Мальчишки из Нахаловки (Повесть) - Мандругин Александр Андреевич

— На лошади верхом ездить умеешь?

Голос у него был глухой, и говорил он, едва открывая рот, будто ему и говорить-то неохота. Видно, для того чтобы слова все же выбирались на волю, хозяин подстриг усы.

— А чего ж не уметь, — ответил Максим.

— Смотри, собьешь лошади холку, прогоню и заставлю лошадь лечить. Сколько получать будешь, знаешь?

— Знаю. Рубль в день и приварок.

— Приступай к работе.

Хозяин чуть повернул голову и что-то сказал. Из шалаша легко выскочил стройный татарчонок лет четырнадцати. Хозяин показал на Максима, и татарчонок весело сказал:

— Пошли.

Он привел Максима под большой навес.

— Вот на этой будешь работать, — показал татарчонок на низкорослую гнедую лошадь, — седлай.

Максим взял седло, храбро подошел к лошади, положил его ей на спину.

— Кто ж с правой стороны к лошади подходит? — засмеялся татарчонок. — Эх ты! Дай-ка. Смотри, как это делается. Лошадь обходи не сзади, а с головы, а то она задом как даст, костей не соберешь.

— А если укусит?

— Не укусит, ты ее по зубам. Седло клади вот так. Понял?

Татарчонок поправил седло, ловко затянул подпругу и продолжал:

— Теперь взнуздай. Не умеешь? Смотри, как это делается.

Левой рукой он смело схватил лошадь за храп, а правой почти неуловимым движением вставил ей в рот удила. Лошадь спокойно похрупала ими и оглянулась на Максима. Ему почудилось, что лошадь усмехнулась; «Это ты и будешь на мне ездить? Ну, ну, посмотрим».

Тем не менее он отвязал повод от колоды, вывел лошадь из-под навеса, вставил ногу в стремя и вскочил в седло. Лошадь покорно стояла, ожидая команды седока, а Максим и не знал, что дальше делать. Вдруг сзади он услышал резкий щелчок, и лошадь резко рванула с места. Это татарчонок хлестнул ее кнутом. Максим едва удержался в седле. Ноги его мгновенно потеряли стремена. Он ухватился за гриву и изо всех сил сжал ногами бока лошади.

— Тпру! Тпру! — вопил Максим.

А лошадь мчалась все сильнее и сильнее. Максим чувствовал, как от напряжения немеют ноги, и боялся, что они совсем ослабнут и он свалится. Но как остановить взбесившуюся лошадь? Максим собрался с духом, оторвал одну руку от гривы и ухватился за повод. Потянул, но лошадь не сбавляла бега. Тут его больно ударило по ноге железное стремя. И только теперь понял причину бешенства лошади. Это упущенные им стремена били лошадь по животу и подгоняли ее. Максим поднял стремя, потом другое и перекинул их через луку седла. Лошадь стала успокаиваться. Потянул повод, и она пошла шагом, а потом и совсем остановилась. Максим осмелел, спустил стремена, вставил в них ноги и уселся в седле поудобнее. Теперь лошадь слушалась его. Повернул ее обратно. Тут он увидел скачущего ему навстречу всадника. Съехались. Татарчонок широко улыбался.

— А ты молодец, — сказал он Максиму, — держался, я думал — свалишься.

— Че ж не удержаться, — похвастался Максим, — подумаешь.

— Ой, хвальбун!

— Хочешь, стойку на лошади сделаю?

— Ты?

— Смотри.

Честно говоря, минуту назад Максим и не думал о таком трюке, а сейчас какой-то бес вселился в него. Он встал на седло на четвереньки, приладился и легко выжал стойку. Лошадь мягко шагала и не очень мешала удерживать равновесие. Так он держался несколько секунд и был несказанно горд, услышав восхищенный возглас татарчонка:

— Циркач!

Когда Максим снова уселся в седло, татарчонок спросил:

— Тебя как зовут?

— Максим. А тебя?

— Мустафа. А по-русски Мишка.

— Я тебя буду звать Мишкой.

— Как хочешь. Только при отце так не называй, он не любит.

— А кто твой отец?

— Как кто? Тот, который тебя на работу взял.

Лошади пошли рысью. От тряски у Максима зарябило в глазах. При каждом шаге он подскакивал и больно ударялся о жесткое седло, в животе булькало и неприятно покалывало. Мустафа попридержал свою лошадь.

— Да ты когда-нибудь ездил верхом? — спросил он.

— Не, — чистосердечно признался Максим.

— Я тебя научу. Зачем ногами болтаешь? Стремена зачем? Встань на них. Теперь, когда лошадь шагнет левой ногой, ты привстань, правой — присядь. Понял? Пошел!

Максим начал делать так, как советовал Мустафа. Он стал подскакивать и почувствовал, что ехать стало легче, и лошадь пошла ровнее. Короче говоря, когда они подъехали к стану, Максим считал, что он уже усвоил кавалерийскую езду.

И тут раздался крик:

— Обед!

За обедом Максим с любопытством разглядывал своих товарищей по работе. Они сидели на кошме, поджав под себя ноги, и терпеливо ждали, когда им подадут варево. Перед каждым лежала деревянная ложка и кусок хлеба. Взрослые рабочие сидели также кружком в стороне и уже начали хлебать. Наконец старый татарин принес большую деревянную чашку с супом и, протопав босыми ногами прямо по кошме, поставил ее на середину.

— Давай ашай, — буркнул он и, усевшись вместе с ребятами, первый опустил ложку в чашку.

— Здорово! — шепнул Максим Газису. — Еще не работали, а уже обедом кормят. Да еще мясной суп дали.

— Ты ешь давай, хозяин зря кормить не будет.

Пока Максим приспосабливался, как ему удобнее есть в непривычном положении, чашка уже наполовину опустела. Обжигаясь и проливая суп себе на ноги, Максим приналег. А суп был пахучий, — наваристый, такого дома не приходилось есть. Максим только-только вошел во вкус, как в чашке стало сухо. Эти татарчата, а Максим был среди них единственный русский, оказались ловкими в еде.

Пожилой татарин взял чашку и снова принес ее, наполненную кусками мяса. И опять Максим замешкался, ему достался кусок с костью, и пока он его обгладывал, в чашке ничего не осталось. Газис ухитрился съесть два, а иные захватили даже по три куска.

— Да, тут теряться нельзя, голодным останешься, — проворчал Максим Газису, когда они после обеда полоскали в реке ложки.

— Не наелся?

— Может, и наелся, да суп такой вкусный, я бы еще поел.

— Значит, понравилась лошадка?

— Разве мы конину ели? Так она не хуже Коровины.

— Смотри, чего это он? — показал Газис в сторону. Максим оглянулся и увидел Мустафу, сидящего на берегу. Он обнял руками колени и, упершись в них подбородком, угрюмо смотрел на воду. По лицу было видно, что он недавно плакал.

— Мишка, ты чего? — спросил Максим.

— Да так, — мрачно ответил Мустафа.

— Нет, правда ты плакал?

— Тебе-то что?

— Ты скажи, если тебя кто обидел, мы с Газисом ему так надаем!

Мустафа криво улыбнулся.

— Попробуй надавай.

И вдруг вспылил:

— Все равно я его зарежу.

— Кого, Мустафа?

— Отца, вот кого. Он меня нагайкой огрел. Вот посмотри.

Мустафа задрал рубашку, и ребята увидели два багрово-синих рубца, скрестившихся на спине Мустафы.

— За что он тебя так?

— За лошадей, за то, что мы с тобой ускакали.

— Так ведь это я виноват.

— Ты чужой, тебя он бить не смеет. А меня отлупил. Да еще без обеда оставил.

— Так ты голодный? Слушай, у меня в мешке сало есть, давай съедим. Я сейчас принесу.

Максим вскочил, готовый бежать в шалаш, где лежал его мешок.

— Ты что, с ума сошел?

— А че?

— А то, наши узнают, тебя выгонят. А если я поем свинины, отец меня изобьет.

— Почему?

— Почему, почему? Да потому, что магометанину к свинье даже прикасаться нельзя, грех, понимаешь?

— Вот чудаки.

— Чудаки — не чудаки, а ты сало выкини.

— Ну ладно, я тебе хлеба принесу.

— Тащи.

По мере насыщения Мустафа успокаивался и становился прежним, живым и общительным, и поделился с ребятами тайной. Скоро он убежит на фронт. А когда победителем вернется домой, он, конечно, приедет георгиевским кавалером, у него будет револьвер и сабля. Пусть-ка тогда отец притронется к нему. Ну а если погибнет — отцу тоже несладко будет: поплачет о безвременно погибшем сыне.

В это время раздалась команда приступить к работе.

Максим работал в паре с Мустафой. Обязанности их были действительно не очень сложные. Они подъезжали к реке, двое рабочих, стоящих по пояс в воде, захватывали цепями, пристегнутыми к хомутам лошадей, бревно, Максим и Мустафа погоняли лошадей, и те тянули бревно в ярус. Но уже часа через полтора Максим почувствовал, как у него начала ныть спина. От горячего солнца гудело в голове. Искупаться бы сейчас, река так близко и так манит. Каждый раз, как лошадь подходила к воде, Максиму страстно хотелось встать на седло и прямо сверху нырнуть в Сак-мару и плыть под водой до тех пор, пока хватит духу. Но бдительно следит за ходом работы старшой, тот самый татарин, который кормил давеча ребят. То и дело слышался его крик: «Давай, давай!», ругань на смешанном русско-татарском языке и щелканье кнута, которым он подхлестывал слишком медлительных, по его мнению, лошадей.