Отпуск по ранению.Сашка - Кондратьев Вячеслав Леонидович

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62

– Увы, молодой человек… Но все… все мужчины в нашей семье воевали за Россию… Мой дед участвовал в Бородинском сражении.

– Ваш дед… при Бородино? – удивился он.

– Мне восемьдесят два… И на моем веку было много войн, но эта… эта самая страшная… Скажите, молодой человек, вы спасете Россию? – Она взглянула ему прямо в глаза.

– Спасем, – тихо ответил Володька, склонив голову.

– Дай вам Бог… – Старушка быстро, стараясь сделать это незаметно, перекрестила Володьку, который чуть смутился, и пошла от памятника.

Она шла неровной, колеблющейся походкой на своих нелепых каблуках, в своей нелепой соломенной шляпке – "осколок разбитого вдребезги", но еще живого и тем самым как бы соединяющего его, русского лейтенанта сороковых, с незнаемыми им русскими поручиками и капитанами тех прошлых войн, которые пришлось вести его стране.

Дома его ждало письмо из части, и оказалось оно не от Чиркова, а от самого комбата… Не очень-то долюбливал его Володька, но тут вдруг растрогался, вспомнил, как после последнего ночного наступления, в котором сам капитан шел в одной цепи с ними с карабинчиком в руках, вернулись они в рощу и как присел комбат на пенек, весь почерневший, в измазанной телогрейке с белевшими клочьями вырванной пулями ваты, присел, закрыл лицо руками, и заходили у него ходуном плечи… А они – двое оставшихся в живых командиров – стояли и смотрели, сами еле сдерживая подкатывающие к горлу всхлипы… Нет, не забыть такого. Хоть и осуждал Володька комбата за то ночное наступление, хоть и был зол на него, но повязал себя тогда капитан со своим батальоном одной веревочкой, одной возможностью быть убитым в цепи рядом с любым рядовым бойцом.

И сейчас, читая скупые строчки письма, зовущие Володьку вернуться в свою часть, понимал лейтенант Володька, что не ушел этот человек из его жизни, да и не уйдет никогда, потому как связаны они навечно страшными ржевскими днями и ночами.

Чуть больше недели осталось до перекомиссии, и Тоня после нескольких спокойных и радостных дней вдруг стала опять взвинченна и нервна.

– Что-то случится, Володька… Не знаю что, но произойдет что-то непредвиденное, и все наши планы рухнут.

– Ну что может произойти? – успокаивал ее Володька.

– Не знаю, не знаю… Но я чувствую… – И она судорожно обнимала его при прощаниях, с каким-то отчаянием целовала. – Вдруг никто не приедет от папы?

Но Володьку тревожило другое… Все чаще и чаще вспоминались ему передовая, оставшиеся там ребята, как жались в одном шалашике при обстреле, как хлебали из одного котелка, как благодарили, когда свой доппаек (иногда кусочек масла, иногда несколько галет) делил он каждый день то с одним, то с другим, как провожали его, раненого, как жали руку, как желали счастливого пути… И все чаще сжималось сердце жалостью ко всем, кто был с ним там, ко всем, кто так безропотно и безжалобно выполнял его не всегда обдуманные приказы, кто так ни разу не укорил его ни в чем, хотя и было за что… И почти каждую ночь подступало к нему: а не предает ли он своих ребят решением ехать к Тониному отцу? Имеет ли право менять свою солдатскую судьбу? Сам ведь выбрал он ее, и что ж? Повоевал три месяца – и на попятную?

Но в то же время, видя, как ожила мать после Тониного прихода, как ушли из ее глаз непрерывные напряженность и страх, понимал он, как трудно ему будет обрушить на нее другое и лишить только что обретенной надежды.

И вот в эти предпоследние дни совершенно неожиданно, без телефонного звонка, появилась Юлька.

– Как хорошо, что я вас застала! Бежала и думала: вдруг никого? И что тогда делать? – выпалила она, войдя в комнату. – У своих я была, и у меня еще час времени.

– Вам очень идет военная форма, – сказала Володькина мать, обнимая Юльку.

– Что вы? Гимнастерка велика, сапоги тоже… Ну, как вы тут живете? Когда у тебя перекомиссия?… Да, конечно, очень жаль, что так получилось, Володька, что твой отпуск мы провели не вместе, но ничего, – заявила она, тряхнув головой. – Мы обязательно встретимся на фронте. Что, не веришь? Ты знаешь, как у меня развито предчувствие. Я точно знаю – встретимся…

– Я поставлю чайник, – сказала мать и вышла в кухню.

– Только жаль, Володька, что ты оказался как все.

Юлька сняла пилотку и провела рукой по волосам.

– То есть как это? – не понял Володька.

– Как все мужики, – сказала она резко.

– К тебе приставали?

– У нас на сотню девчонок тысяча мужчин…

– Я предупреждал тебя. На фронте вас будет еще меньше…

– Ну, ко мне-то не очень пристанешь… Я знаю такие слова…

– Какие же слова?

– Я просто говорю: как вам не стыдно! Я пошла в армию воевать, а вы… Это очень нехорошо и стыдно.

– И помогают эти слова? – с горькой усмешкой спросил Володька.

– Очень здорово помогают.

– Ну, дай-то Бог…

– Я принесла табак тебе. Я там не курю почему-то. А сейчас хочу. Заверни мне.

– Юлька, никакой Майки у меня не было, и я ее даже не видел, – сказал он, завертывая себе и Юльке цигарки.

– Честное слово? – совсем по-девчоночьи воскликнула она.

– Честное слово.

– Значит, это правда? Ой, Володька, как это хорошо! Я же считала тебя таким… ну таким… не как все другие. Скажи еще раз – честное слово.

– Это смешно, Юлька.

– Пусть смешно. Повтори. – Володька повторил. – Но где же ты ночевал? Только не ври, что у Сергея.

– Я скажу… Понимаешь, я… я увлекся одной девушкой… у нас ничего не было. Могу дать опять честное слово.

– Володька, вот это-то меня совсем не интересует, – удивила она его. – Разве я могу запретить тебе влюбиться! Это же от нас не зависит. А потом, ты же уедешь – и все это пройдет. А на фронте мы встретимся… – Увидев, что Володька пожал плечами, добавила: – Ну если и не встретимся, то уж после войны обязательно… И вот, Володька, – победа, мы возвращаемся с войны… Кругом будет много всяких девчонок, гораздо красивей меня, но тебе с ними будет неинтересно. Тебе просто не о чем будет с ними говорить… А со мной – будет. Ведь у нас с тобой святое, великое, общее – война, фронт… Понимаешь?

– Неужели ты думала об этом, когда обивала порог военкомата? – Он поглядел на нее внимательно и по-новому.

– Конечно, думала! Ты меня все цыпленком считаешь, а я думала, еще как думала… Поэтому-то мы и будем вместе после войны. Разве не так?

– Так, – ответил Володька, смотря на Юльку, и другое предчувствие полоснуло по сердцу.

Было что-то в высветлившихся ее глазах, хоть и улыбались они, – потухшее, такое же, как в глазах его ротного перед первым боем.

Из кухни вернулась мать, и Юлька спросила шутливо:

– Ксения Николаевна, правда, что Володька в кого-то втюрился?

– Не знаю, Юля, пусть Володя расскажет вам сам… – смутилась мать и собралась опять выйти из комнаты.

– Погодите, Ксения Николаевна… Мы сейчас присядем на минутку… Ведь я завтра… уезжаю…

– Как уезжаешь? – почти вскрикнул Володька.

– Боже… – прошептала мать.

– Приезжал один дядька с Калининского, какой-то начальник связи. Так вот, ему срочно нужны связистки. Он спросил, кто хочет? Доучитесь, дескать, на месте…

– И ты?

– И я… захотела. Знаешь, надоело уже тут. А потом… месяцем раньше, месяцем позже, чего тянуть. Ты же уедешь через несколько дней.

– Ты не знаешь, что такое месяц! – бросил Володька.

– Господи… – опять прошептала мать и опустилась на стул.

– И когда же ты едешь?

– Завтра. Нас пятеро поедет. Очень хорошие девочки… С этим начальничком и поедем до места… Выходит, я раньше тебя на фронт попаду… Так присядем на дорогу?

Володька сел, сцепил руки и уставился в одну точку…

– Ну все, – поднялась Юлька. – Теперь ты поцелуешь меня на прощание, и… скажи, несмотря на свою влюбленность, ты еще любишь меня немного?

– Люблю, Юлька… – сказал он, потому как чувствовал сейчас такую нежность, которую можно было, не кривя совестью, назвать любовью.

Он подошел к ней, прижал худенькое Юлькино тельце к себе и поцеловал раз, потом еще… Он почему-то ясно ощущал, что больше не увидит Юльку, что поцелуй этот последний…

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62