Синий треугольник (сборник) - Крапивин Владислав Петрович

Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 146

— Целый сценарий… — выдавил я.

— Еще бы! Этот мерзавец успел изложить мне все подробно, прежде чем… Ну, надо сказать, бил я его крепко. Я стар, но еще силен. Если бы не два подоспевших дьякона, убил бы, наверно… А он кричал в оправдание, что это для пользы общества. И что мальчик-то даже будет не настоящий, а… как это? Зомби! Искусственный. Тело без души… Для виду, мол…

— Отец Венедикт! Как зовут этого гада?

— Не помню… Нет, помню. Фамилия — Заялов. Да-да… Ром Заялов…

3

Я рассказал отцу Венедикту все. Абсолютно все. И про кораблик с названием "Обет", и про Конус, и про Полоза. И кто такой Петька.

Если верить в судьбу (а как в нее не верить после всего, что случилось?), именно она свела меня с отцом Венедиктом. Все сплелось в один клубок. Так я думал. А отец Венедикт сказал вслух:

— Видать, не случайно сошлись мы на этой тропинке…

— И на ней же, на тропинке этой — Полоз. Поперек дороги… Опять извернулся, сволочь, выпустили его. А был слух, что попал за решетку навеки…

— Нужен стал, вот и выпустили, — угрюмо отозвался отец Венедикт. — Нашли повод, объявили, наверно, что ничего не доказано…

— Но неужели ваши власти не понимают, что это маньяк, преступник? Что он опасен!

— Отчего же не понимают… Наоборот…

— И откуда берутся такие нелюди!..

— Элементарно. Концентрация зла… Думаете, он один такой? Просто он по изощренности ума сильнее других. А вообще-то их немало. Те, что убивают ребятишек на улицах, разве не маньяки? А отцы, избивающие детей с безумной яростью? А воспитатели, тешащие себе душу жестоким сладострастием, которое обращают на маленьких?.. Все мы, дорогой мой Петр, есть смешение добра и зла, и дьявольские семена прячутся в каждом изначально. Только нормальные люди не дают им взойти, давят эти ростки в себе, потому что ощущают в душе Божье начало, питающее любовь и жалость к другим людям. А если этой любви в человеке нет?.. Вот и прорастает сладкое желание дать себе радость за счет мучений слабого и беззащитного, за счет своей безграничной власти… Чем-то же надо заполнять пустую душу…

— Значит, это изначально заложено в человеке? Если он гад, значит, с такой душой родился?

— Вот как раз и нет. Душа вырастает в борении и споре. С самого младенчества. Порой начинается с пойманного кузнечика, когда ты в сомнении: оборвать ему ножки или отпустить? И щекочущее любопытство к чужим мучениям, и жалость к живой твари. Что окажется сильнее?

Я подумал, что в детстве никогда не испытывал желания отрывать ножки кузнечикам… Но вдруг вспомнил, как били Турунчика. И, кажется, покраснел, будто не взрослый толстый Питвик, а пойманный с поличным мальчишка…

— Злодеи, коим чужая боль давала сладкую радость, были во все времена, — слегка монотонно продолжал отец Венедикт. — Это сатанинская рать. И это страшно. Во сто крат страшнее, однако, когда имеющие власть над страною берут это злодейство себе на пользу. Когда Полоз становится нужен правителям государства… Это уже печать проклятия, и власть такая обречена. Но сколько еще крови и горя будет, прежде чем придет возмездие… И Петька наш — лишь малая капля в этом потоке…

Он сказал "наш", и это обрадовало меня. Но совсем не обрадовала мысль, что Петька — лишь капля. Легко ли отыскать каплю? И… получается, значит, что одна капля среди миллиона не стоит слишком большой тревоги и забот?

Я хотел сказать, что при всем понимании общей беды, эта капля для меня самая родная. Но отец Венедикт вдруг взвыл и бросился за дверь. Там что-то шипело. Я учуял запах горелой пластмассы.

Отец Венедикт вернулся через минуту.

— Чай выкипел, чайник расплавился. Любимый был…

— Это я виноват.

— Оба виноваты, пустились в философию… А другого у меня нет, нечем угостить теперь…

— Спасибо. Я пойду…

— Куда вы сейчас? Мы еще и не договорили, что делать-то.

— Сначала оставлю письмо… там, у камня. Потом пойду по улицам. Может, повезет, увижу!..

Я понимал, что едва ли повезет. Но все же это будет поиск. Будет надежда… А если надежда исчезнет, если узнаю… самое страшное, тогда отыщу и убью Полоза. И пусть меня ловят! Уйду на "Иглу" и там — лет на сто вперед! Потому что в этом времени меня уже ничто не держит… Но… Господи Боже ты мой! В непомерной тревоге за Петьку, в горькой этой тоске я же забыл, что случилось с "Иглой", с Конусом! С Доном и Рухадзе! С нашим общим делом!

Разве можно хоть на миг забыть такое?

И вот оказалось, что можно. Видимо, потому, что того дела, той цели уже не было и все, что касалось Петьки, теперь сделалось не просто главным, а единственным…

От всех этих мыслей я опять обессиленно обмяк за столом. Но отец Венедикт сказал:

— Пишите письмо… — Он принес толстый черный карандаш и деревянную дощечку.

Я суеверно зажмурился: дощечка была такая же, как там, на братских могилах. Отец Венедикт кивнул:

— Понимаю. Но это лучше, чем бумага, надежнее. Неизвестно ведь, сколько там лежать вашему письму.

Я вывел на желтом дереве: "Петька, это я, Пит. Я живой. Найди меня, отзовись…" — и задержал руку. Дать свой гостиничный адрес и номер связи? Что-то подсказывало: не надо.

— Напишите, чтобы нашел меня. Это проще, — посоветовал отец Венедикт. — Уж я-то его не отпущу… А вам нет смысла оставаться в гостинице. Полоз-то на свободе. Дело может кончиться не только дуэлью…

Я написал: "Спроси про меня у отца Венедикта. Он живет в кладбищенском доме…" — и вопросительно поднял глаза:

— Что же мне теперь делать? Тоже оставаться здесь? Я, наверно, стесню вас…

— Не стесните, но… Я вам дам адрес одной своей знакомой, это в старом квартале, укромный дом. Снимите там комнату. Если будут новости, сразу сообщу.

— Спасибо… Отец Венедикт! А всю эту историю, весь его… сволочной план с расстрелом вы не пытались как-то сделать достоянием гласности? Через газеты, через эфир…

— Ну как же не пытался! Но пресса у нас, как известно, абсолютно свободная. Хочет — выступает, хочет — молчит. Тут ей, видимо, кто-то посоветовал, что выгоднее молчать. Чего, мол, делать сенсацию из фантазий свихнувшегося старика. И господа журналисты свободно и добровольно приняли решение помалкивать… Я связался было с небольшой частной телекомпанией, но там, в силу несчастного совпадения, произошла авария передатчика… Одно хорошо: план свой Полоз, видимо, все-таки пока оставил…

— Пока… Вы упомянули о зомби. Значит, этот подонок продолжает свои эксперименты!

— Кто знает… Возможно, это была лишь отговорка, чтобы уломать меня. Ему ведь любого мальчонку угробить — одна радость.

"А если этим зомби был Петька?" — ожгло меня. И пришлось помолчать, сглатывая страх, приходя в себя. Потом я решительно встал. Отец Венедикт не удерживал меня, дал клочок бумаги с адресом.

— Заберите в гостинице вещи и давайте-ка на эту квартиру…

4

С адресом в кармане, с дощечкой-письмом в руке я опять двинулся сквозь кладбищенские джунгли.

Пока мы беседовали с отцом Венедиктом, дождь шуршал за окном, но сейчас перестал. В серости облаков пробивалась солнечная желтизна. Сильно пахло мокрой травой. Брюки внизу и замшевые башмаки у меня промокли.

Я добрался до могилы, прислонил к памятнику дощечку и пошел дальше. Не к воротам, а к ближней стене, где был пролом. Инстинкт подталкивал меня избегать привычных путей.

Через пролом я выбрался на улицу.

Впрочем, улицы в полном понимании не было. Позади меня — кирпичная стена, впереди — глубокий травянистый кювет, а за дорогой — частые тополя и разноцветные пластиковые ангары. И ни души…

Я стал ждать такси-автомат или какие-то другие колеса, потому что ни станцией воздушной дороги, ни входом в подземку поблизости и не пахло…

Скоро я понял — черта с два здесь кого-нибудь дождешься.

Сверху опять мелко забрызгало. Я прижался к бугристому стволу тополя (ощутив к нему что-то вроде братского чувства за могучую толщину).

Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 146