Та сторона, где ветер - Крапивин Владислав Петрович

Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50

То, что было в раннем детстве, до того страшного случая на бревнах, Владик не помнит. Ни комнат, где жил, ни улиц, ни деревьев, ни людей. Но одно все-таки запомнилось. Всего несколько минут из жизни. Он стоит в пальтишке, в шапке и варежках, а мама завязывает шарф. Сейчас они пойдут гулять. Владику хочется скорей на улицу, но шарф не желает завязываться. Мама дергает его концы, Владик чуть не падает. «Стой как следует», – говорит мама. Владик рад бы стоять как следует, но ему жарко. Мама одевает его рядом с горящей печкой. За чугунной дверцей голландской печи басовито гудит огонь. Горячо светится продолговатый глазок поддувала. Оно похоже на золотое яичко курочки Рябы…

«Не вертись же ты…»

Видимо, уже вечер. В комнате плотные синие тени, только лицо у мамы светлое. Огонь из золотого глазка освещает его. Лицо совсем не сердитое, только голос сердитый.

«Господи, мученье, а не ребенок…»

А он совсем не мученье. Очень жарко, и воротник трет шею. А печка так и пышет. И поддувало совсем не похоже на золотое яичко. Оно – как глаз Змея-Горыныча. И пламя воет злорадно и глухо. Ух ты зверь! Владик рвется из маминых рук и валенком бьет по дверце. На поддувало с лязгом падает круглая заслонка. Мамино лицо гаснет в синей темноте.

Гаснет воспоминание…

А если оно появляется снова, Владик опять ударяет ногой по воображаемой дверце. Чтобы упала железная заслонка…

– Так как же? – осторожно напомнил папа.

Надо было отвечать. Владик старательно и медленно стал подбирать слова:

– Она же не маленькая… Кто ей может запретить приехать? Только где она остановится? Ты же говорил, что в гостиницах трудно устраиваться. А тетя Надя не любит посторонних…

– Ага, – сказал папа. – Ну хорошо… Я, пожалуй, еще посплю. Ты поставишь чайник?

– Конечно.

Отец опять отвернулся к стене.

Владик зажмурился. Синяя комната, оранжевые блики огня… Сейчас это слишком долго не забывалось. Владик с размаху ударил босой ногой по ножке стола. И, словно в ответ на удар, в коридоре совсем не по-утреннему взревел звонок. Держась за ушибленные пальцы, Владик на одной ноге запрыгал к двери.

Кто мог явиться в такую рань? Конечно, Илька. Он возник на пороге слегка взъерошенный и озабоченный.

– Ты уже не спишь? Хорошо…

– Папа, между прочим, спит, – ядовито заметил Владик. – Вернее, спал, пока ты не затрезвонил как на пожаре.

– Я осторожненько нажал, – притихшим голосом объяснил Илька.

– «Осторожненько». Звонку ведь все равно.

Отец крикнул из комнаты:

– Владик, что там? Телеграмма?

– Илька.

– А! Тащи его в комнату!

– Тащу.

В свете солнечной комнаты Илька предстал во всей своей красе.

– Вот пижон, – сказал Иван Сергеевич с оттенком восхищения.

Илькин костюм был легок и живописен. Все те же серенькие штаны, сандалии на босую ногу и желтая косынка с черными горошинами, повязанная как галстук. За ремень был засунут крупный молоток, а из кармана торчала ручка отвертки или стамески. Вот и все. Если не считать четырех царапин, идущих наискосок через весь живот. Словно чья-то большая лапа цапнула Ильку. Царапины были красные и припухшие.

– Судя по всему, Тамара Васильевна сегодня на дежурстве? – полувопросительно заметил Иван Сергеевич. – Сын ее ведет самостоятельную и бурную жизнь.

– Веду, – со вздохом сказал Илька.

– Но даже при такой жизни следует завтракать. Этим мы сейчас и займемся.

Илька незаметно облизнулся. Но, видимо, мысли о завтраке занимали его не очень сильно. Когда Иван Сергеевич удалился на кухню, Илька деловито сообщил:

– Нужна веревка.

– Может быть, скажешь зачем? – поинтересовался Владик.

– Ага… Сейчас. – Он наморщил лоб, подбирая нужные слова.

Потом сел перед Владиком на стул, подтянул колено, почесал его об подбородок. Глянул исподлобья.

«Что он задумал?»– уже забеспокоился Владик.

– На мысе есть такой гладкий… – Илька поводил в воздухе ладонью, – ну, скос, что ли… Как стенка каменная. На обрыве у самого верха. Ее отовсюду видать. И даже сверху видно, если отойдешь чуть-чуть по берегу… Буквы бы на этом месте выбить…

– Какие буквы?

– Яшкино имя.

Он смотрел в лицо Владику не отрываясь. В его глазах была отчаянная боязнь насмешки и готовность моментально огрызнуться.

Владик молчал, вспоминая, как в прошлый раз Илька закачался на каменном карнизе.

– Если бы он просто так утонул… – тихо сказал Илька. —

А он же не просто так. Он же спасал. А никто не знает. У него даже могилы нет с именем. Это справедливо, а?

– А второго гладкого камня там нет? – очень серьезно спросил Владик.

– Зачем?

– Для тебя. Если тоже сорвешься.

– Я не сорвусь. Я сегодня пробовал. Там как раз выступ. Только неудобно держаться. А если сверху веревку спустить, будет хорошо.

– Будет хорошо… – повторил Владик, разглядывая в упор царапины на Илькином животе. – Веревку я дам. Когда Генка придет. Этой веревкой мы тебя выдерем, а потом привяжем, чтобы не лазил на обрыв. Тебе Генка что говорил?

– А мне наплевать, – надменно сказал Илька. И вдруг отвернулся. – Трус твой Генка. И ты…

– Дурак, – растерянно сказал Владик.

У Ильки дрогнуло плечо.

– Ну, послушай, – немного виновато начал Владик. – Ты там один крутишься…

– Я не один. Там Юрка и Валерик.

– Ой, да брось ты! Помогут они, что ли… Когда Яшка сорвался, они тоже были…

– Не было! Он их сам прогнал!

– Ну, не было. Все равно, какой от них толк?

– Они за веревкой следить будут. С ней совсем не опасно. А с реки еще ветер дует… Прижимает к камню…

Прижимает…

Начинается ветер.

И большие деревья шумно встряхивают плечами…

– Там же гранит, – сказал Владик. – Сколько времени надо, чтобы выбить буквы? Все лето.

– Можно все лето. По утрам, пока народу мало.

– Камень серый, и буквы серые. Будет незаметно.

Илька торопливо повернулся и замахал влажными ресницами.

– А как, чтобы заметно?

– Подожди, – сказал Владик.

Если с веревкой, то, наверно, можно. Илька ведь все равно не успокоится. А если привязаться как следует…

Владик вспомнил отвесный борт «Адмирала Нахимова», маленькую люльку на веревке, матроса с длинной кистью. Он закрашивал желтые подтеки и казался лилипутиком по сравнению с громадой корабля… Потом представился Владику другой корабль, тоже громадный, серый, как гранит, с красными буквами на борту «Яшка Воробьев». На всех, кто гибнет, не хватит кораблей. Но камень-то на обрыве есть…

– Есть такая краска, – сказал Владик. – Корабельная. Сохнет моментально. Ею днища пароходов красят. Может быть, папа достанет. Мы тогда вместе все сделаем.

– Генка, наверно, не захочет, – засомневался Илька. – Ругаться станет.

– Почему?

– Ну так… Я знаю. Потом согласится, а сперва станет ругаться.

Была в Илькиных словах какая-то правда.

– Ладно, – сказал Владик. – Если так, то вдвоем тоже можно.

Илька заулыбался.

– Так даже лучше. Он потом увидит и удивится.

В кухне затрещало масло.

– Котлеты? – с опаской спросил Илька.

– Сиди, не прыгай. Яичница, – сказал Владик.

Он думал о краске. Мысль о пунцовых буквах на граните уже нравилась ему самому. Было что-то справедливое в этом красном имени на камне. Было утверждение, что Яшка погиб не зря.

– Те, кто умылся, могут завтракать, – сообщил из кухни Иван Сергеевич.

– Илька, идем!

Все было здорово! Все было весело! Они брызгались в ванной, а потом мокрые влетели в кухню. За столом голодный Илька уронил себе на колени кусок горячей глазуньи и по-кошачьи взвыл. Владик долго не мог разогнуться от смеха.

Но сквозь этот смех и веселье почему-то продолжали стучать размеренные слова: «Я подумал, что хорошо бы сделать парус из этих простынь…»

– Папа, – сказал Владик, – ты ведь, кажется, кораблестроитель.

– Кажется, да. Авторитетные товарищи именно так говорят.

Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50