Тебе посвящается - Бременер Макс Соломонович

– На кого... неблагоприятное впечатление? – спросил Евгений Дмитриевич, слегка изменив тон.

– На комитет. И – предвижу – на актив.

Не глядя больше на нашего физика, Рома предложил членам комитета перейти к следующему вопросу.

Евгений Дмитриевич направился к двери. На пороге он задержался.

– Если общее мнение сложится... по этому поводу, я не откажусь еще раз подумать о вашей затее, Анферов.

– Что ж, это несколько обнадеживает, – спокойно за­метил Рома ему вслед.

Как внушительно это прозвучало! Как захотелось мне при первом удобном случае сказать какому-нибудь недоб­рому человеку, что он производит на меня «неблагоприят­ное впечатление», увидеть его растерянность и сухо за­метить, что это меня «несколько обнадеживает»!

Казалось, я узнал магические слова, которыми отныне всегда смогу защититься от любой грубости.

С того дня я мечтал о дружбе с Ромой даже чаще, чем о знакомстве с Зиной Комаровой или шахматном матче с чемпионом мира.

Но что же мешало мне на самом деле подружиться с Ромой? Почему я лишь мечтал о дружбе с ним?

Рому уважали все, но близких друзей у него не было. Двое или трое ребят, с которыми он в прошлом близко дружил, а потом перестал, говорили, что он предъявляет к дружбе такие высокие требования, которых просто не­возможно выдержать. Бывшие друзья очень жалели, что дружба с ним позади, но уверяли, что тут ничего нельзя было поделать.

Слушая их, я всякий раз про себя думал, что уж я-то сумел бы сохранить Ромину дружбу! Я выдержал бы са­мые высокие требования. Но, уверенный, что сберег бы дружбу, я вовсе не надеялся ее приобрести. Мне казалось, что Ромино превосходство надо мной слишком велико.

К тому же я не славился и особой активностью. На­против, в докладе Ромы на отчетно-выборном комсомоль­ском собрании, в разделе, начинавшемся словами «Вялое участие в работе принимали», моя фамилия стояла сразу после двоеточия.

Чем же я мог быть интересен Роме Анферову?..

II

Как-то солнечным мартовским днем я шел в «Удар­ник» на кинокартину с участием Зины Комаровой. Был морозец, но на солнечной стороне улицы таяло; прохожие, спасаясь от капели, отступали к самой кромке мокрого тротуара. Я шагал и, глядя на противоположный тротуар, по-зимнему обледенелый, присыпанный песком, думал вперемежку о Зине Комаровой и Роме Анферове.

Я не мечтал о них, а мысленно рассуждал: наверно, нет на свете человека, который вспоминал бы о Зине Ко­маровой чаще, чем я, но странно, именно с таким челове­ком, то есть со мной, она не знакома. Когда я иду из шко­лы, а она – в свой театр (наша школа и Театр комедии и водевиля стояли на одной улице), мы встречаемся и на узеньком тротуаре оказываемся совсем близко друг от друга. Однако ни разу она на меня не посмотрела. Если б ей сказали: «О вас больше всех людей думает парень, ко­торого вы встречаете по пути в театр возле почтового от­деления», она поняла бы, о ком говорят?.. Нет, скорее все­го – нет. Ну неужели оттого, что мы ходим по одной и той же улице, ничего не меняется? Неужели я мог бы жить в другом городе и от этого Зина Комарова не была бы более далека?..

Должно быть, так. Артисты не знают в лицо своих зрителей, а я всего-навсего ее зритель – и в кино, и в те­атре, и... И просто стыдно, что в воскресенье, в час окон­чания дневного спектакля, я уже два раза делаю одно и то же.

Низкой и длинной, как тоннель, подворотней прохожу во двор дома напротив театра. Отсюда наблюдаю за арти­стическим подъездом. Появляется Зина Комарова и мину­ту стоит на пороге, ожидая подругу. А я, наполовину скрытый за домом, одним глазом гляжу на нее в трубу тоннеля, точно в подзорную трубу...

Стыдно... Хоть ничего другого и не придумать. Но как повел бы себя на моем месте Рома Анферов?

Это я не успел себе представить. Передо мной, как го­ворится, «откуда ни возьмись», возник Рома Анферов. Он вел под руку пожилую женщину и в то же время нес на плече массивный чемодан. Сама женщина несла только круглую картонную коробку, в какие пакуют торты и шляпы.

– Привет! – сказал Рома Анферов, еще не останав­ливаясь, но так, что я сразу почувствовал: за этим что-то последует. Действительно, он спросил: – Куда направля­ешься?

– В «Ударник», на новую картину, – ответил я, от волнения забыв ее название.

Впервые Рома завязывал со мною разговор.

– На какую? – спросил он. – Как называется?

– Называется? Очень похоже на старую одну карти­ну... – И название старой картины, мелькнув, ящерицей ускользнуло из моей памяти.

– Ясно! Название новой картины, которое ты забыл, напоминает тебе название старой картины, которое ты то­же забыл, – сказал Рома быстро и весело. – Все равно я знаю: там Зина Комарова снималась?

– Совершенно верно. Кажется, да, – отвечал я так, точно вспомнил, что мне об этом говорили. Я не хотел от­крывать Роме Алферову, что иду в кино именно ради то­го, чтобы увидеть Зину Комарову.

– Слушай, ты очень хочешь в кино?.. – спросил он. – Один идешь?

– Да. Не особенно. А что? Один. – Я не знал, как пойти ему навстречу: мне казалось, он не решается о чем-то попросить.

– Тут такая штука... Вы познакомьтесь... – Мы с Роминой матерью раскланялись. – Я провожаю мать на вок­зал. Но через пятнадцать минут... – он бросил мимолетно-пристальный взгляд на часы, – начинается пленум райко­ма комсомола. С вокзала мне к началу не поспеть. Может быть...

– Может быть, я провожу вас? – перебил я, обраща­ясь к Роминой матери.

– Просто меня выручишь, – сказал Рома, перестав­ляя чемодан со своего плеча на мое. – А на картину эту сходим с тобой завтра. Я билеты возьму.

До вокзала мы с Роминой мамой доехали на метро. По дороге она несколько раз повторила, что ей очень не­удобно меня затруднять, а я неловко ответил, что рад был затрудниться.

Едва мы вышли на вокзальную площадь, к нам подо­шел носильщик и взял у меня чемодан.

Ромина мама принялась меня благодарить. Я пожелал ей счастливого пути. Носильщик поставил чемодан на тележку. Ромина мама спросила, почему она никогда не видела меня у них дома. Человек, правивший электродре­зиной, груженной мешками с почтой, крикнул нам, чтобы мы посторонились. Носильщик покатил тележку к воро­там перрона. По радио сообщили, что начинается посадка на поезд Москва – Киев. В этой суете можно было и не отвечать на вопрос.

А потом носильщик, лавируя между пассажирами, бы­стрее покатил тележку, и у входа на перрон мы с Роминой мамой простились.

– Приходите к нам в гости! – крикнула она мне вслед.

Домой я возвращался пешком и по дороге думал: как это удивительно получилось – шел в кино, а вме­сто этого проводил на вокзал маму Ромы Анферова, которую еще час назад совсем не знал... И завтра иду в кино с самим Ромой Анферовым!

Мог ли я еще утром предвидеть что-либо подобное?

И я радостно почувствовал вдруг, что впереди ждет меня еще не раз и необычайное и непредставимое...

– «Все мечты сбываются, товарищ!..» – запел кто-то возле самого уха, вкрадчиво и настойчиво обнадеживая.

Я поднял голову. Окно второго этажа было настежь распахнуто. На подоконнике стоял проигрыватель. В глуби­не комнаты звенели бокалы. Мужской голос громко сказал:

– За встречу!

«Должно быть, встретились люди, которые долго этого ждали, – подумалось мне. – Может быть, уже не надея­лись увидеться. Но встретились». И чья-то открытая, на­распашку, радость на миг коснулась меня. И явственнее, острее, чем минуту назад, я ощутил тогда, что в жизни все несбыточное может сбыться...

– Как картина, понравилась? – спросила мама, когда я вернулся домой.

– А я не был в кино. На вокзал ездил.

– Зачем? – Конечно, этот вопрос не мог не прозву­чать.

– Провожал мать товарища, спешившего на пле­нум, – четко и громко, однако нарочито будничным тоном отвечал я, не в силах умолчать о том, что у меня есть та­кие товарищи, но не желая этим кичиться.

Новое, приподнятое настроение не оставляло меня весь вечер.