Семь фунтов брамсельного ветра - Крапивин Владислав Петрович

Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78

Я слушала, удивляясь, сколько в жизни совпадений. Надо же – Тюмень!.. Папа столько рассказывал про свой родной город. Я хотя и маленькая была, а помню. Посадит нас с Илюхой на кровати с двух сторон от себя и начинает одну историю за другой. Про купанье в Туре, про подземные ходы в толще ее обрывистых берегов под взорванным собором, про катанье на лыжах в том самом овраге, который называется Лог. Про друзей-мальчишек…

Но я слушала старого боцмана, не перебивая.

– …А фамилия ее была – Капитанова. Говорила Елена Васильевна, что родственник ее мужа, то ли дядюшка, то ли дед, не помню, служил на Жабынском судостроительном заводе Игнатова, это на краю Тюмени. Начал простым мастером, а в конце концов сделался управляющим завода. Звали Иван Яковлевич… И служил, видать, отменно, поскольку его именем – “И.Капитанов” – назвали один из пароходов. Оно и понятно. Не просто управляющий делами был, не чиновник, а знающий корабельное дело человек. Недаром под его началом строились на том заводе морские парусные суда… Я про все про это узнал от своей хозяйки, от Елены Васильевны, а до той поры думал: чего она, Тюмень? Река не широкая, шлепают по ней плоские, как черепахи, буксиры, таскают плоты, а к морю этот город не имеет никакого отношения. Оказалось же, имеет…

– Недаром у него в гербе кораблик! – не выдержала я.

– Ого! А ты, значит в курсе!

– У нас папа из Тюмени. Там родился, там школу кончил…

– А я-то перед тобой раскатываю историю с географией! Он, небось, побольше моего рассказывал и не раз…

– Про парусники не рассказывал. Наверно, и не знал… Да я и не помню многого, папы уже четыре года нет. Разбился…

Старик покашлял.

– Ты меня, Женя, прости, разболтался. Небось расстроил…

– Да что вы, Евгений Иванович! Так интересно рассказываете… Вы про шхуны начали…

– Да… Было в Тюмени в семидесятых годах прошлого века… то есть по-нынешнему уже позапрошлого… знаменитое по тем временам пароходство. По всем рекам Сибири тюменские купцы возили свои товары. Но было им того, конечно, мало, хотелось за границу. А путь туда по воде один – через северные моря, где льда больше, чем воды. Особенно болел за это дело известный тогда торговый деятель, коммерции советник Трапезников. Думаю, что не просто о прибыли он заботился, а смотрел шире: хотелось ему вложить свои силы в освоение Северного морского пути и доказать, что годится этот путь для торгового мореплавания… А как докажешь? Однажды из Лондона в Тобольск прошел его пароход с коммерческим грузом. Да ведь один раз – это еще не полная победа, а просто удача. И начал Трапезников строить в Тюмени мороские парусные суда, поскольку именно на таких с давних пор смелые люди пытались пробиваться через льды…

– А ледоколов тогда, что ли, не было? – спросил Лоська.

– Ледоколами, голубчик, в Арктике в ту пору, как говорится, и не пахло. “Ермак” появился только через двадцать лет после тех событий… А Трапезников заказал на Жабынском заводе четыре трехмачтовые шхуны. “Тюмень”, “Обь”, “Надежда” и “Сибирь”… Должны они были через Туру, Тобол, Иртыш и Обь выйти в Карское море, а оттуда путь был на запад, в Европу…

“Сибирь” пошла в плавание первая. Сперва ее сопровождал и буксировал пароход Трапезникова, который, за год до того пришел в Тобольск из Лондона. Назывался он, кажется, “Луиза”. Но ему не повезло, потерпел он в Обской губе аварию, засел на мели, и “Сибирь” дальше пошла одна, на свой страх и риск… И прошла! С грузом сала добралась до Лондона, распродала товар. Правда, обратным путем возвращаться не стала, ушла из Англии на Балтику в Либаву, что с ней стало дальше не знаю. Но, видать, судно было хорошее, потому что в Англии освидетельствовали его в страховом обществе “Веритас” и присвоили первый разряд…

– А с другими шхунами что? – спросила я.

– С другими было не так хорошо… Точнее говоря, было совсем даже плохо. На будущий год по приказу Трапезникова “Обь” нагрузили пшеницей, “Тюмень” салом, “Надежду” спиртом и отправили их тем же путем, что “Сибирь”. Не повезло им, ни одна не дошла. Где погибли “Тюмень” и “Обь”, не знаю, а про “Надежду” слышал, что ее затерло льдами в Байдарацкой губе и начальство приказало судно сжечь. Опасались, ядреный корень, что до груза в разбитой шхуне доберутся местные жители, охотники и оленеводы. Пьянство началось бы по всему побережью и тундре…

– Жалко шхуны, – сказал от печки Лоська, а Чарли засопел и шумно зачесался.

– Как не жалко… Да только в Арктике во все времена было так – потерь больше, чем успехов. Пока не появились ледоколы… “Сибирь” же, однако, свою задачу выполнила. Внесла, как говорится, свою долю в освоение Севера… Мне это не раз объясняла Елена Васильевна Капитанова, когда мы с ней толковали зимними вечерами. Она-то меня и надоумила взять для диплома эту тему: “Тюменская шхуна “Сибирь” на пути в Европу”… Надо сказать, загорелся я. В каникулы даже сплавал, нанявшись матросом на самоходку, до Салехарда, чтобы посмотреть северные воды. Начал в библиотеках рыться – в областной, в музейной – чтобы узнать, какая она была, эта шхуна-то? Ничего, правда не нашел, кроме того, что трехмачтовая. Тогда время было такое дурацкое – куда ни ткнись, все данные почему-то под секретом, а на тебя глядят с подозрением. Хотя, казалось бы, какая тайна? Ведь не чертежи торпедных катеров я разыскивал, что строились там в войну… Ладно, думаю, буду придумывать сам. И решил, что была “Сибирь” шхуной-барком, с прямыми парусами на фок-мачте. Потому как этот тип парусной оснастки наиболее подходящий для морских плаваний… Так я ее и написал… Не на этом полотне, конечно, это один из эскизов. Та работа была побольше, метр на восемьдесят…

– А сколько вам поставили? – спросил Лоська.

– Поставили, братец мой, полновесную пятерку. А директор училища повесил мое творение у себя в кабинете. Елена Васильевна все собиралась выпросить картину для музея, но не знаю, сумела ли… Вскоре я уехал в Москву, а Елена Васильевна, царство ей небесное, той же осенью умерла от сердечного приступа, одна ночью… Так мне сообщила ее дочь из Ишима, когда я написал ей: отчего это моя бывшая хозяйка не отвечает на мои письма…

Чарли наконец освободился от Лоськиных объятий, подошел к двери, зацарапал лапой.

– Ишь бродяга, захотелось гулять ему, – Евгений Иванович, покряхтывая, поднялся. – Ладно, выпущу сейчас…

Лоська вскочил:

– А можно, мы вместе?

– А чего ж! Вдвоем веселее. Будьте только на дворе или недалеко от калитки. Если этот обормот усвищет далеко, ты следом не беги, он через минуту прибежит обратно…

2

Евгений Иванович разжег печку, поставил на плиту чайник. Спросил оглянувшись:

– А сама-то бывала ли в Тюмени?

– Не бывала… Папа говорил: вот соберемся как-нибудь, поедем… Не успел…

– Что случилось с папой-то… – очень осторожно сказал Евгений Иванович.

Я рассказала… Рассказала даже, что Илья думает, будто парашют не раскрылся не по отцовской вине. Сама-то я так не думала. Мне казалось, что папа просто хотел как можно больше продлить радость свободного полета и не рассчитал. И, может быть, кольцо заело в последний момент. Надо было дергать сильнее, а он… Защипало в глазах, и я сказала:

– Надо бы съездить. Я надеялась, что летом соберемся с братом, да боюсь, что у него теперь всякие личные дела…

Потом я рассказала про монетки с острова Джерси. Про то, что на них все основные виды парусников, кроме баркентины. Евгений Иванович пообещал:

– Вот пороюсь в старых запасах, найду для тебя эскиз с “Сибирью”, у меня их несколько. Тогда будет у тебя полная коллекция.

Я на своем сиденье – на бочонке – подскочила от радости, как первоклассница. И не стала говорить, что коллекции уже нет, из монеток у меня осталась лишь одна. Да и разве их нет? Если у друзей, значит они и у меня… Я опять подумала о Пашке – и затеплело внутри…

Старик снова, как в прошлый раз, (будто обутая в валенки старя балерина) протанцевал к окну, отодвинул доску.

Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78