«Но мне придется спать здесь одной, так что я должна очень вдумчиво прочитать молитву», — решила она.
Она разделась, довольно торопливо, задула лампу, легла в постель и, натянув одеяло до подбородка, долго лежала, глядя на высокий белый потолок. Она так привыкла к пологу над кроватью тети Элизабет, что чувствовала себя странно незащищенной в этой низкой, современной кровати. Зато окно было широко открыто: очевидно бабушка Нэнси не разделяла ужаса тети Элизабет перед ночным воздухом. За окном Эмили видела летние поля в волшебном свете восходящей желтой луны. Но большая комната казалась какой-то призрачной. В ней Эмили чувствовала себя ужасно далеко от других людей. Ей было одиноко… она тосковала по дому. Ей вспомнился Старый Келли с его жабьей мазью. Вполне возможно, что он все-таки варил жаб живьем. Ее по-прежнему терзала эта ужасная мысль. Было жутко представить, что жаб… или еще кого-то… варят живьем… Она еще никогда не спала в одиночестве, и ей вдруг стало страшно. Как дребезжит окно! Звук точно такой, как будто кто-то… или что-то… пытается влезть в комнату. Она вспомнила призрак, о котором говорила Илзи. Призрак, которого не видишь, но слышишь и чувствуешь, представлялся особенно страшным… она вспомнила и о каменных собаках, которые в полночь издают свое зловещее «у-ур-у-у-у». Где-то действительно завыла собака. Эмили почувствовала, как на лбу у нее выступил холодный пот. Что имела в виду Кэролайн, когда говорила об остальных, крепко спящих в своих могилах? Где-то скрипнул пол. Не крадется ли это кто-то… или что-то… на цыпочках за дверью? Кажется, что-то шевельнулось в углу. Из длинного коридора доносились какие-то таинственные звуки.
— Я не стану пугаться, — сказала Эмили. — Яне буду думать об этом, а завтра опишу все, что чувствую сейчас.
А затем… она действительно услышала что-то… прямо за стеной у изголовья ее кровати. Ошибиться она не могла. Воображение тут было ни при чем. Она отчетливо различала странные зловещие шорохи… словно шелестели, касаясь друг друга, жесткие шелковые платья… словно трепетали в воздухе чьи-то крылья… и к этому добавлялись невнятные, приглушенные звуки, похожие на крики или стоны каких-то малюток. Звуки продолжались… иногда они замирали… затем все начиналось снова.
Эмили съежилась под одеялом, похолодев от настоящего ужаса. Прежде ее страх был лишь поверхностным: хоть она и боялась, в глубине души прекрасно знала, что бояться нечего. Но здесь ошибки быть не могло… это не воображение. Шорохи, шелест, крики и стоны были слишком реальны. Старая Мыза вдруг стала жутким, колдовским домом. Илзи была права… в нем жили привидения. А она, Эмили, совсем одна в этой комнате, и вокруг на целые мили лишь пустые комнаты и коридоры и ни одного человеческого существа! Какая жестокая эта бабушка Нэнси! Положить ее в комнате с привидениями! Несомненно, бабушка Нэнси знала, что в этой комнате привидения… жестокая старая бабушка Нэнси, омерзительно гордая тем, что мужчины убивали себя из-за нее. Ах, если бы только она, Эмили, могла вдруг оказаться дома, в дорогом Молодом Месяце, рядом с тетей Элизабет! Большого удовольствия сон в одной постели с тетей Элизабет доставить не мог, но все же тетя Элизабет была из плоти и крови. А если тетя предпочитала, чтобы окна были почти герметически запечатаны, так зато в спальню не попадал не только ночной воздух, но и призраки.
«Быть может, мне станет легче, если я еще раз прочитаю молитву», — подумала Эмили.
Но даже молитва не помогла.
До конца своих дней Эмили не могла забыть ту первую ужасную ночь в доме бабушки Нэнси. Она была такой усталой, что иногда ей удавалось задремать, но только для того, чтобы через несколько минут проснуться в паническом ужасе от шелеста и придушенных стонов за ее кроватью. Каждый призрак и каждый вопль, каждый мучимый дух и каждая окровавленная монахиня из книжек, которые она прочитала, вспоминались ей.
«Тетя Элизабет была права… не стоит читать романы, — думала она. — Ох, я умру здесь… от страха… я знаю, что умру. И знаю, что я трусиха… но не могу быть смелой».
Пришло утро. В комнате, залитой ярким солнечным светом, не слышалось никаких таинственных звуков. Эмили встала, оделась и отыскала дорогу в старое крыло дома. Лицо ее было бледно, под глазами лежали темные тени, но держалась она решительно.
— Ну, и как ты спала? — спросила бабушка Нэнси любезно.
Эмили проигнорировала вопрос.
— Я хочу сегодня же уехать домой, — сказала она.
Бабушка Нэнси вытаращила глаза.
— Домой? Глупости! Неужто ты совсем младенец и так скучаешь по дому?
— Я не скучаю по дому… не очень скучаю… но я должна уехать домой.
— Это невозможно… здесь нет никого, кто мог бы тебя отвезти. Не ожидаешь же ты, что Кэролайн повезет тебя в Блэр-Уотер?
— Тогда я пойду пешком.
Бабушка Нэнси сердито стукнула в пол своей палкой.
— Ты останешься здесь, мисс Капризница, пока я не соглашусь тебя отпустить. Я не терплю ничьих капризов, кроме своих собственных. Кэролайн это знает… ведь правда, Кэролайн? Садись завтракать… и ешь… ешь.
Бабушка Нэнси свирепо смотрела на Эмили.
— Я не останусь здесь, — сказала Эмили. — Я не хочу провести еще одну ночь в той ужасной комнате с привидениями. Вы поступили жестоко, когда положили меня там. Если бы… — Эмили ответила бабушке Нэнси таким же свирепым взглядом… — если бы я была Саломеей, я попросила бы принести мне на блюде вашу голову [65].
— Фу-ты, ну-ты! Что это за глупости насчет комнаты с привидениями? У нас на Старой Мызе привидений нет. Ведь правда, Кэролайн? Мы считаем, что иметь их негигиенично.
— У вас есть что-то ужасное в той комнате… оно шелестело и стонало, и плакало всю ночь прямо в стене у моей кровати. Я не останусь… я не…
Эмили зарыдала, несмотря на все старания удержаться от слез. Ее нервы были так издерганы, что она не могла не плакать. Еще немного, и у нее началась бы истерика.
Бабушка Нэнси взглянула на Кэролайн, Кэролайн взглянула на бабушку Нэнси.
— Нам следовало предупредить ее, Кэролайн. Это все наша вина. Я начисто забыла… так давно никто не спал в Розовой комнате. Неудивительно, что девочка испугалась… Эмили, бедняжка, это, конечно, безобразие. Поделом мне было бы, если бы ты получила мою голову на блюде, мстительная крошка. Нам следовало сказать тебе заранее.
— Сказать мне… о чем?
— О ласточках в дымоходе. Это их ты слышала. Прямо в стене за твоей кроватью проходит большой центральный дымоход. Им никогда теперь не пользуются, с тех пор как встроили камины. В нем свили гнезда ласточки… их там сотни. Они производят невероятный шум… вечно машут крыльями и ссорятся.
Эмили почувствовала себя очень глупо; теперь она стыдилась своего страха — стыдилась, пожалуй, куда больше, чем следовало, ведь ее переживания оказались в самом деле весьма мучительными, и немало людей постарше нее бывали самым плачевным образом напуганы, если им случалось провести ночь в Розовой комнате. Нэнси Прист иногда нарочно отводила гостю эту комнату, чтобы его напугать. Но, справедливости ради, надо признать, что в случае с Эмили она просто забыла ее предупредить и очень сожалела об этом.
Больше Эмили не заговаривала о том, чтобы уйти домой. Кэролайн и бабушка Нэнси были очень ласковы с ней в тот день, она хорошо вздремнула после обеда, а когда пришла ее вторая ночь в доме бабушки Нэнси, она пошла прямо в Розовую комнату, легла в постель и крепко проспала до утра. Шорохи и крики были такими же отчетливыми, как в предыдущую ночь, но одно дело ласточки, а совсем другое — призраки.
— Похоже, Старая Мыза мне все-таки понравится, — сказала Эмили самой себе.
Глава 24
Счастлива по-другому
20 июля
Дорогой папа!
Я уже две недели живу у бабушки Нэнси и еще ни разу тебе не писала. Но вспоминала я о тебе каждый день. Мне пришлось писать письма тете Лоре, Илзи, Тедди, кузену Джимми и Перри, а в промежутках мне было так весело и интересно. В первую мою ночь здесь я никак не думала, что буду счастлива. Но я счастлива — только по-другому, не так, как в Молодом Месяце.
