Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 172
В распахнувшейся папке лежали другие листы. И сверху…
Сверху лежал большой портрет Шастика!
Уже сбегались легкие сумерки, но стало видно, что Женька опять покраснел. Его не успели ни о чем спросить, но он, видимо, и сам понял, что ребята удивились.
— Это я для Потапенко нарисовал, — пробормотал он. — Она просила зайца, чтобы сшить такого же, как раньше, а я не стал. Я подумал: зачем вам другой Артемка? И вот этого придумал…
— Женька! Значит, Любка тебе все рассказала?
— Она же слово дала, — сказал Тим.
— Она еще раньше рассказала, вечером в воскресенье. Она уже все знала… Ребята, я ей сказал, чтобы молчала намертво! И сам…
«А ведь правда: он в понедельник и вида не подал, что знает», — подумал Славка.
— Ну и хорошо, — решительно сказал Тим.
В самом деле хорошо. Не надо будет ничего скрывать от Женьки.
Они уложили рисунки в папку и сели на скамью. Помолчали. Потом Женька спросил:
— А этот… которого она сшила… Его как зовут?
— Шастик, — сказал Славка.
— Он плавает с вами?
— Плавает. Завтра увидишь, — пообещал Тим.
— Я его живьем-то и не видел, — объяснил Женька, — Она сшила и — даже не показала.
— Странная она, эта Любка, — сказал Славка. — Я ей говорю тогда: «Спасибо за зверя», а она как фыркнет: «П-жалста…» И больше разговаривать не стала. Пошла драться с Савиным.
— У каждого свой характер, — заметил Тим рассудительно.
Стало еще темнее. На военных кораблях переливчато и немного печально заиграли горнисты. Это значит, верхний краешек солнца ушел за морской горизонт. Над Орудийной бухтой зажглись огни. Вдали коротко прозвенели куранты: три четверти. Славка пошарил в кармане, достал мамины часы и положил на левую ладонь. Темнота наваливалась очень быстро, но он различил циферблат и стрелки. Было без пятнадцати минут семь. Рядом с часами темнела маленькая точка — след карандашного прокола. Тимкина веснушка. Славка осторожно согнул пальцы, словно хотел согреть севшую на ладонь бабочку…
Из недалекого переулка, где светились окна, выбежали на площадь четверо мальчишек. Разглядели в сумерках, что кто-то есть на скамейке, и подошли.
— Тим! Ребята, Тим пришел! И Славка!
— А это Женька, — сказал Тим.
— Погоняем искорки?
— А биток есть?
— Вот. — Мальчишка протянул зазубренный кусок железа.
— Похоже на осколок, — сказал Женька.
Славка взвесил железо в руке:
— Тяжелый. Хорошо бьет?
— Здорово! Попробуем?
— Вставайте на тот край, — сказал Тим. — А мы здесь, втроем.
Ребята убежали метров за двадцать и выстроились там еле различимой шеренгой.
Славка изогнулся и метнул осколок. Метнул, будто плоский камешек по воде, чтобы «напечь блинов». Славка умел рассчитывать рикошеты. Когда-то смертельный, а теперь безвредный кусок железа со звоном помчался над землей. Он выбил из камней яркие-яркие искры.
РАССЕКАЮЩИЙ ПЕННЫЕ ГРЕБНИ
“Выпрямляйся, барабанщик!..
Выпрямляйся, пока не поздно”.
А. Гайдар. “Судьба барабанщика”.
I. СОЛНЦЕ В ДЫМУ
1
Перед расстрелом мальчик слушал ночных кузнечиков.
Кузнечики трещали на старом бастионе. И по всей округе трещали. А мальчику казалось, что в небе стрекочут лучистые звезды.
Часовой выпустил мальчика из каземата и разрешил подняться на площадку низкой оборонительной башни.
— Только ты это, смотри, без глупостей. Не пробуй удрать.
Мальчик лишь вздохнул. Бежать надо было вместе с Витькой и другими пленными. А теперь что? Посты усилили, нынче их не обойти. Да если бы и удалось вновь оказаться на берегу бухты, куда деваться потом? Пловец он никакой, а ширина бухты — не меньше четверти лье…
— Не бойся, Мишу, я просто полежу наверху…
— Вот и ладно. А то, если сбежишь, мне точно не быть живым… А тебе чего бояться? Попугают утром, пальнут поверх головы, да и гуляй на здоровье. Ну, разве что еще выдерут, чтобы в другой раз не дурил, но это дело не смертельное…
Пожилой добрый Мишо жалел и утешал мальчишку. Но мальчик знал, что солдат врет. Приказ о расстреле отдал сам командующий, а он никогда не отступает от своих слов. Тем и знаменит…
Площадка была засыпана землей и поросла кустиками упругой травы. Мальчик лег на спину. Жесткие метелки защекотали затылок и уши. Трава пахла сладковато и полузнакомо. А еще пахло нагретыми за день камнями и морем. А гарью и трупами не пахло совсем. За несколько спокойных, почти мирных дней этот военный запах поулегся, растаял, уступил дыханию природы. К тому же, здешний приморский бастион никогда не был в линии активной обороны. Даже при самых жестоких боях его обстреливали редко и ни разу не штурмовали. Здесь был у противника пересыльный лазарет и склады.
Стрекот кузнечиков (или звезд?) был сильным, но не утомительным. Даже ласковым.
Стоял сентябрь — время для здешних мест совсем еще летнее. Ждали равноденственных бурь, но пока над Полуостровом завис недвижный прогретый воздух. И сейчас пласты этого воздуха невидимо, но ощутимо шевелились над мальчиком. А сквозь них смотрели тысячи звезд.
Звезды были разные — яркие и еле заметные. Очень далекие и очень близкие. Некоторые — будто в пяти футах от лица. А в самой высокой дали светились облачка звездной пыли.
Иногда медленный текучий воздух шевелил гроздья звезд. Но, качнувшись, они снова делались неподвижными. Только со стрекотом раскидывали в черноте голубые и белые лучи…
Над деревней Пуль-Нуар, где мальчик жил до войны, тоже бывали яркие звезды. И мальчик любил смотреть на них из чердачного окна, из своего ветхого жилья-голубятни. Но такого несговорчиво-черного неба он не помнил. Там, если приглядеться, можно было все-таки разглядеть в небесной тьме еще более темную колокольню, что возвышалась над церковью Святого Антуана. В арочном проеме колокольни угадывался большой колокол.
Про колокол говорили, что раньше он висел на маяке. И что в первую полночь полнолуния, если встать против церковных дверей, можно услыхать, как из колокола доносится эхо голосов. Это будто бы голоса тех, кто сгинул в чужих краях — ушел на войну или на заработки и никогда уже не вернется.
Деревенский кюре отец Бастиан убеждал прихожан, что это пустые суеверия. Он был молодой, увлекался науками, любил рассказывать мальчишкам про электричество и не раз говорил в проповедях, что истинная вера не имеет ничего общего с предрассудками. Пожилые мужчины и тетушки слушали отца Бастиана с почтением, но потом покачивали головами. И многие женщины по-прежнему ходили в лунную полночь к церкви. И запрокинув лица, прислушивались со страхом.
Но ради мальчика ходить к церкви никто не станет. И даже если эхо прозвучит в колоколе, никто не услышит, не загорюет…
Мальчику стало жаль себя. Но не так уж сильно, не до слез. Потому что стрекочущие звезды успокаивали его. Словно говорили: "Не горюй, скоро будешь среди нас". Может, и правда?..
Да и какой смысл жалеть, если все равно ничего не изменишь? Что сделано, то сделано. И случись такая история снова, он поступил бы так же.
Дядюшка Жак — старый капрал Жак Бовэ — не раз повторял: "Если сделал в жизни, что задумано было, то и помирать не страшно".
Ну нет, все-таки страшно… Только сейчас этот страх был где-то в отдалении, позади усталости, позади покоя, который вместе с теплым воздухом, с кузнечиками и звездами подарила мальчику ночь.
Просто душа его устала ужасаться и мучиться. Днем-то он пережил и перечувствоал столько, что хватило бы на целую жизнь до старости. И острый ужас, когда узнал о приговоре; и отчаяние, и надежду; и тоскливое понимание, что надежда — напрасна. И… пробившуюся сквозь страх злую гордость: "А все-таки я сделал э т о! И вам их не поймать!"
Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 172
