Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138
Просто я хочу жить спокойно и работать спокойно…
Славка, кажется, понимал меня. А как не понять? Душа-то, можно сказать, одна…
Поздно вечером, когда мы, нагулявшиеся до гудения в ногах, поужинали жареной картошкой и молоком, Славка сказал, что ляжет на кушетке у окна, а мне уступил свою кровать.
Мы так уже наговорились за день, что сейчас молчали. Но молчание это не было тягостным. На оборот, в нем было понимание и дружелюбие.
Однако лежать в молчании долго было неинтересно. А спать расхотелось. Обоим.
Он вдруг соскочил с кушетки, прошлепал к окну и отдернул занавеску.
— Сейчас луна выползет. Большущая такая… Ты любишь, когда луна?
«Как же я могу не любить, раз ты ее любишь», — подумал я. И сказал:
— Конечно.
Он повозился на кушетке и затих.
Одиноко запел пробравшийся в комнату комар.
— Вот паразит, — неприятным голосом сказал Славка. Опять зашлепал по полу и начал хлопать в воздухе ладонями. Я удивился. Мне маленькому никогда не мешал комариный звон, я даже любил его. И поздно вечером второго июля я лежал в постели, один во всем доме, и слушал, как поет комар. И звенела во мне тонкая прозрачная грусть. А злости не было…
Славка наконец ухлопал комара или загонял его до беспамятства. Потом опять подошел к окну.
— Нет еще луны.
Конечно, нет. Вообще-то она уже давно взошла, но прячется за большим домом. А через полчаса хитро выглянет из-за угла. Словно круглолицая девчонка.
Славка опять устроился на кушетке, но не лежалось ему. Завздыхал и закрутился.
И я вдруг понял: он хочет что-то сказать. И не решается. Хочет в чем-то очень тайном признаться. Но решиться — это как в холодную воду прыгнуть. Вот он и тянет время. То уже воздуха в грудь наберет, чтобы начать, то…
— Знаешь что… — начал он. — Я сочинил… ну, как бы стихи. Только я еще не знаю… стихи это или нет…
— Про луну? — вырвалось у меня.
— Ага. Как ты догадался?
А я не догадался. Я вспомнил.
— Ты расскажешь, да, Славка? — попросил я осторожно.
— Ну… ладно. Только… Ну, ладно.
Тоненьким, звенящим от волненья голосом он сказал:
— Вот. Самое начало… «Чьи-то сны гуляют по траве…». Это так начинается…
Чьи-то сны гуляют по траве.
Я не сплю.
Дышу как можно тише.
Звезды, как застывший фейерверк,
Виснут за окном над черной крышей…
Он запнулся на трудном слове «фейерверк», но не остановился.
Только я на звезды не взгляну.
Только я сегодня жду луну…
Он переглотнул и сказал:
Жду, когда, как кошка из окна,
Рыжая появится луна.
Потом помолчал, вздохнул и объяснил:
— Это не про такую ночь, как сейчас. Это про ночь, когда темно и звезды яркие. А потом луна появляется, сперва такая красная, а после делается светлая-светлая. И все голубым становится и немного зеленым… Но про это я еще не сочинил.
Мне стремительно вспомнилось, что будет дальше.
— Ты молодец, — сказал я. — Правда. — Ну, давай дальше. Ты ведь еще не все рассказал, да?
— Да… Там еще у меня про волшебника. Ну, будто на луне живет такой добрый колдун, астроном, и ему скучно одному. Он все ждет, чтобы к нему кто-нибудь прилетел. Про это я пока совсем немного придумал:
На луне за каменной грядой
Там живет волшебник с бородой.
— А дальше?
— Ага. Сейчас…
И он прочитал уже свободней, без боязни:
Я к нему по лунному лучу
Полечу,
пересекая даль,
И в волшебном замке получу
Золотую лунную медаль…
И вздохнул опять:
— А конец я еще не знаю как сочинить.
Я не выдержал:
И тогда на стенке у окна
Будет у меня своя луна.
Вот тебе и конец, Славка.
— Правда! — радостно сказал он. И тут же огорчился: — Но ведь так нельзя. Потому что это не я придумал.
— Какая разница, Славка! Ты бы все равно так же сочинил! Только не сегодня, а позже.
— Ну да? — недоверчиво сказал он.
— Честное слово.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю… Ну, просто ничего другого здесь не придумаешь. Если не сейчас, то потом у тебя получилось бы то же самое.
Потом. Осенью. На уроке рисования в пятом классе «А». Вовка Маслов пустит зеркальцем на стенку круглый зайчик, и у тебя вдруг сразу запрыгают в голове и станут в две шеренги эти строчки. Ты их торопливо запишешь в тайную свою тетрадку, затолкаешь ее опять в сумку, и тут…
И тут ваш учитель рисования, сухопарый и отутюженный, как манекен, подойдет и спросит язвительно:
— Могу я поинтересоваться, почему ты бездельничаешь?
А я тогда и правда не рисовал. Надо было раскрашивать в альбоме пузатый кувшин, а у меня красок не было. Не сумел купить, не всегда они продавались в магазинах. Так я ему и сказал:
— Я карандашом нарисовал. А красок нет.
У него были гладкие волосы с безукоризненным пробором, тонкое лицо и узкий прямой рот.
— Что значит «нет», если они должны быть ?
— Ну, нигде нет. Ни в каких магазина.
— А нельзя без «ну»?! — вскрикнул он вдруг с привизгиванием. — Как ты разговариваешь с преподавателем, сопляк!
Я сперва не испугался. Просто удивился:
— Я же не виноват! Почему вы на меня кричите?
Он отобрал у меня портфель («пока не придут родители»). После урока отнес портфель в учительскую, и там они с завучем Анной Борисовной (рыжей и рябой) выпотрошили его, пролистали все мои тетрадки, в том числе и тайную, прочитали все стихи, рассмотрели все рисунки с кораблями и матросами… В тот день было у меня немало слез и горечей, хотя мама пришла в школу и заступилась: «Какое вы имеете право шарить у ребенка в портфеле?»…
Здесь я должен сделать отступление.
В памяти моего детства и ранней юности остались три главных врага. Это сытый чин районного масштаба, с которым судьба свела меня в общежитии Белорусского полпредства, в Москве, где я жил несколько дней с отцом. Самоуверенный и наглый, он обвинил меня в краже фотокассеты (которую потерял в складках мятой постели и которая нужна мне была как «ржавая булавка в ягодице»). Потом — рыжий гогочущий тип из бригады лесосплавщиков, утопивший нашу лодку, когда я с двумя друзьями путешествовал по Туре (как сыто, как радостно он ржал!). И вот этот гладкий, презирающий нас, мальчишек, учитель (видимо, художник-неудачник), хамски залезший своим носом и пальцами в мои тайны… О дядьке с кассетой я написал в повести «Золотое колечко на границе тьмы». О рыжем гаде-лесосплавщике в повести «Босиком по Африке». Об учителе (так называемом «учителе») несколько раз упомянул не помню уже где. А сейчас, пользуясь случаем, свожу их воедино, потому что даже через полвека не могу забыть обиды. В жизни я встречал немало более крупных мерзавцев, злодеев и коварных типов, но эти трое запомнились на всю жизнь — такие разные и в то же время одинаковые в своем пренебрежение к мальчишке, в своей уверенности, что могут безнаказанно оскорблять, плевать в душу, потому что тот, кто перед ними — меньше, слабее…
Впрочем, в чем-то я должен быть благодарен этим типам. Ненависть к ним и к их подобным помогала мне потом яростно вступаться за ребят, которых несправедливо топтали, обвиняли, «гнобили» разные взрослые сволочи. В моей жизни немало грехов, слабостей, компромиссов и просчетов, но одну заслугу за собой я все же знаю твердо: ребят я никогда не давал в обиду и не проходил мимо их бед. Сил моих, правда, не всегда хватало, но я делал, что мог…
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 138
