Рассказы прошлого лета - Шим Эдуард Юрьевич

Прижимая к боку корзинку, я что есть духу несусь по дороге. На опушке кусты малинника. В них можно схорониться и подождать бабушку Полю.

Я верю, что она меня не прогонит. Хоть бабушка Поля мне и не родная, она все-таки очень добрая.

Я узнал ее весной.

В начале войны мы уехали из города в глухую северную деревню. Вскоре у меня заболела мать. Жили мы у чужих, помогать нам было некому. А уже пришло время копать огород, налаживать хозяйство…

Однажды, когда вечером я сидел на меже и разглядывал мокрые мозоли на руках, прибежала незнакомая женщина. Прямая, тонкая, на высоких ногах, и я сначала подумал, что она молодая. И только когда пригляделся и заметил морщины на темном лице, седые волосы и сухие, дрожавшие пальцы, понял, что ей много лет. Это и была бабушка Поля.

Она мне показала, как правильно держать заступ, потом принесла тяжелый пест от деревянной ступы, и мы сажали картошку, пробивая в земле ямки этим пестом. Вышло быстро и ловко.

Пока мать лежала в больнице, бабушка Поля кормила меня, чинила одежду и очень не любила, когда я благодарил. А перед возвращением матери сказала:

— Ты говори, что помогали, мол, все… Тут, мол, так заведено — миром помогать.

И я ничего не рассказал про бабушку Полю.

Вскоре мать поступила служить в райисполком, стала уезжать в район. Я опять оставался один, и опять незаметно прибегала ко мне бабушка Поля…

Из кустов, где я сижу, видна дорога. Откинув назад легкую голову, бабушка Поля идет быстро, и слышно, как поскрипывает ее корзина. Ближе… ближе… Сейчас, я выскочу и… Но бабушка Поля вдруг останавливается, поворачивает голову и говорит:

— Не иначе, как в малинник забрался. Ну-кась, объявись, нечистой дух!

Вот тебе на! Как она узнала?! Смущенный, лезу я из малинника. Бабушка Поля стоит прямая, сердитая, рот сжат. Но большие серые глаза ее блестят на скуластом лице и прижмуриваются от смеха. Потом она прыскает, Как девчонка, машет рукой и отступается:

— Что с тобой поделаешь… Шагай следом, да гляди не хнычь!

Так я и знал, что согласится!

Мы идем по заросшей, давно неезженной дороге. Чем дальше, тем лес темнее и глуше. Кусты можжевельника голубыми шалашками встают у обочин, путь перегораживают поваленные стволы елей. Пахнет скипидаром. Сыро и душно. До Филина болота километров двенадцать. Впереди еще добрая половина пути, а я уже устал. Так и тянет присесть, да боюсь, как бы не стала браниться бабушка Поля.

Она, видно, сама догадывается. Выбирает на поляне сухое место, ставит наземь корзину. Мы отдыхаем, прихлебывая из бутылок воду, теплую и кисловатую, с пузырьками воздуха. Она кажется очень вкусной.

Вдруг устоявшуюся тишину нарушает негромкий хруст. На другой стороне поляны раздвигаются лопоухие осинки. Какой-то зверь!

Я торопливо толкаю бабушку Полю локтем.

Среди листьев просовывается низко опущенная башка, острая холка в бурой шерсти, загребающие вовнутрь лапы. Тыча носом в траву, вываливается здоровый медведь.

Бутылка выскальзывает из моих рук; я хочу крикнуть и не могу — только шевелю пальцами да громко глотаю… Вот сейчас, сию минуту, зверь поднимет башку и заметит нас!

— Ты его не замай, — тихонько говорит бабушка Поля. — Ничего. Поглядит и уйдет, он в эту пору нестрашной…

Она не объясняет, почему не надо бояться медведя, и не успокаивает меня. Но мне от негромких ее слов сразу делается легко, весь страх куда-то пропадает.

Наверно, медведь и вправду теперь не страшный. Даже немножко смешно глядеть на него — не видит нас и роется в земле, как поросенок. Вот он задрал голову, привстал на дыбки и тянет носом. Изо рта у него, как цигарка, торчит корень.

Наконец он учуял, что тут люди. С места, как подброшенный, кинулся и пропал в кустах.

— Воду-то пролил! — укоризненно говорит мне бабушка Поля. — Ах, неладной…

И только теперь я вижу, что из моей бутылки вытекают последние струйки воды.

Помельчал ельник, куда ни глянь — кочки, укрытые мягким мхом. Тут вьется глубокая тропинка, проложенная бабами-ягодницами. По ней мы и вышли на болото. Оно большое.

Желтые мхи разостлались на три стороны до горизонта. С краев еще растут чахлые сосенки с елками, а дальше их нет, и над болотом вольно гуляет ветер, катя волны по седым зарослям травы белоуса.

Кокурками зовется в наших местах морошка, летняя медовая ягода. На каждой кочке лежат кокурки — желтые, прозрачные, будто слепленные из восковых шариков. Положишь ягоду в рот, — она сама растекается, только глотай сок да выплевывай мелкие косточки.

— В первый черед — в рот! — смеется бабушка Поля. Она тоже присела на корточки и, причмокивая, пробует ягоды. — Спелы! А сладки до чего… Ну, вались, ягода, сама в набирушку!

И мы принимаемся собирать.

Рука сама собой осторожно снимает ягоды с розеток и бросает в кузовок. Сперва они рассыпчато тукают по донышку, затем падают неслышно. И чего только не думаешь в это время!

Вот будто я великан, а болотные кочки — горы. Растет на них дремучий лес — стебельки мха, кустики голубики. Трах! — шагнул великан через гору, припечатал зеленую рощу ногой, земля под ним закачалась, не держит…

— Ау-у-у-у! — тоненько кричит бабушка Поля.

И сразу нет великана. Надо отозваться:

— Ао-о-у-у!

Первая набирушка высыпана в корзину, вторая, третья… Кажется, что много собрал, а дно в корзине еще проглядывает. Надо спешить, не то бабушка Поля обгонит.

Я шагаю дальше, к середине болота.

Уже разгорается день.

На мху и траве обсохла роса, желтые маковки кочек от солнца посветлели. Спрятавшаяся на ночь мошкара отогрелась и вылетела, вместе с бессонными комарами вьется около меня, вяжет петли.

Становится жарко. Влажный густой воздух настоялся на запахе багульника. От него звенит в ушах, кружится голова, кочки под ногами зыблются, будто плывут…

До чего жалко пролитой воды! Хоть бы капельку глотнуть…

Я делаю шаг, и вдруг нога моя, разрывая мох, проваливается в глубину. Там холодно, жидко!

Ногу вытащил, а сандалия осталась. Хоть и старая, рваная, а все равно надо спасать. Становлюсь на колени, сую руку в темную дырку. Под пальцы лезут корешки, плети, какая-то тина… Ага, нащупал! Я вытаскиваю сандалию и глазам не верю: в носке среди стебельков мха бьется серебристая рыбка. Маленький карасик! Разве так бывает? На болоте, подо мхом, и вдруг — рыба. Живая, прыткая, скачет!

Что за чудо? Ага, ведь бабушка Поля говорила, что прежде на месте Филина болота лежало озеро. Только было это очень давно. А теперь озеро заросло, но до сих пор попадаются на середине «окошки» — зеркальца чистой воды.

Я вскакиваю. Значит, воду все-таки можно найти. Корзину я оставлю тут, а сам быстренько сбегаю по воду. Напьюсь, наполню бутылку и принесу бабушке Поле, — у нее, наверно, вода тоже кончилась.

— Ау-у-у! — кричит вдалеке бабушка Поля.

— Ао-о-о-о-у-у-у! — отвечаю я напоследок и бегу искать «окошко».

Вода долго не встречается. Впереди за кочками что-то поманит, блеснет — вроде «окошко». А подбежишь — ничего нет. Такой же высокий мох и такие же кокурки.

Бежать уже нет сил, я шагаю и все равно задыхаюсь. По зыбкому моховому половику ступать неловко, так и качает из стороны в сторону.

«Окошко» подвертывается неожиданно. Чуть было не прошел мимо, да утки помогли — шумно снялись с воды и потянули к лесу.

Я знаю, что вблизи «окошка» вязкие места и можно затопиться. Поэтому я ползу сначала на четвереньках, а у края совсем ложусь. Снимаю со штанов поясок, привязываю бутылку и швыряю ее подальше, на чистую воду. Бутылка тонет, как человек, — пускает пузыри и захлебывается. Вода темная, похожая на чай. Но я все-таки жадно пью и закидываю бутылку еще раз, потому что жажда не прошла; В животе стало тяжело, а горло сухое и пить охота по-прежнему.

Когда, наконец, я ухожу от «окошка», ноги мои подкашиваются. Я до того устал, что если не сяду, то свалюсь. Ложусь навзничь между кочек и кепкой закрываю лицо. Голова кружится еще сильнее, густой запах багульника щекочет горло.