Никодимово озеро - Титаренко Евгений Максимович

? И жадным, и хитрым, и жестоким... Но я, Сережка, решила однажды: хоть убей меня, а проживу честно. Пусть будут издеваться надо мной, пусть буду голодной, пусть сдохну, а вот ни на столечко не откажусь от своих правил! — Она показала кончик ногтя,.

? Слишком ты на все обращаешь внимание...

Алена, будто не расслышав его, заметила с грустью:

? Тебе тоже будет тяжело, Сережка... — Голос ее дрогнул.

Сергей в досаде шагнул к обвитой хмелем беседке, вернулся.

? Брось это, Алена! Пойдем! Я не могу сидеть!..

От крыльца послышался голос матери:

? О-ля!.. О-ля-а!.. — Она с кем-то заговорила.

Алена снова, на этот раз небрежно, пригладила волосы.

? Вид у меня ничего?

Сергей не успел ответить: по тропинке между кустами смородины шла Галина.

? Вот вы где... А я ищу вас... В беседке прячетесь? — натянуто пошутила она. И в лице ее не было всегдашней ласковости. А немножко загнанные глаза скользнули от Сергея и Алены в сторону.

? Нам нечего делать, мы отдыхаем, — объяснила Алена.

Галина посмотрела на нее, туго соображая: о чем она?

? Я была у Леши.

Брови Алены дрогнули.

? И как он?..

? Мне нужно поговорить с тобой, Оля.

Сергей шагнул вперед, так что оказался между ней и Аленой.

? Где сейчас Андрей Борисович ваш?

? Почему наш? — Галина сделала удивленное лицо. — Он такой же наш, как и ваш. Ваш даже больше, между прочим... Уехал в гостиницу. Может, зайдет к Косте. — И поглядела через плечо Сергея на Алену. — Ты уделишь мне несколько минут?

? Конечно. — Алена поглядела на беседку. — Здесь?..

? Нет... Пойдем. — Во взгляде, каким она одарила Сергея, была откровенная ненависть.

Алена вышла из-под яблони на тропинку.

? Ты подождешь меня, Сережа?

Сергей кивнул.

? А мне нельзя поприсутствовать? — спросил он Галину.

? Нет. Это наше, женское дело.

? А я и в женских делах разбираюсь, — брякнул Сергей, так что даже Алена посмотрела на него с любопытством.

? Побудь, Сережа. Я сейчас приду. — Спросила у Галины: — Ведь мы не долго?

? Конечно, нет, — сказала Галина и нервно передернула плечиком.

* *

*

Прошлым летом, в ночь, когда они уходили на лодке, оставляя друг друга по очереди на берегу, Сергей о многом передумал. И пережил, наверно, больше, чем за какое-нибудь другое время в жизни. В ту ночь от него на лодке вдвоем с Лешкой ушла Алена. Ушла навсегда; хотя он понял это уже потом, позже... Тщетно выискивая хотя бы искорку огня в глухой черноте ночи, он был один во всем свете, покинутый, забытый... И казалось, даже страшно кричать, чтобы крик, удаляясь и медленно тая в безбрежье ночи, не отодвинул бы и без того потерянные границы одиночества...

Сергей испугался тогда своей беспомощности... Решил узнать, что испытывали на его месте Алена с Лешкой, — им ведь тоже приходилось оставаться на берегу в то время, как другие, не побеспокоив сонной воды, уходили в ночное озеро. Алена сказала, что ей было «немножко скучно», а Лешка сказал: «Ничего!» Алена, может быть, врала, Лешка — нет. И Сергей был вынужден признать свою неполноценность или ущербность — он не знал, как называть это. Ведь мало того, что ему трудно было оставаться, — он и в лодке, ОСТАВИВ кого-то на берегу — без огонька, без признаков живой души кругом, испытывал смутное беспокойство: не за свое — за чужое одиночество... Человек может уйти и оказаться один, но быть оставленным, покинутым ему нельзя. И Сергей завидовал Лешке, что тот защищен от подобных вывертов. Лешка был человеком действия, не пустопорожних раздумий и от многого был защищен.

Когда он возвращался из мореходки, его не преследовало сознание ошибки. Напротив, он заехал в Сосновск победителем, для кого должны были строиться в парадные колонны войска и звучать фанфары. Полосатая тельняшка, бушлат, небрежно примятая мичманка е коротким козырьком... Он появился энергичным и веселым. На солнечной стороне улиц только что стаял набрякший мартовский снег, бежали ручьи вдоль тротуаров, и на ломких тополиных ветвях уже наметились почки. За месяцы службы Лешка научился играть на гитаре и несколько вечеров подряд собирал у Алениного дома слушателей со всего квартала. Там, в закутке, под осинами, стояла единственная скамейка. Лешка садился, Алена на правах хозяйки — тоже, остальные — кто как — располагались вокруг. Лешка настраивал дорогую, отполированную гитару, брал несколько пробных аккордов и сначала тихонько, потом все громче запевал:

Девушку из маленькой таверны

Полюбил красавец-капитан...

И становилось необъяснимо тревожно под цепенеющими осинами. Взрослые пилили потом: «Слова пошлые рифма никуда не годится...» А если берет за душу? Если слушаешь и не задумываешься, что там, где — не как у классиков: «Полюбил за пепельные косы, алых губ нетронутый коралл...» Не орать же: «О, чудо-песенка!..»

Лешка уехал в Никодимовку. А год спустя, нынешней весной, в ледоход, гитара его отозвалась Сергею. С утра он не видел Алену. Днем его мобилизовали эвакуировать с берега имущество лодочной станции. Сначала, продрогшие, до ниток мокрые, оттаскивали на взгорок понтоны, запасные причалы, шлюпки. Потом уже ради собственного удовольствия в разгуле ветра и неуемного грохота с баграми в руках спускали на воду льдины и по мере возможностей разбирали заторы близ волнорезов железнодорожного моста. Свистел в ушах ветер, и откуда-то с низовий доносил запах изборожденной талыми водами пахоты...

Алена пришла к нему поздно вечером, какая-то не похожая на себя: замкнутая и встревоженная, как будто что-нибудь случилось. Заходила по комнате из угла в угол, шевеля беспокойными пальцами. Увидела гитару на тахте. «Чья?» — «Тимки Нефедова, забегал вчера...» — сказал Сергей. А она спросила: «Почему ты не научишься играть, Сережка?» Он ответил что-то вроде: «Хорошего понемногу, не всем уметь...» И действительно, пальцем больше не притронулся к инструменту, хотя обманул Алену — гитара была его, и за год он потихоньку ото всех научился владеть ею... Но уж лучше было соврать Алене, чем предстать в ее глазах подражателем.

Благодаря этой случайности Тимка Нефедов приобрел обыгранный инструмент. А Алена в тот вечер, взвинченная, немножко странная, затеяла разговор о старости: «Это когда человек сдается, решает, что впереди ничего нет, ковыряется в грязных тряпках, думает, что все познал, и начинает учить других».

«А если просто-напросто отнимутся ноги, пропадет зрение или слух?» — резонно возразил Сергей.

Алена сказала, что он жалкий материалист, что живет хлебом единым, разозлилась и хлопнула дверью.

Разозлилась, потому что пришла с намерением разозлиться на кого-нибудь. (Старость тут была ни при чем.) Но вскоре опять вернулась и минуту-две молчала, удаляясь в угол за тахтой. Потом бренькнула на всех семи струнах и сказала: «Сережка, запомни этот день...» Он спросил: «Зачем?» Она оглянулась от порога, не ответила и ушла.

В те дни ему оказалось недосуг спросить еще раз: «Зачем?» А потом наступило Первое мая, и они завертелись в сплошной мультипликации вечеров: вечер отдыха, вечер молодежи, вечер современного танца, весенний бал — театр, школа, Дом офицеров, клуб... Он тогда не придал значения ее словам. А что-то похожее было у нее сегодня.

* *

*

Галина шла чуть впереди; и, когда она просеменила мимо своей калитки, Алена остановилась.

— Куда мы идем?

Галина обернулась к ней, поморгала непонимающими глазами и с надрывом в голосе объяснила, проглатывая звуки:

— ...Леше идем! ...больницу!

— Як нему не пойду, — сказала Алена.

— Почему?.. — Лицо ее было каким-то измученным.

— К нему я пойду одна, — объяснила Алена. — Если пойду. Или с Сережкой. Ты же звала с тобой поговорить, а не с ним?..

? Хорошо! — Галина круто повернула в калитку, словно бы уступая требованиям Алены. Будто Алена, а не она просила ее о нескольких минутах. — Я потому хотела к Леше, что ему лучше бы присутствовать! Все равно от него это не скрыть...