Ватага 'Семь ветров' - Соловейчик Симон Львович

- Что? - не поняла Каштанова.

- Распасовочка. Одни туда, другие сюда. Один - во двор, на танцы, курить, то да сё... А другие вроде бы "хорошие".

- Значит, плохие и хорошие?

- Да чем, чем же они хорошие? И чем мы плохие? Я вообще не люблю этого, ну вот не люблю, когда о девушках плохо говорят. Говорят: ну, эти, нынешние, такие-сякие, чуть не уличные... Ну почему - уличные?

Ну вот если бы все девушки на улицу вышли, так что было бы? Столпотворение! А где оно, столпотворение? Где?

Каштанова долго смеялась, и Клава стала смеяться, когда увидела, что смеется Каштанова не над ней.

Распасовочка... Слово это царапнуло Алексея Алексеевича. "Вот, кажется, всё делают для того, чтобы всем одинаковые условия, а вот же - гони ее в дверь, а она в окно, раепасовочка... Это только кажется, это лишь нам, учителям, кажется, - думал Каштанов, - будто сидят они все в одном классе и живут в одном мире. На самом деле они в двух разных мирах. "Хорошие" презирают "плохих", "плохие" ненавидят "хороших", а кончат школу - не вспомнят, что они в одном классе учились. Они же годами и не разговаривают друг с дружкой. А разница между ними в том, что одни торопятся домой и боятся выйти из дому, а другие бегут из дому и боятся в дом свой войти. Естественно, что одни других не понимают. "Как они живут?- говорят про "хороших" девочки из компании Керунды. - Во дворе не гуляют, на танцы не ходят, от дружинников из подъездов не бегают".

Домашние и бездомные - такая грустная распасовка.

И нечего их ругать и воспитывать, бездомных, надо вернуть им дом, если удастся!"

Каштанов решил начать с королевы бездомных Клавы Киреевой.

Вызывать Кирееву-старшую в школу, передавать записку через Клаву Каштанову не хотелось, и он дозвонился ка завод, в лабораторию, где Тамара Петровна работала.

Киреева пришла, но разговора с ней не получилось. Никто так дружно не живет, как мать с дочерью, пока они живут дружно, но никто и не воюет с таким ожесточением, как мать с дочерью, когда они начинают воевать.

Тамара Петровна намучилась с дочерью. Клава была для нее несчастьем и позором. Тамара Петровна всем жаловалась на дочь и у всех просила совета: как ей быть? Один говорили ей: "Ломай характер, пока не поздно, а то потом намучаешься"; другие советовали ей выйти замуж, чтобы мужчина в доме был; третьи рекомендовали обратиться в милицию, в детскую комнату: "Там таких быстро в чувство приводят!"

Замуж Киреева-старшая не собиралась, не за кого было, в милицию идти боялась. Что же ей оставалось делать?

Ломала характер, как могла.

Она заранее знала, что скажет ей Каштанов, как он будет жаловаться на Клаву и требовать, чтобы она, Тамара Петровна, приняла меры. А какие меры может она принять? Бить ее? Так она и бьет ее чем попадя, ничего ей не спускает, и крик у них в доме стоит с утра до ночи.

- По-моему, - сказала Киреева, - она у меня больная. Больная - и всё! Ей только двенадцать было, а она утром расчесывается - и швырк гребенку на пол! А потом говорит: "Мама, подними!" Ну, не больная ли?

- А вы взяли бы да подняли расческу, да еще пошутили бы: дескать, спасибо, Клавдюша, мне полезно нагибаться, - или еще что-нибудь в этом роде придумали бы...

Тамара Петровна чуть не задохнулась от этих слов Каштанова. И здесь над ней издеваются? И в школе?

- Она, подлая, бросила расческу, а я - кланяйся перед ней? Да кто она такая, чтобы перед ней кланяться?

- Она ваша дочь, - тихо сказал Каштанов.

- Ну и что же, что дочь? Я в лаборатории работаю, У нас завод семьдесят процентов со знаком качества дает, у нас продукция на весь мир идет, и в Африку даже, с нас теперь требуют - кошмар! А я как на иголках - что дома? Кого привела? Куда ушла? Когда вернется? Все нервы у меня истрепаны, и еще ей кланяться?

- Как хотите, - пожал плечами Каштанов. - Но я могу предсказать, чем все это кончится: кончится тем, что вы на свою родную дочь заявление в милицию напишете...

К сожалению, не вы первая.

- В милицию? И напишу!

Тамара Петровна поднялась, поняв, что помощи она и здесь не дождется, ее же и обвинят. Ничего этот человек в воспитании детей не понимает, и как назначают таких! За что им деньги платят! Попробовал бы на заводе спину погнуть!

- Ну что же это у нас получится, - сказал Каштаков, - что у нас получится, Тамара Петровна, если детк будут писать заявления на родителей, а родители - на детей?

Но Киреева не стала его больше слушать, ушла. Каштанов долго сидел в своем кабинете, тер лицо руками. Он был недоволен собой.

Отчего он так холодно разговаривал с Киреевой? Что его раздражало в ней? Потом понял: а то, что она жалуется на дочь... Не защищает ее, а жалуется. Что за люди?

И жалобы-то ее - не ходит в магазин, не моет полы, не убирает посуду за собой... Как будто она растит служанку, как будто о служанке, о прислуге речь идет. "Все перепуталось, - думал Каштанов, - и концов не найдешь".

А главное, у него было такое чувство, будто Клава - его, а ые этой женщины дочь и он должен ее спасти.

Между тем Клава Киреева по прозвищу Керунда достала пузырек лака с блестками и сделала такой маникюр, какого, кажется, еще и не было в городе. Правда, девчонки видели в Москве лак со звездочками, но даже по рассказам Клава представить его себе не могла.

Теперь предстояло пройти утром в школу так, чтобы Наталья Михайловна, директор, не увидела бы маникюра и ке заставила бы его смыть. Эта новая неприятность была Клаве совсем ни к чему, потому что вчера они опять поссорились с мамой, а не может человек жить, если у него всюду ссоры и неприятности. Поссорились они, как всегда, из-за того, что Клава поздно вернулась с танцев в клубе.

А кого касается, с кем и где она ходит? Шестнадцать ей пополнилось, паспорт она поспешила получить в самый день рождения (а другие и месяцами за паспортом не идут), и теперь и вправду, если мать хочет, то можно и разъезжаться, менять квартиру на две, пока они с мамой до кровавых боев не дошли. А дойдут! Ведь мало ей, матери, что она по соседям ходит, на Клаву жалуется, так еще и в школу таскалась она - видели ее в школе.

Чуть подождав, пока кто-нибудь откроет перед ней дверь, Клава вошла в школу и мигом оценила обстановку:

эта комендантша Наталья Михайловна была на своем посту. Не проспала, не опоздала, и на совещание ее не вызвали. И что им, ну что им до всего дело есть? Девушка, считала Клава, должна быть заметной. Клава не терпела ничего блеклого, серенького, скромненького и высшую степень презрения к кому-нибудь из знакомых выражала словом "мышь" или "мышка". И активистка Лаптева была как мышь, и Галя Полетаева - мышка, и все они, девчонки в их классе, - серые, невзрачные, трусливые существа, подхалимки, мышки.

- Жолтикову из шестого "б" поймали, - доложила Таня Пронина, Проша. Ну, малявки, с каких начинают, а? Пошли быстрее, пока разбираются.

Умело перестраиваясь на ходу. Сева, Проша и под их прикрытием Керунда прошли через безопасную цепочку семиклассников, и уже ликовало сердце Керунды, как вдруг Фролова окликнула ее.

- Здравствуй, Клава, ты что же не здороваешься? - Фролова смотрела весело и совсем не была похожа на директора школы. Ни строгости, ни вида, ничего.

- Я поздоровалась, почему я не здоровалась, я здоровалась! Ну всегда ко мне придираются!

- Заметна очень, все на тебя внимание обращают. Разве тебе это не нравится? Ты же любишь выделяться?

Все сразу стало ясно Клаве. Это мать наговорила на нее что-то ужасное!

- Почему это я люблю выделяться? Кто вам сказал?

Это мать наговорила?

И так, слово за слово, сама того не замечая, Клава выложила Наталье Михайловне все: и что мама собирается с ней разъезжаться, и что она жалуется на нее соседкам, обвиняет в краже какого-то кольца, а она никакого кольца не брала, - так что в конце концов Фролова остановила ее и сказала:

- Вот вы всегда сами всё рассказываете, а потом удивляетесь, откуда учителя всё знают про вас, шпионов какихто ищете.