозов, Митя испытал такое чувство, будто давно, давно не был здесь. Он подумал, что хорошо бы ни с кем не встретиться, и в тот же миг увидел паровоз, на котором работал отец.

Забыв обо всем, Митя смотрел на почти бесшумно приближавшийся паровоз, и ему почудилось, что из окошка, обрамленного синими матерчатыми бомбошками, выглянет сейчас отец. Он даже шагнул вперед и поднял руку, готовый крикнуть, как бывало: «Э-гей, папаня!»

Его обдало сухим каленым теплом. В окошке он увидел загорелое, мясистое лицо Королева с медвежьими глазками. Прикусив губу, Митя опустил руку.

Королев бросил на него сверху рассеянный взгляд и, надвинув на глаза фуражку, нырнул в будку.

«Узнал, да сказать нечего…» — с горечью подумал Митя и ускорил шаг.

Он подходил к конторе, когда кто-то шлепнул его по плечу.

— Здорово, железнодорожник! Наше вам! — раздался хрипловатый, захлебывающийся голос Миши Самохвалова.

Цыганские глаза его сверкали в улыбке. Он похудел, смуглое лицо побледнело, и аккуратненький острый носик еще больше заострился.

— Выздоровел? — растерянно спросил Митя, едва пожав протянутую руку.

— Как видишь. Прямо из поликлиники. Докторица говорит: «Я бы тебя, Самохвалов, подержала на больничном еще с недельку, да на работе без тебя затор. Дублер-то твой того…» — Миша выразительным жестом показал, что произошло с дублером, потом обнял Митю за плечи, сочувственно добавил: — Ну и учудил же ты, милый! Чепе на все депо. Полдня, говорят, к колонке ни подойти, ни подъехать…

В голосе Самохвалова так переплетались нотки сочувствия и веселой беспечности, что Митя не знал, как с ним держать себя.

— А все почему? — рассуждал Миша. — Меня плохо слушал. Я тебе говорил: кочегарское дело науки требует. А ты считал, раз-два — и в кочегарах, как в сказке. Я извиняюсь…

— Что еще скажешь? — с вызовом спросил Митя.

— Ничего, — уловив Митин тон, успокаивающе сказал Самохвалов. — Рассосется, товарищ железнодорожник, не падай духом… — Он подмигнул и хлопнул по нагрудному карману спецовки: — Побежал больничный сдавать. Знаешь, как соскучился! Сплю, а вроде на паровозе еду. И не кочегаром, а помощником. Ну, держи пять… — Чуть откинув голову, он задержал Митину руку, приглядываясь к нему. — А ты, я смотрю, здорово скуксился. С лица даже спал. До «потопа» лучше был. Чудной человек! Это ж у тебя вроде забавы было. Я б на твоем месте начихал на все. Ну, подмочил малость батькин авторитет. Ничего, выдержит он. За таким батькой, как за каменной стеной…

Глаза у Мити вдруг наполнились слезами, он вырвал руку из Мишиной руки и побежал прочь. Глядя вслед, Самохвалов пожал плечами:

— Вот еще нюня!!

Подбежав к конторе, Митя постоял, пока не перестали противно дрожать губы, и одним духом взлетел на второй этаж.

Секретарь начальника депо, маленький сухонький старичок в узком потертом кителе, в очках с железной оправой, услышав шаги, оторвал от бумаг седую голову.

А Митя был уже в кабинете. Притворив за собой мягкую, обитую черной клеенкой дверь, он остановился.

Горновой только что положил на рычаг телефонную трубку и обернулся.

— Я пришел, Сергей Михайлович… Я вам говорил… Я хочу… — выдохнул Митя.

— А я тебя ждал, Черепанов. — Начальник депо встал из-за стола. — Ну, здравствуй. Заходи, присаживайся. — И, протянув вперед руку, он пошел навстречу.

Друг

День был теплый, но хмурый. С самого утра низкие грязно-серые облака неподвижно висели над городом. Но Мите почудилось, будто выглянуло солнце: это поблекшие березки, тесно выстроившиеся по обеим сторонам улицы, сияли чистым солнечным, теплым светом. Казалось, если прикоснуться к бронзовой листве, она зазвенит прозрачным, певучим и по-осеннему грустным звоном.

Услышав позади торопливые шаги, Митя обернулся. Его догонял Миша Самохвалов. Митя ускорил шаг. Но через минуту Самохвалов забежал вперед, схватил его за руку.

— Мить, — жалобно заныл он, — я ж ничего не знал… откуда ж я мог?.. Мить…

На его маленьком остром носу сбежались морщинки, казалось, Миша сейчас заплачет.

— Ну не серчай, Мить, — говорил он с мольбой в голосе. — Ну намолол я, а ты плюнь и забудь…

— Зачем же плевать? Что думал, то и молол…

— Да брось ты! Вроде не знаешь меня. Ну скажи что-нибудь такое… или дай по уху, по дурной башке. Ну дай, будь человеком!

Слова Самохвалова ранили его слишком больно, чтобы можно было их быстро простить.

— И дал бы, — сказал Митя, не глядя на него, — если б знал, что поумнеешь… Ну, пошел я, некогда мне, в другой раз поговорим…

На углу Комсомольской Митя решительно свернул к деревянному двухэтажному дому.

Дверь ему открыла пожилая женщина с бородавкой на подбородке, из которой торчал кустик серых жестких волос.

— Дома Алеша? — спросил Митя, заходя в тесную полутемную прихожую.

— А кто его знает! — буркнула женщина, шаркающей походкой направляясь в кухню. — За ним и мать родная не уследит…

Алеша лежал на диване босой, в брюках и майке и читал книгу.

— Войдите! — крикнул он, услышав стук, и недовольно вздохнул: «Обязательно перебьют на самом интересном месте!»

Приподняв взлохмаченную голову, широко открыл глаза, потом закрыл их и снова открыл. Сомнений быть не могло: на пороге стоял Митя.

Не сводя с него глаз, Алеша медленно отложил книгу и опустил на пол босые ноги.

Митя прошелся вокруг стола, сказал негромко:

— Мне к Белоноговым надо было. Кажется, не туда попал… — и шагнул к двери.

— Митька! — закричал Алеша, вскакивая с дивана; он внезапно обрел дар речи и, словно обрадовавшись этому, взволнованно затараторил: — Какой ты молодец! Это же гениально! А я думал, не простишь. Я ведь понятия не имел, что у тебя такое на работе. Потом Верка все рассказала. Я хотел пойти, но решил, тебе не до меня…

Легонько отстранив его, Митя снова зашагал по комнате.