Коровы не признают праздников, их надо доить в воскресенье, как и в любой другой день. В пять утра зазвенел на кухне будильник, и Лине, как ни болел у неё зуб, пришлось встать. Она глянула в зеркало, висящее на стене, и завопила не своим голосом: «Ой! Ой! Ой!» И правда, на кого она была похожа! Её щека так вспухла, что напоминала булку. Нет, это было просто ужасно! Лина заплакала.
Её и в самом деле можно было пожалеть, потому что как раз в это воскресенье Свенсоны позвали в гости всех соседей на чашку кофе.
– А я не могу им даже на глаза показаться, раз у меня щёки разные, – пробормотала Лина сквозь слёзы и, вздыхая, пошла доить коров.
Но долго ей горевать по этому поводу не пришлось, потому что на выгоне её укусила оса. И представь себе, именно в щёку. Только в левую. Теперь левая щека ничем не отличалась от правой, однако это её почему-то не утешило, и она плакала пуще прежнего.
Когда Лина вернулась на кухню, вся семья уже сидела за столом и завтракала. При виде странного существа с надутыми, будто воздушные шары, щеками и красными от слёз глазами, внезапно возникшего в дверях, все так и застыли. Лину трудно было узнать. Вид её мог вызвать только слёзы, поэтому смеяться было нехорошо со стороны Эмиля. В момент появления Лины Эмиль как раз поднёс ко рту стакан молока, а увидев её, фыркнул, и брызги молока полетели через стол прямо на папин воскресный сюртук. Даже Альфред не смог сдержать смешка. А ведь на самом деле Лину надо было пожалеть! Поэтому мама Эмиля строго посмотрела на Эмиля и Альфреда и сказала, что ничего смешного тут нет. Но пока она стирала молоко с папиного сюртука, она взглянула снова на Лину, и, судя по тому, как дрогнули её губы, она поняла, почему Эмиль и Альфред фыркнули. Но Лину она, конечно, очень жалела.
– Бедное моё дитя, – сказала она. – Как тебе в таком виде людям на глаза показаться! А тут, как назло, гости. Эмиль, сбегай-ка к Крёсе-Майе и попроси её прийти нам помочь.
Все в Лённеберге очень любили пить кофе по воскресеньям, и потому на всех окрестных хуторах очень обрадовались, когда получили от мамы Эмиля письмо, где было написано:
Милые соседи! Мы приглашаем вас к нам в это воскресенье на чашку кофе.
Милости просим.
Альма и Антон Свенсон
Катхульт, Лённеберга
После завтрака папа и мама Эмиля отправились в церковь, чтобы потом вернуться домой вместе с гостями.
А Эмиль послушно пошёл к Крёсе-Майе, чтобы передать ей мамину просьбу. Утро было ясное. Весело насвистывая, шагал он по тропинке к домику Крёсе-Майи, который стоял прямо в лесу.
Если ты когда-нибудь бывал в Смоландском лесу ранним июньским утром, ты наверняка помнишь, как кукует кукушка, как заливается жаворонок, как солнце пригревает затылок и как мягко ступать босыми ногами по усыпанной хвоей тропинке. Идёшь и вдыхаешь смолистый воздух и глядишь, как цветёт земляника на лужайке. Поэтому Эмиль не торопился. Но в конце концов он всё же дошёл до ветхой избушки Крёсе-Майи, такой маленькой и потемневшей от времени, что её едва можно было увидеть сквозь листву деревьев.
Крёсе-Майя сидела на скамеечке и читала газету. Видно было, что новость, которую она узнала, её и пугала, и радовала.
– В Юнчепинге вспыхнула эпидемия тифа, – сказала она, как только поздоровалась с Эмилем, и сунула ему под нос «Смоландскую газету», чтобы он сам в этом убедился.
Там действительно было написано, что двое жителей Юнчепинга заболели тифом. Крёсе-Майя радостно закивала головой и сказала:
– Тиф – ужасная болезнь. И скоро он дойдёт и до Лённеберги, уж поверь мне!
– А как этот тиф может к нам попасть? – спросил Эмиль.
– Пока ты стоишь здесь, он летает над всем Смоландом, как пух одуванчика, – сказала Крёсе-Майя. – Килограммы семян тифа, представляешь, и если они пустят у нас корни, то беда!
– Что это за болезнь? Вроде чумы? – спросил Эмиль. О чуме Крёсе-Майя ему уже рассказывала, она обожала говорить о болезнях и эпидемиях. Чума, уверяла Крёсе-Майя, самая ужасная из всех болезней, и когда-то, давным-давно, от неё погибли почти все люди, жившие в Смоланде. И если тиф на неё похож…
Крёсе-Майя немного подумала и сказала:
– Да, вроде чумы. Я точно не знаю, но, кажется, сперва у больного синеет лицо, а потом он умирает… Да, тиф – ужасная болезнь, ох, ужасная!
Но тут Эмиль ей рассказал, что у Лины болит зуб и что обе её щеки похожи больше на воздушные шары, чем на щёки, и она не может показываться на люди, а у них, как назло, сегодня гости. Услышав всё это, Крёсе-Майя забыла про тиф и обещала прийти в Катхульт как можно скорее.
Вернувшись домой, Эмиль застал Лину в слезах. Она сидела на ступеньке кухонного крыльца и стонала от боли, а рядом стояли Альфред и сестрёнка Ида и не знали, как ей помочь.
– Тебе, верно, придётся пойти к Сме-Пелле, – сказал Альфред.
Сме-Пелле – так звали кузнеца в Лённеберге. Вооружившись огромными страшными клещами, он вырывал, когда надо было, зубы у местных жителей.
– Сколько он берёт за выдранный зуб? – спросила Лина между стонами.
– Пятнадцать эре в час, – ответил Альфред.
И Лина содрогнулась: как дорого это стоит, а главное, как долго длится!
– Я вырву зуб быстрее и лучше, чем кузнец, – сказал Эмиль. – Я уже придумал как.
И он тут же изложил свой способ:
– Мне для этого нужен только Лукас и ещё длинная суровая нитка. Я обвяжу ниткой твой больной зуб, Лина, а другой конец привяжу себе к поясу, вскочу на Лукаса и помчусь галопом. Нитка натянется – оп! – и зуба как не бывало.
– Тебе легко говорить: оп – и всё! Нет уж, благодарю покорно! – с негодованием воскликнула Лина. – Меня твой галоп не устраивает.
Но тут зуб заныл пуще прежнего, и Лина, тяжело вздохнув, покорилась.
– Ладно, давай всё же попробуем. Бедная я, бедная. Может, получится по-твоему, – сказала она и пошла за суровой ниткой.
И Эмиль сделал всё, как говорил.
Он привёл Лукаса, а когда оба конца суровой нитки были крепко-накрепко привязаны – один к зубу, другой к поясу, – он вскочил на лошадь. Бедная Лина стонала и причитала, сестрёнка Ида тоже плакала, но Альфред их успокаивал:
– Всё будет в порядке! Ждать долго не придётся. Оп – и готово!
И Эмиль припустил лошадь галопом.
– Ой, сейчас, сейчас будет «оп»! – радостно завопила сестрёнка Ида.
Но этого не случилось. Потому что галопом помчалась не только лошадь, но и Лина. Она так смертельно испугалась этого «оп», которое произойдёт, как только натянется суровая нитка, что от страха заскакала вприпрыжку не хуже Лукаса. И сколько Эмиль ей ни кричал, чтобы она остановилась, всё зря. Лина неслась как угорелая, нитка провисала, и никакого «оп» так и не вышло.
Но Эмиль решил во что бы то ни стало помочь Лине избавиться от больного зуба, а он был не из тех, кто отступает после первой неудачи.
Поэтому он перемахнул на Лукасе через садовую изгородь.
«Не станет же Лина скакать, как козёл», – думал он. Однако, представь себе, он ошибся. Лина от страха тоже с разбегу перепрыгнула через изгородь. Сестрёнка Ида никогда не забудет этой сцены. Да-да, до конца дней своих она будет помнить, как Лина с раздутыми щеками и висящей изо рта ниткой перескочила через изгородь и закричала:
– Стой, стой! Я не хочу, чтобы было «оп».
Потом она, правда, стыдилась того, что всё испортила, но было уже поздно. Она с несчастным видом снова сидела на ступеньках крыльца и стонала. Но Эмиль не пал духом.
– Я придумал другой способ, – сказал он.
– Только, пожалуйста, не такой страшный, – попросила Лина. – Чтобы я не ждала этого «оп». Зуб можно вырвать и без «оп»!
Раз Эмиль предложил другой способ, значит, он точно знал, как надо действовать.
