Двадцать шестой - Данилова Мария

По отдельности их можно было встретить, только когда одна из них заболевала, правда, вслед за ней обыкновенно заболевала и вторая.

– Два сапога пара, – фыркала Раиса Григорьевна, которую такая пламенная дружба раздражала.

На самом деле Раиса Григорьевна была неправа, сапоги эти были из абсолютно разных пар, и более непохожих девочек придумать было сложно: невысокая, плотная Ася с гривой черных курчавых волос, кроткая и улыбчивая, и сутулая, долговязая Наташа, на полторы головы выше Аси, c жидкими светлыми косичками, смурная, будто все время на кого-то сердитая.

А может, наоборот, их дружба как раз и была закономерной, и каждая высматривала в подружке то, чего не хватало самой: Ася – независимость и самостоятельность, а Наташа – мягкость, благодушие и какое-то общее принятие жизни.

В то декабрьское утро Ася с дедушкой вышли из дома пораньше и пришли к самому открытию школы, когда Наташи еще не было, слишком важный был день. Пятничный классный час отменили. Вместо него по кабинетам ходила директриса и со скорбным видом зачитывала по бумажке речь о произошедшей невероятной трагедии. Она призывала сплотиться и поддержать, говорила, что со всех уголков нашей огромной страны собирают помощь невинным жертвам, таким же советским мальчикам и девочкам, как вы…

Еще со среды вся школа шелестела страшными словами «Спитак», «катастрофа», «десять баллов». Учителя ходили мрачные, даже медсестра Клизма, которая обычно сидела в заточении в своем кабинете, была замечена в столовой, где переговаривалась вполголоса с поварихой тетей Любой. «Какой ужас! Любочка, какой ужас!» А Раиса Григорьевна трясла головой и еще громче гаркала на нерадивых учеников, потому что теперь любое нарушение дисциплины являлось еще и неуважением к памяти погибших.

После того как директриса отправилась к вэшкам, Раиса раздала детям по два белых листа бумаги и велела писать.

«Дорогой мой армянский друг!» Она вывела на доске продолговатые письменные буквы с геометрически точным наклоном. «Тебя постигла ужасная катастрофа. Прими мои самые искренние соболезнования и помощь».

– Сначала пишем на черновике, потом переписываем набело, – объявила Раиса, повернувшись к классу. – А кто хочет печатными, так тоже можно, главное, чтобы без ошибок. Печатными я сейчас напишу.

Ася склонилась над партой, подложив, как обычно, одну ногу под попу, и затаив дыхание выводила слово «помощь», аккуратно, как у Раисы. У нее все никак не выходила буква «щ».

Слева сидела Наташа и корябала что-то свое, посматривая то на доску, то на Асин листок, а потом махнула рукой и решила подождать, пока учительница напишет второй образец печатными буквами. Наташа была левшой, и сколько ее ни переучивали, правой рукой она писала как курица лапой, особенно прописью. Держать ручку справа ей было так неудобно, что при письме она скрючивалась, протирала строчку рукавом, и манжеты ее вечно были в чернилах.

У доски, возле учительского стола, стояли две картонные коробки с теплыми вещами и игрушками для детей пострадавших от землетрясения.

– Ты что принесла? – прошептала Наташа и, не дождавшись ответа, выпалила: – Я – вот что: свитер, брюки шерстяные и шарф.

Ася закусила кончик ручки и понимающе кивнула.

Раиса Григорьевна тем временем снова энергично застучала мелом, выписывая квадратные печатные буквы.

– И не забываем, что предложение мы всегда начинаем с большой буквы.

– Ну а ты? А ты что принесла? – снова зашептала Наташа.

– Теплую одежду всякую, – ответила одними губами Ася. – Мы с дедушкой вчера собирали.

Ася с удовлетворением посмотрела на свой листок. На этот раз прописная «щ» у нее удалась, и даже хвостик вышел как надо, не слишком большой и не слишком кудрявый. Но подняв глаза на доску, Ася спохватилась, что в конце слова «помощь», оказывается, стоит еще мягкий знак. Ну надо же.

Наконец, когда мягкий знак был аккуратно приписан и письмо было сложено пополам, а затем еще раз пополам, Ася отложила ручку в сторону, высвободила из-под попы согнутую ногу и тихонько тронула Наташу за локоть.

Та повернулась.

Ася округлила заговорщически глаза, сложила ладошки рупором и еле слышно прошептала Наташе на ухо:

– У меня еще кое-что есть. – Ася показала пальцем под парту, где стояла папина черная сумка на молнии. – Я тебе потом покажу.

– Кто там опять шепчется? – цыкнула Раиса Григорьевна и повернулась к классу. – Опять небось Черных и Авербах? Ну сил моих больше нет. В стране трагедия, а им хоть трава не расти. Рассадить вас, что ли?

– Нет, нет, не надо! Мы больше не будем, честно! – выпалила Наташа.

Учительница бросила грозный взгляд на девочек и, потряхивая головой, пустилась с инспекцией между рядов. Остановилась она у Гришиной парты.

– Так, Школьник, посмотри, пожалуйста, на доску, – процедила она, но Гриша сидел, подперев голову рукой, и смотрел в другую сторону, поглощенный мыслями.

– Гриша! Школьник! Я к кому обращаюсь? – Она постучала по парте, и Гриша очнулся от лязга ее обручального кольца. – Ты мне что тут понаписал? У тебя вообще без наклона, каракули одни. А ну, давай переписывай!

Пристыженный Гриша покраснел и попросил еще один лист бумаги.

Наташа продолжала пыхтеть над своим посланием, неуклюже вырисовывая буквы, как будто держала не ручку, а грабли или лопату, а Ася от скуки то и дело заглядывала под парту. Там, в папиной сумке, лежало несколько пар шерстяных носков, свитера, рейтузы, шапки, варежки и клетчатый плед, который дедушка засунул уже утром, прямо перед выходом из дома, сказал, что зимой теплый плед никогда не будет лишним. Но самое главное было спрятано в боковом кармане, плотно застегнуто молнией и наполняло Асино сердце одновременно и радостью, и болью. Это был свитер, самый прекрасный в мире свитер, который ко дню рождения прислали ей дядя Алик и тетя Лия… На этом месте Ася каждый раз мысленно останавливалась, собирала руки в кулачки и плотно сжимала губы, вспоминая, что родители строго-настрого запретили ей рассказывать кому-либо, что посылка пришла из Хайфы.

Сам свитер был темно-синий, а рукава ярко-красные, и одно это уже было неслыханным пижонством. А на груди, по центру, был приклеен Микки Маус – в громоздких желтых башмаках, с большими круглыми ушами и черной кнопкой на кончике носа. Но самым главным, самым непостижимым было то, что, если нажать на его хитрую мордочку, выходил смешной звук, веселый писк, будто сжимаешь, а потом разжимаешь резиновую игрушку.

Посылка пришла еще в октябре, вскоре после Асиного дня рождения. Кроме свитера, в ней было две банки растворимого кофе, набор капроновых колготок для мамы, горький шоколад, несколько упаковок жвачки для Аси и длинное письмо.

Родители ушли с письмом к себе, а Ася принялась рассматривать доставшиеся сокровища: разноцветные шарики размером с черешню, уложенные паровозиком в длинной прозрачной упаковке, ярко-желтые прямоугольники с тонкими пластинками внутри и упаковка «Дональд Даков» со вкладышами. Ася надорвала целлофановую упаковку и поднесла пачку к носу. Жвачки пахли чем-то сладким, заграничным. О загранице Ася, конечно, имела лишь отдаленное представление. Из разговоров взрослых она знала, что там нет очередей, не хамят в трамвае и не врут по телевизору, и Ася заключила, что в таком волшебном месте пахнуть должно именно так.

Счастье было такое огромное, что ей обязательно хотелось рассказать о нем Наташе. Хотя, конечно, немного поскребывало на душе, ведь тогда подарками нужно будет поделиться, оторвать от сердца. Но дружба есть дружба.

Ася позвала Наташу в гости, разложила все жвачки на диване, выделив в отдельную кучу «Дональд Даков» со вкладышами, как самые ценные, и торжественно отсчитала Наташе по горстке из каждой кучки. Получилась примерно треть. За всей этой церемонией наблюдал дедушка и одобрительно кивал.

А свитер Ася Наташе не показала, решила, что придет в нем к ней на день рождения, и будет сюрприз. Но день рождения отменился, что-то там стряслось у Наташиного соседа по квартире.