Хронометр (Остров Святой Елены) - Крапивин Владислав Петрович

В одном я уверен: вырастет Егор Алабышев смелым и честным человеком. И добрым. Никогда никого не предаст. Будет опорою многим людям и защитником своей стране. Для того я здесь. И на то положу свои силы.

Расти, мальчик. У тебя свои острова…”

Толик закончил главу – это были страницы, которые в июне читал ему Курганов. Но это был еще не конец. На следующем листе увидел Толик слово “Эпилог”.

Толик прочитал начало эпилога, удивляясь, что речь идет совсем о других временах и людях. Нетерпеливо отложил прочитанный лист, снял со второго экземпляра копирку… и обомлел.

Бумага была чистой. Зато изнанка отложенного листа чернела отпечатанными строчками! Перевернутыми, как в зеркале… Значит, вчера он разложил копирку не той стороной! О, идиот!

Так уже случилось однажды, но тогда мама это быстро заметила. А сегодня торопилась, и вот…

Ох, что будет! Во-первых, от мамы влетит (и правильно, так ему и надо!). Во-вторых, мама сказала, что придет только вечером; когда же Арсений Викторович получит конец повести? Ведь копирка-то у всех листов перевернута, до самого конца!

Сколько их до конца-то?.. Ой, полтора десятка! Для мамы – почти три часа работы…

Вот уж правда: если пошли несчастья, то одно за другим.

Но ведь он же вчера решил не поддаваться. И щит прибил к стене с такой силой… Пятнадцать страниц перепечатать – это, конечно, нелегкая работа. Он не умеет быстро, как мама. Но… ведь впереди целый день. Лишь бы успеть до маминого прихода и не наделать ошибок…

Нет, он стучал на машинке не так уж медленно. Каждая буква отдавалась в голове болезненным толчком, а в горле словно засел шероховатый кубик (сколько ни глотай – не исчезает), и все же Толик печатал с увлечением: он одновременно и дочитывал повесть. Он специально не разрешил себе читать в обгон перепечатанных строчек, чтобы не терять потом интереса. И пальцы, торопясь за словами, метались по трескучим кнопкам все быстрее…

К пяти часам он кончил. Посидел, опустив руки.

Исправил карандашом на последней странице ошибки…

Перечитал последние строчки. Было грустно, потому что конец повести оказался суровым. Но в суровости была гордость – оттого, что есть сильные и бесстрашные люди… И в печали у Толика не было тоски, а было упрямство.

Он опять постарался проглотить деревянный кубик. Толчком поднялся со стула. Готовые листы разложил по трем папкам. А испорченные… Улыбнувшись, он отодвинул в подставке “Ундервуда” тугую планку, согнул листы пополам и сунул в щель. Когда-нибудь он достанет их и покажет маме: “Смотри, что получилось. И допечатал я “Острова в океане” сам…”

Сейчас надо отнести конец повести Арсению Викторовичу. Но сначала – полежать. Недолго, минут пятнадцать. Чтобы ноги стали не такие вялые, а в голове так не стреляло. А то прикроешь глаза, и по векам скачут черные мячики и лопаются с оранжевыми вспышками. Словно круглые орудийные бомбы на севастопольских бастионах, только беззвучно, как в немом кино…

Пришла мама, тронула Толькин лоб, ахнула.

– Я сейчас, – пробормотал он. – Я быстро встану…

– Варя, дай градусник!

Ничего страшного не случилось. Ни дифтерита, ни воспаления, ни тифа, ни даже кори… Температура держалась два дня, а потом болезнь пропала, словно и не было ее.

Ольга Сергеевна, знакомый врач из детской поликлиники, приходила дважды. Во второй раз она сказала:

– Перекупался, перегрелся. Такое с мальчишками бывает. А возможно, еще и перенервничал из-за чего-то. Было?

– Кажется, не было, – с сомнением отозвалась мама. И посмотрела на Толика. Он молчал.

Когда Ольга Сергеевна ушла, Толик сказал:

– Ой, а повесть-то надо отнести Арсению Викторовичу!

– Здрасте! Я еще вчера отнесла.

– Три экземпляра?

– Как ты надоел мне с этим третьим экземпляром! Я тебе сказала: разбирайся с ним сам. Вот поправишься – и неси.

– Я уже поправился!

Но мама на всякий случай еще два дня держала его дома.

Нет, не считал Толик большим грехом, что вместо двух экземпляров повести получилось три. И когда шел к Арсению Викторовичу, успокаивал себя: “Что тут плохого? Я же отдам и все объясню…” Но объяснять-то придется про обман. А даже самый маленький обман – все равно свинство. Все равно за него стыдно. Особенно сейчас, когда всякую свою вину Толик почему-то связывает с тем случаем. С проклятым самолетом без крыльев… Будто все, что он, Толик, делает плохого, валится в одну большую черную копилку. И даже то, что никогда не делал. То, что было давным-давно… Думаешь о “Надежде” и острове Святой Елены, а в какие-то щелки лезут мысли о самолете…

И Толик даже не удивился, когда встретил на своем пути, в квартале от дома Курганова, робингудов. Это было как бы продолжение его мыслей.

Робингуды шли шеренгой. По всей ширине крепкого дощатого тротуара. У Толика на секунду радостно затеплело сердце. Будто ничего не случилось! Будто он спешит к своим робингудам и повстречал их так удачно, и все сейчас будет хорошо.

Но тут же увидел он прищуренные глаза Наклонова, ухмылки Мишки и Семена, ехидное лицо Люськи. И Рафика, глядевшего с каким-то охотничьим любопытством (или показалось?).

Витька смотрел виновато и напряженно. А Шурка – тот вообще не глядел на Толика: потупился и водил ботинком по доскам, когда вся шеренга остановилась.

Толик тоже остановился. Не пробиваться же через робингудовский строй! Это будет уже драка. А обходить их по канаве с застоявшейся зеленой жижей или лезть голыми ногами в чертополох у забора – противно и унизительно.

Олег сказал холодно и лениво:

– А, Липкин…

– Почему Липкин? – хмуро спросил Толик.

– А кто же ты? Когда мы тебя первый раз поймали, ты что сказал с перепугу? “Я Липкин…” И сейчас такой же, опять с папочкой идешь.

– А вы опять думаете, что в ней секретные сведения про вас, – не удержался Толик, хотя и понимал: дразнить бывших друзей опасно.

– Нет, не думаем, – сказал Наклонов. – Из тебя даже и шпион не получится. Для этого тоже смелость нужна…

– А из тебя она вся вытекла, когда ты трусы замочил в самолете, – закончил Семен и гоготнул.

У Толика в глазах защипало от стыда и бессильной злости. Но он постарался остаться спокойным. Это все, что он сейчас мог.

– Зато вы храбрые, – сказал Толик. – Шестеро на одного.

– На тебя, что ли? – искренне удивился Олег. – Кому ты нужен? Пожалуйста, гражданин Липкин, идите своей дорогой. – Он сделал плавный жест, и шеренга расступилась. Встали в два ряда по краям тротуара.

И Толик, закусив губу и глядя перед собой, прошел сквозь строй.

Он был уже в пяти шагах от робингудов, когда услышал тонкий Шуркин голос:

– Толик, а ты разве не к нам шел?

– Цыц! – тут же сказала Шурке Люська. Но Толик уже обернулся. Со смесью обиды, стыда и… надежды.

– Я?.. К вам?

Олег с коротким зевком проговорил:

– Вообще-то, если ты придешь, мы можем рассмотреть твой вопрос.

– Ага… – ухмыльнулся Мишка Гельман. – Только пускай клятву даст больше не дрейфить и не подводить. Как Шурка…

– Клятву? Это, что ли, с кирпичом над макушкой? – понимая, что все кончено, сказал Толик. – Много хотите. Я к вам в рабы не записывался.

– Ну и гарцуй отсюда, – подвел итог Олег.

Толик сделал равнодушно-презрительное лицо и пошел, не оглядываясь. И прижимал к боку изо всех сил папку.

Сзади вдруг по-разбойничьи свистнули (видимо, Семен: он только и умел одно делать хорошо – свистеть вот так). Толик вздрогнул в душе, но не оглянулся, не ускорил шага.

Арсений Викторович долго не открывал. Постучав третий раз, Толик с огорчением решил, что Курганова нет дома. И лишь тогда услышал за дверью шаркающие шаги.

Курганов показался Толику больным. Был он в свитере и шлепанцах из обрезанных валенок. С помятым лицом и сумрачно-рассеянными глазами.

– А, Толик Нечаев… – сказал Курганов странно, с медленным вздохом. – Заходи. Я недавно про тебя думал.

Толик встревожился. Сперва решил даже, что Курганов опять выпил. Но нет, запаха не ощущалось нисколечко.