Зверские сказки - Старобинец Анна Альфредовна

— Я иду купаться! — громко прокричал я.

Отдыхающие и вомбаты-охранники посмотрели на меня так, будто я уже переваривался в желудке акулы Кары.

— А ну стоять! Обожравшаяся, тупая, наглая птица! Весь день швырялся шишами, а теперь нарушаешь правила! Что, не видишь: «Купаться запрещено»?! — проорал Батяня.

Мы заранее договорились, что он будет орать именно так.

— Удачи тебе, отважный акулист, — добавил он очень тихо.

Об этой фразе мы с ним не договаривались. Мне сделалось от неё тепло на душе.

Я махнул крылом-тряпочкой — и плюхнулся в воду. Сделал пару шагов по дну — и взлетел. Очень медленно — так медленно, как мог бы лететь переевший, ленивый пингвин, — я полетел по Подводному Лесу.

«Вот он я, — как бы говорило каждое движение моей тушки, — твоя идеальная жертва: беспомощный, жирный, швыряющийся шишами. Пахнущий кровью. С ранкой, наскоро заклеенной пластырем. Вот он я — из тех, кого ты караешь. Покарай же меня немедленно, Кара. Попробуй меня покарать».

Она неспешно направилась за мной следом, и, когда она была уже совсем рядом, когда я увидел эту её безумную, полудетскую улыбку-оскал, неожиданно для неё я резко прибавил скорость. Да, я мягкий, я каплевидный, форма тушки у меня обтекаемая. Это идеально для полётов в Подводном Лесу. Крылья-тряпочки работают как винты. Моя грудина — как киль корабля. Под слоем жира у меня мощная мускулатура.

В итоге я летаю с той же скоростью, что и Кара.

Акула клацнула пастью в пустоте и ринулась за мной в погоню. Она была очень большая. Я летел зигзагом, чтобы её вымотать, я уводил её всё дальше и дальше от Дикого Пляжа.

Если ты пингвин-акулист, ты никогда не знаешь, кто первый устанет в вашей дикой, безумной, изнуряющей гонке. Это может быть она. Но это можешь быть ты. Особенно если она такая большая.

Чем дальше я уводил её от Дикого Пляжа к чаще Подводного Леса, тем темнее становилось вокруг. Не сбавляя скорости, я распахнул чемоданчик и нацепил свои очки ночного и подводного видения с медузьими линзами. Теперь я видел лучше, чем она.

— Я вижу лучше тебя! — воскликнул я, чтобы её раззадорить. Взбешённый противник — слабый противник.

Из-за спины я услышал её хриплый булькающий смех.

— Глупая птица! Куда бы ты ни поплыл, я чую твой запах. Ты пахнешь кровью! Ты пахнешь зверем, которого я должна покарать.

— То есть если ты сейчас остановишься на секунду, а я нырну вот в те заросли водорослей в расселине скалы, ты сможешь найти меня там, даже не видя? — наивно поинтересовался я.

— Конечно, тупая, жирная птица.

— Не верю!

— Ну что ж, проверь, раз не веришь. Ныряй в заросли. Они станут твоей могилой.

Я нырнул в водоросли, содрал пластырь, быстро стёр с крыла бурое пятно. Потом откупорил пробирку-мидию со свежей каплей крови и зашвырнул в дальний конец расселины.

Она честно выждала три секунды и забралась в заросли. Она метнулась к пробирке.

— Ты решил меня обмануть, птичка, — сказала она; даже не видя её, я понимал, что она улыбается. — Но я всё равно найду тебя очень быстро. Знаешь как? По магниту внутри твоей тушки. — Она хрипло хихикнула. — Ты не знал, что внутри у тебя — магнит?

Она шныряла среди зарослей. Она ко мне приближалась.

Когда ты опытный пингвин-акулист, ты не можешь не знать, что серийный убийца думает об устройстве твоей каплевидной тушки. И вообще всех тушек на свете. Серийные убийцы считают сердце магнитом, притягивающим их. Наверное, они даже правы. Что-то магнитное в сердце есть. И что-то магнитное есть в серийных убийцах. Я проводил эксперименты. Выкладывал обычные магнитики — такие, знаете, которые привозишь из поездок в разные леса и редколесья, — на дне Подводного Леса и медленно погружался. Магнитики трепетали при моём приближении. Они тянулись к моему сердцу. Как и акула-убийца. Она трепещет, и она ко мне тянется. Своей огромной, улыбающейся овальной пастью.

Я видел её, а она не видела меня. Казалось бы, прекрасный момент. Ведь у меня с собой была тончайшая сеть из водоросли спирогиры. И у меня имелся гарпун с наконечником из позвоночной кости тунца. Но мы с ней были пока ещё слишком далеко от финальной точки маршрута. Если бы я загарпунил её и накинул на неё сеть в тот момент, мне не хватило бы сил дотащить её до Придонного Рифа. Она была очень большая. Она была слишком большая. Она бы просто утянула меня за собой в своё подводное логово. Она нашла бы острую ракушку и порвала бы об неё свою сеть. Её родные — а у неё наверняка есть родные — помогли бы ей избавиться от гарпуна. Потом они бы разорвали меня на части. Они бы сожрали меня. Поэтому рано. Гарпунить её сейчас — слишком рано.

Я вытащил взятые из дома магниты, сразу весь набор, и осторожно положил в заросли водорослей, прямо рядом с собой. Пора было двигаться дальше. Я выиграл отдых (пока я не двигался, она металась по зарослям), это важно. Теперь мне нужно было выиграть время.

Я взлетел практически вертикально, а моё сердце как будто осталось там. Небольшая груда магнитов. Обман удался: Кара устремилась к магнитам и ткнулась мордой в холодный металл.

Эта заминка позволила мне разобраться в сложном клубке течений над зарослями и взять единственно правильный курс — на Придонный Риф Правосудия. Плыть нужно было против течения по длинному участку абсолютно открытой воды над Донной Пустыней.

Пара секунд — и она ринулась следом за мной. Теперь — какое-то время — всё зависело только от моей скорости. Я вращал своими крыльями-винтами так быстро, как только мог. Я летел на пределе моих возможностей — но она меня настигала.

Я оглянулся. Она улыбалась жуткой улыбкой во всю свою зубастую пасть. Её глаза закатились — и я понял: ещё секунда, и она нападёт. Акулы-убийцы закатывают глаза непосредственно перед броском.

Есть такое поверье. Когда зверь заканчивает свой лесной путь, его лес исчезает, а зверь попадает на линию горизонта. Эта тонкая линия отделяет небесный мир от подземного. Какого бы цвета ни был при жизни зверь, на горизонте он становится чёрно-белым. Три дня и три ночи зверь ходит по линии горизонта, а семья Небесных Медведей смотрит на него сверху, а семья бесов — Подземных Акул — смотрит на него снизу, и обе семьи подсчитывают его чёрные и белые пятна. Каждый хороший поступок — белое пятно, каждый плохой — чёрное. Если зверь прожил достойную жизнь, не захватывал чужих нор, не воровал чужую добычу, не жрал других зверей, а питался только насекомыми и растениями, белых пятен на нём будет больше, чем чёрных, и спустя три дня на горизонт за ним спустится Небесный Медвежонок — и уведёт его к красивой и тёплой Небесной Норе, в которой зверя встретят друзья и родные, окончившие лесной путь до него. Если зверь при жизни вёл себя дурно, если чёрных пятен на нём больше, чем белых, из-под линии горизонта к нему поднимется бес, Подземная Акула, — и утянет его на дно Подземного Леса. И никогда не будет такому зверю покоя, и вечно будет он бродить в одиночестве по пустынному дну, подгоняемый холодным течением и острыми плавниками акул.

Я никогда не верил в эту сказку про пятна и горизонт. Но в том, что акулы-убийцы — настоящие бесы, у меня нет сомнений. Я не хотел, чтобы бес утянул меня на дно Подземного Леса. Я не хотел оставлять свою пингвиниху вдовой, а своё яйцо — сиротой.

Я притормозил, позволив ей подлететь ко мне вплотную и распахнуть пасть, а потом брызнул прямо в её пустые, закатившиеся глаза чернилами каракатицы из баллончика.

На секунду она застыла — от неожиданности и боли. Этой секунды мне хватило, чтобы оттолкнуться ластами прямо от её морды и продолжить полёт. Она ринулась следом за мной. Она моргала, и из глаз её словно бы вытекали чёрные слёзы, оставляя в воде извилистые дорожки. Она больше не улыбалась. Она клацала челюстями. Она была в ярости.

Никогда ещё на моей практике акула-убийца не приходила в себя так быстро после порции чернил каракатицы. Обычно убийце требовалось не меньше минуты, чтобы проморгаться, промыть глаза и сориентироваться в пространстве. Но эта… Эта как будто не знала ни усталости, ни страха, ни жгучей боли.