Мой класс - Вигдорова Фрида Абрамовна

– Ты уже проглотил весь учебник, чем же ты будешь заниматься на уроках географии? – спросила я.

– Мне всё равно интересно, – ответил он, энергично мотнув головой.

И это была правда. О чём бы я ни рассказывала, Боря всегда находил, что добавить. Обо всём он говорил так, точно видел это своими глазами.

– Около города Кировска есть опытная сельскохозяйственная станция, так там, в таком холодище, на мёрзлом болоте, выращивают картофель, капусту – и клубнику даже! – объявлял он с воодушевлением. – Вот такие ягоды, – добавлял он несколько менее уверенно, пальцами показывая, каких именно размеров клубнику выращивают на Севере.

Память у него была цепкая, надёжная. Неожиданно он с увлечением цитировал большие отрывки из каких-то неизвестных мне книг:

– Двадцать лет назад хибинские края были пустынны – одна тундра, лес и камень. А теперь на этом месте, на берегу синего озера, вырос город Кировск, прямо как в сказке. Тут и телефон есть, и телеграф, заводы, фабрики, рудники, школы, техникумы. А на горе кольцо зелёного камня – апатита. Это из-за него тут всё ожило. Хибины – это мине… (он запинается, но верная память выручает, и он залпом, всё с тем же воодушевлением выпаливает трудное слово) …минералогический рай! Каких там нет камней! Есть красные, называются эвдиалиты – про них есть сказка, что это капли запёкшейся крови. А ещё есть зелёные эгирины, фиолетовые плавиковые шпаты. И ещё сфены – они как золото!

Правда, о многом рассказывала и я, о многом говорилось в учебнике. Но о «минералогическом рае» ни я, ни учебник не упоминали. Ссылаться на источники Боре и в голову не приходило: всё прочитанное он тотчас усваивал и уже воспринимал как своё.

ЗАСТУПНИК

Очень интересовал меня Лёша Рябинин. Плотный, крепко сбитый, он был неразговорчив и незаметен, но я видела, что остальные слушаются его беспрекословно. Дежурит кто-нибудь, из сил выбивается – никак не выгонит ребят в коридор, а Лёша только бровью поведёт – и всех словно ветром выдует из класса. Он ничем не выделялся среди других, разве только ростом: он был самый высокий и, повидимому, самый сильный в классе.

Как ни странно, я скоро обнаружила в нём нечто общее с Борей Левиным. Раз, выходя из школы, я услышала во дворе шум. Подошла к возбуждённой кучке ребят и увидела, что всегда спокойный Лёша ухватил за шиворот Чеснокова и трясёт его изо всех сил, сквозь зубы повторяя:

– Попробуй ещё, тогда узнаешь! Вот попробуй!

Увидев меня, он не выпустил Чеснокова, но трясти перестал.

– Что у вас тут происходит? – гневно спросила я.

Рябинин молчал.

– Я спрашиваю, что случилось? Почему ты бьёшь Чеснокова? Что он сделал?

– Пускай сам скажет, что он сделал, – неохотно ответил Лёша.

– Говори, – обратилась я к Чеснокову. Тот молчал, глядя в сторону. Молчали и остальные.

– Так в чём же всё-таки дело? – повторила я.

И тогда в круг вступил Юра Лабутин:

– Марина Николаевна, Рябинин не виноват. Он за меня заступился… Меня Чесноков косым дразнит, – добавил он тише.

Рябинин отпустил Чеснокова, взял из рук Гая свою шапку и надвинул её на самые брови. Только после этого он заговорил:

– Я ему добром говорил, Марина Николаевна: отстань от Лабутина, не приставай, не трогай. А он всё своё: то косым, то очкастым. Лабутин и очки перестал носить. А если он очки носить не будет, у него косина не пройдёт. Так доктор сказал.

– Так дело было? – спросила я Чеснокова.

– Да… – тихо ответил он.

– И не стыдно тебе?

Он опять промолчал.

– Мы все ему говорили, – раздался голос Гая. – Лабутин виноват, что ли, что у него глаза больные? Чего ж его дразнить!

– Я больше не буду, – не поднимая головы, ответил Чесноков.

СТРАНИЦА ЗА СТРАНИЦЕЙ

Что может быть проще устного счёта? Всего-то десять минут в начале урока арифметики. Но стоит в эти десять минут присмотреться к ребятам. Рябинин считает спокойно, глядя на доску, чуть шевеля губами. Он поднимает руку одним из последних, но я не помню, чтобы он хоть раз ошибся. Лабутин же тянет руку, едва я успеваю договорить. И ошибается в трёх случаях из пяти. Трофимов незаметно старается решить письменно. Раз я подошла и молча положила свою руку на его плечо – он покраснел и быстро спрятал бумагу. Кира Глазков и тут верен себе: когда весь класс делит, он умножает; когда все складывают, он вычитает. Поэтому я смотрю на него особенно пристально и внушительно повторяю: «54 умножить на 15. Слышишь, Кира? Умножить!» И он улыбается и кивает в ответ.

Киру Глазкова я на первых порах запомнила по нелепым ошибкам в тетрадке: при виде его я сразу вспоминала «курзинку» или что-нибудь в этом роде. Рассеян он был необыкновенно. Однажды, когда он решал задачу у доски, у него получилось, что в классе было 401 /2 учеников. Он так и написал: «Ответ – 401 /2 человек». И только громкий хохот всего класса заставил его посмотреть на доску внимательней.

– О чём ты размышляешь всё время? – спросила я, с трудом удерживая улыбку при виде его озадаченной физиономии.

– Он марки собирает! – ответил за Киру Саша Гай.

«Опасное увлечение!» подумалось мне. Это я помнила по своим школьным годам: иной начнёт собирать марки и забудет всё на свете.

Боря от приёмов устного счёта приходит в неподдельный восторг, как будто я учу его творить настоящие чудеса. Например, я объясняю, что для умножения двузначного числа на сто один надо мысленно написать множимое дважды (скажем, 44 ? 101 = 4444). И вот Боря на всех переменах множит двузначные на сто один. Иногда он проверяет результат на бумаге и всякий раз в новом приливе восторга кричит: «Получилось! Верно!»

Или придумывают ребята предложения на какое-нибудь грамматическое правило. У Чеснокова почти всегда те же предложения, какие приводила в пример я. А у Саши Гая всегда что-нибудь своё, и если надо придумать несколько предложений, они обычно связаны между собою, так что получается как бы маленький рассказ. Вот как он, например, просклонял слово «медведь»:

«Захотелось медведю (дательный) отведать мёду. Нашёл медведь (именительный) ульи и уже хотел полакомиться. Увидали пчёлы медведя (винительный), налетели на него и стали жалить. Не хватило у медведя (родительный) терпения, и бросился он наутёк. Так расправились пчёлы с медведем (творительный). Вот и весь рассказ о медведе (предложный)».

Или я нахожу в его тетрадке такой грамматический разбор:

«Астрономия (подлежащее) очень интересная наука (сказуемое). Я (подлежащее) хочу (сказуемое) стать астрономом. Если я (подлежащее) открою (сказуемое) новую планету, то назову её «Коммунизм».

Володю Румянцева я первое время мысленно называла «Мы с Андрюшей». Румяный, круглолицый, с блестящими карими глазами, он сидел на одной парте с худым, бледным молчаливым Андреем Морозовым. Куда бы мы кого ни выбирали, Володя неизменно кричал: «Морозова!» Что бы он ни делал, о чём бы ни рассказывал, он всегда начинал одинаково: «А вот мы с Андрюшей…» А я про Андрюшу могла пока сказать только одно: безукоризненно грамотен, очень аккуратен, отличный ученик.

Отвечая урок, Андрюша точно, добросовестно излагает учебник, а Толя Горюнов всегда говорит своими словами, добавляя то, что слышал от меня на уроке или узнал из других книг.

Да всего не перечислить! Но всё, что происходит в классе, на перемене, во время уроков и после них, – всё для меня как новая книга, где всякая страница приносит что-то новое и интересное. И с каждым днём я видела, что становлюсь наблюдательнее, начинаю обращать внимание на такие мелочи, которых прежде, конечно, не заметила бы.