Первое имя - Ликстанов Иосиф Исаакович

— Трудно твоей сестрице, правда? И учится, и общественной работой в техникуме занимается, и домашним хозяйством… Ты проследи, Панёк, чтобы она не переутомлялась. Ты ведь ух какой строгий!

— Все равно не послушается, — ответил Паня. — Она говорит: «Всем трудно, и я не хуже других».

— Она лучше других, а не хуже! — поправил его Степан. — Верно говорю?

— А то нет! Наша Натка — боевая деваха!

— Деваха? — обиделся Степан. — Ты такие слова о ней не говори. Грубо это, некультурно.

Земля ушла из-под Паниных ног. Степан подбросил его к самому небу и затем так крепко прижал к своей груди, что косточки хрустнули.

— Не повредил я тебя? — испугался великан. — Иди домой и Наташе мой нижайший поклон передай. Запомни: нижайший, не иначе.

— Вы же с ней сейчас разговаривали.

— Все равно передай. Не трудное дело…

Громадная тень стала удаляться, и из темноты донеслась песня о друзьях-однополчанах.

— Степан Яковлевич тебе нижайший поклон с товарищеским приветом передает, — сказал Паня, войдя в столовую. — Чудной он! Сейчас с тобой разговаривал и опять, здравствуйте вам, нижайше кланяется.

— Ничего смешного нет, просто он вежливый человек, чего и тебе от всей души желаю, — мимоходом ответила Наталья, готовившая стол к чаю.

— Вежливый и танцевать в комбинезоне умеет, да? — подхватил Паня, обиженный этим замечанием. — Лучше бы он вообще не поклоны передавал, а работал как следует. Это из-за него у нашего бати на траншее такой большой долг, что никак не покроешь…

Он даже вздрогнул, когда Наталья крикнула:

— Дурак!

— Чего, чего? — спросил ошарашенный Паня. — Ты чего?

Никогда сестра не была такой, как в эту минуту: она сразу стала удивительно большой, лицо ее разгорелось, брови сдвинулись, а глаза потемнели, заблестели — хоть беги от гневного взгляда.

— Безголовый ты, бессовестный! — сказала Наталья, наступая на Паню. — Что ты болтаешь! Чего ты хочешь от нового человека на трудной работе, на известняках?.. Не понимаешь ты этого, да? Не понимаешь?

— Нет, понимаю! Прекрасно даже понимаю, почему ты… Полукрюкова защищаешь…

Теперь Наталья опомнилась, провела ладонью по щеке и проговорила тихо:

— Уходи!.. Если не уйдешь, я сама уйду, слышишь?

— Пожалуйста, мне уже давно нужно в кино.

Он выскочил в переднюю, надел пальто, потом выставил голову из передней в столовую, пропищал:

— Понимаю, все понимаю! «Пэ» — это Полукрюков, Полукрюков!.. — и с грохотом закрыл за собой входную дверь.

С Вадиком Паня столкнулся на площади Труда, когда вышел из кино Дворца культуры. Забавную фигуру представлял Вадик в слишком длинном непромокаемом плаще, с нахлобученным на голову необъятным капюшоном.

— Пань, мы с папой совсем помирились! — чуть не плясал он от радости. — Мы шин чай с вареньем, и папа сделал мне отчет о строительстве… Знаешь, Васька Марков все наврал. Папа говорит, что известняки уже кончаются, а как только они совсем кончатся, на «Четырнадцатом» поставят новый ковш. Работа пойдет веселая, и траншея сразу покроет долг.

— Какой новый ковш?

— Не трехкубовый, а четырехкубовый. Даже, может быть, больше. Папа мне не все рассказал, потому что его вызвали на траншею, и я тоже пошел. Ух, Панька, там очень трудно работать! Целых три бурильщика разбуривают валуны, перфораторы так и трещат… Ну, пока! Нужно еще повторить уроки. Теперь я часто буду бегать на Крутой холм.

Домой Паня вернулся вовсе не в том настроении, в каком ушел. Вести, принесенные Вадиком, обрадовали его. Уж инженер-то Колмогоров, конечно, знал положение дел на траншее лучше кого бы то ни было, и его уверенность передалась Пане. Зачем же он поссорился с Натальей? Ей было трудно в эти дни: она делала все, что нужно, по дому, даже белье стирала, а училась в техникуме, как всегда, отлично. Мать боялась, что «девочка вовсе замается», а он взял и обидел сестру…

Ему хотелось помириться с Натальей, но он не знал, как это сделать, не роняя своего достоинства, и поэтому явился в столовую нахмуренный.

— Садись ужинать, Паня, — ласково сказала Наталья, выйдя навстречу ему из «ребячьей» комнаты. — Кушай запеканку, потом выпьешь молока… знаешь с чем? С фруктовыми вафельками.

— Можно, — солидно ответил Паня.

— А я чаю хочу…

Сохраняя вполне независимый вид, Паня управился с запеканкой из макарон, принялся за молоко, взял из пакетика вафельку — любимое лакомство Натальи — и украдкой взглянул на сестру. Помешивая ложечкой в чашке, она ответила ему улыбкой, точно совсем забыла о недавней ссоре.

— Ната, что это Вадька говорит, будто на «Четырнадцатом» какой-то новый ковш поставят? — спросил Паня.

— Да… Это Степан Яковлевич предложил. — Наталья охотно рассказала: — Понимаешь, в Половчанске копают однородную глину, и ковши там больше, чем у нас на руднике. Наши трехкубовые ковши для твердых пород хороши, а на легких они непроизводительны. Степан Яковлевич предложил поставить на «Четырнадцатый» четырехкубовый ковш, как в Половчанске. За известняками начнется легкая наносная порода, и выработка на траншее сразу сильно поднимется. Ты всё понял?

— Так и надо сделать! — Паня, не кривя душой, добавил: — Умный этот Полукрюков, хорошо соображает, как на экзамене.

— Правда? — благодарно взглянула на него сестра. — Ох, скорее бы кончились эти проклятые известняки! До чего я на них зла, Паня, зубами готова их грызть… В Железногорске все волнуются, что траншея не поспеет к пуску домны Мирной, а я уверена, что Гора Железная не отстанет от металлургов, уверена, хоть режь меня!

— Ясно, батя не отстанет! — воскликнул Паня. — Помнишь, как батя взял обязательство срыть к празднику Рудную горку? Даже мама боялась, что он не успеет. Мы каждый день ходили смотреть, сколько еще ему горки осталось. Придем и смотрим, а батя разворачивается, батя разворачивается! И все сделал так, как обещал… Об этом в газетах писали… Непременно на траншею пойду, сам все посмотрю.

Вскоре он смог осуществить это намерение.

Что сказала таблица

— Дам я тебе, Панёк, нагрузку ради субботнего дня, — сказал отец. — Составь табличку да сделай ее повиднее. Сегодня во втором карьере проводим шефское стахановское совещание, табличка пригодится… Потрудись, а я острогу подправлю. Дожди, похоже, кончаются, на рыбалку с ночевой авось выберемся, ухи с костерка похлебаем.

При других обстоятельствах это известие заставило бы Паню кричать «ура», а теперь он посмотрел на отца с удивлением. Ведь как сильно был занят батька в последнее время, как много работал, даже похудел заметно, а все же не забыл о рыбалке. Правду, значит, говорят, что уралец скорее от пельменей откажется, чем от рыбалки, а вернее всего, не откажется ни от пельменей, ни от рыбалки с ночевой у костра.

Объяснив Пане, как сделать таблицу, Григорий Васильевич ушел на веранду, а Паня достал пузырьки с тушью, открыл готовальню и стал художничать. Решетку таблицы он вычертил в две линии синим и красным, сверху покрасивее написал: «Социалистическое соревнование машинистов экскаваторов второго карьера» и старательно перенес в клетки показатели со страниц старенькой записной книжки, которую отец называл колдунчиком.

Дельный был этот колдунчик. Он сразу наполнил комнату шумом экскаваторов, гудками паровозов и отголосками взрывов… Один за другим встали перед глазами Пани машинисты и повели с ним беседу. «Как дела, дядя Калугин? — спросил Паня. — Как будто не очень?» — «Трудная работа, известняки», — ответил немногословный сменщик отца Андрей Калугин, и Паня покачал головой. Норму Калугин давал, но так ли он работал на «Пятерке»?»

— А это что? — вслух спросил Паня.

Выработка Калугина в кубометрах сразу подскочила и два последних дня была просто хорошей.

На следующей страничке колдунчика Паня увидел фамилию Полукрюкова и стал переносить в таблицу его показатели день за днем. «Неважно, неважно!» — пробормотал он, но потом стал вглядываться в цифры все с большим интересом. Вначале Степан топтался на месте, едва-едва выполнял норму, — бывало и так, что не выполнял ее, — а потом пошел, пошел вверх, прибавляя каждый день несколько процентов. Нет, он еще не сравнялся с Калугиным, который ведь тоже повышал выработку, но он быстро догонял этого опытного машиниста, наступал ему на пятки.