Воскресный день - Коршунов Михаил Павлович

Николай Иванович глядел на свое и Люськино отражение, мелькавшее на створках кухонного шкафа, в стекле кухонной двери, или как они тенями проносились по стенам. «Только бы не наступить на шнурки», — думал Николай Иванович.

— Хочу банан! — закричала Люська и подпрыгнула.

— Хочу банан! — в точности как Люська закричал и Николай Иванович, но подпрыгнул не в точности, потому что ударился о пластиковый абажур.

Раздался звонок в дверь.

— Это за мной! — Люська отыскала туфли Николая Ивановича, вскочила в них и побежала.

Но Николай Иванович не сомневался — на этот раз наверняка майор снизу: так что это за ним. Николай Иванович с трудом дышал и судорожно придумывал, чем на первых порах объяснить шум, только что имевший место в его квартире. Но это был не майор. Николай Иванович услышал голос Троя, женский голос и Люсино радостное восклицание:

— Мария Федотовна!

Люся оказалась права. Она как будто предполагала, что Николаю Ивановичу предстоит встреча с ее воспитательницей: увела на кухню Троя и Пеле. Николаю Ивановичу кивнула — выше голову!

Николай Иванович пригласил Марию Федотовну в комнату. Он был немало растерян и как никогда не готов к подобной встрече, и еще его смущало, что на кедах не завязаны шнурки. Он пододвинул Марии Федотовне свое кресло, себе взял стул.

— Поймите правильно мой приход, — сказала Мария Федотовна, тяжело подминая в кресле пружины и проводя по лицу маленьким платочком, который держала в кулаке. — Ребята начали исчезать из поля зрения. Я отвечаю за них.

Николай Иванович почувствовал скрытую угрозу.

— Ребята поддаются настроению, нервная система у них ранимая, перегрузки могут повлечь за собой срыв, тем более в таких серьезных вопросах… — Николай Иванович перехватил ее взгляд на Люсину фотографию, — …когда ищут родителей. — Платочек опять прошелся по лицу Марии Федотовны.

Полные розовые щеки в мягких складках и такой же в мягких складках подбородок. Под толстые круглые очки, чтобы не давили, подложен клочок ваты.

— Я ответственна за психологическое здоровье, слежу за настроением детей. В этом возрасте дети неустойчивы, и если вы еще учтете нашу специфику, то вполне поймете, что каждый из ребят в постоянном душевном поиске, наши ребята ищут справедливость с особым пристрастием.

— Да, да, — согласился Николай Иванович. «Завязать шнурки или пусть их? А-а, пусть их».

— Люсю я воспитываю с пяти лет. Она очень самобытная, это, знаете ли, счастливое или несчастливое исключение из правил.

Николай Иванович твердо начал понимать — назревает катастрофа и сейчас выбьет из-под него стул эта милейшая Мария Федотовна.

— Что Люся вам говорила, представляю себе. Вы далеки от общения с детьми и поэтому совершенно не представляете их возможностей. Ребята обладают неограниченными возможностями эмоционального воздействия на нас, взрослых.

— Но…

— Погодите, закончу мысль. Люся вам, конечно, выложила, что вы ее отец и что она наконец нашла вас.

— Выложила.

— Это ее план. Она его совершенствует, разрабатывает все углубленнее и точнее. — Мария Федотовна подправила клочок ватки под очками. — Я с вами откровенна как с человеком, который, надеюсь, меня понимает.

— Не совсем, — набрался вдруг смелости и ответил Николай Иванович, в знак протеста даже выставил незашнурованные кеды.

— У вас в доме появилась решительная девочка, за которую не надо нести ответственность, поступки которой не надо контролировать, которой можно во всем потакать. Вы оказались у нее на поводу (как Пеле, очевидно, да?). Вы приняли все то, что она вам сказала. Не знаю, достаточно ли серьезно вы ко всему отнеслись. С ребятами, с их чувствами нужно быть поосторожней, я вам говорила (говорила, да, да).

Николай Иванович громко пришлепнул кедовой подошвой.

— Вы не перевели все в игру, — грустно произнесла Мария Федотовна. — Тем хуже.

— Игру? — Николай Иванович привстал со стула. — Игру, вы сказали?!

— Извините, слишком прямолинейно говорю, моя обязанность.

Прямолинейно… «Я очень прямолинейная», — говорит и Люська. И о Кирюше Люська сказала, что он ранимый, тоже слово от Марии Федотовны, значит.

— Обязанность в чем?

— Так изъясняться с вами. По сути, мы вас совсем не знаем как человека (опять человека). Кажется, вы только однажды были у нас и то по какой-то случайности.

— Что нужно обо мне знать?

— Многое, прежде чем доверить ребенка.

— Люся ребенок?

— Вы даже этого в полной мере не понимаете. И, как ребенок, она не всегда правдива, не в полной мере.

— Вы все свои поступки можете растолковать в полной мере?

— Вы, собственно… человек…

— Доску через город вы носили?

— Какую доску? — Мария Федотовна взволнованно зашуршала ресницами о толстые стекла очков.

— Мы с Люсей сегодня несли длинную доску через весь город.

Из кухни долетал Люсин смех — похоже, Люся заставляла Пеле не горбиться, а может быть, есть изюм. Пеле изюм не любил, чихал от него с неудовольствием. Николай Иванович бывал этому свидетель.

— Вы на меня производите впечатление все-таки серьезного человека (человек, человека, человеку!). — Мария Федотовна убрала платочек за манжет платья и поднялась с кресла изо всех сил, так что в кресле загудели пружины. — Люсю я забираю навсегда!

Николай Иванович ничего не ответил. Он наступил на шнурок, когда попытался подняться со стула, и шнурок оборвался.

— И никаких больше контактов, — произнесла Мария Федотовна.

Называется — изъяснились.

Николай Иванович спросил:

— У вас есть семья?

— Дело не во мне. Знаю, что у вас семьи нет. — Мария Федотовна была непреклонна.

— У Люси тоже.

— Люся в коллективе.

— Прискорбное явление.

— Коллектив? — насторожилась Мария Федотовна.

— Такого рода коллектив.

— Не вынуждайте меня быть с вами невежливой.

Николай Иванович встретил угрозу с открытым забралом:

— Вынуждаю!

Отворилась дверь, и влетела веселая Люська.

— Подружились?

Мария Федотовна, подвигав ставшим еще более розовым лицом, сказала:

— Людмила, ты ведешь себя непозволительно, задавая подобный вопрос и в подобной форме.

— Я вас очень люблю, Мария Федотовна.

Николай Иванович изумленно смотрел на Люсю: сама же говорила, что не любит старух, а эту в первую очередь следует не любить.

Появился вразвалочку Пеле, обнаружил на полу оторванный шнурок, подобрал его и начал есть.

— Мы уходим, — сказала Люся Николаю Ивановичу. — Мария Федотовна всегда меня от кого-нибудь и от чего-нибудь спасает.

— Людмила, прекрати!

Люся прижалась к Марии Федотовне, потерлась щекой о ее плечо совсем по-детски.

— Я была уверена, что он вам понравится.

Мария Федотовна затруднительно молчала. Николай Иванович тоже молчал. Тогда Мария Федотовна сказала Люсе и Трою, который вошел в комнату:

— Собирайтесь домой.

Ребята начали одеваться. Николай Иванович вышел в коридор и начал наблюдать за происходящим, спросил, точно это была его последняя надежда на справедливость:

— А где Кирюша?

— Сдает с кастеляншей белье в прачечную, — сказала Мария Федотовна, устраивая поудобнее очки, как перед дальней дорогой. — Он ответственный по детдому.

— А Уксус? — Еще более нелепая надежда уже неизвестно на что, унизительная, жалкая.

— Уксус? Что вы имеете в виду?

— Форварда Уксуса, напарника Пеле.

— Это из той же области, о чем мы с вами беседовали: вы активно принимали все, что говорила вам Люся.

— Извини, — сказала Люся, и в ее голосе была виноватость и почти такая же незащищенность, как и тогда в битве на кухне с Зоей Авдеевной. — Уксуса я придумала. И Кубика, и Шарика, и все на свете. Я счастливая и благополучная девочка.

И конечно, появилась Зоя Авдеевна: она открыла дверь своим ключом. В передней сделалось тесно и непонятно. Трой и Мария Федотовна молча стоят, Люся убирает на место домашние туфли Николая Ивановича, из которых она перебралась в свои зимние ботинки. Пеле, пользуясь неразберихой, вытягивает из кедов Николая Ивановича оставшуюся половинку оторванного шнурка. Зоя Авдеевна по-прежнему стоит вся расширившаяся, чтобы всем было неудобно. Наконец уходит, откланявшись, Мария Федотовна, за ней Трой. Трой уходит, смущаясь, опустив голову, не глядя Николаю Ивановичу в глаза, подтянув в рукава куртки свои большие обветренные руки. Он понимает, что произошло что-то неприятное для Николая Ивановича, и чувствует себя к этому причастным. Люська сплющивает ладонями свою кепку и блинчиком набрасывает на голову, машет варежкой, потом берет варежку в зубы и покачивает ею. Двинулась Люська, двинулся Футболист, из пасти торчит шнурок, он его поспешно доедает.