Укоры оставь - словам бранящих не внемлю я.
И тайну открыл я ту, что раньше я скрыть хотел.
И ныне далеко та, чьей близости я желал,
И очи не спят мои, она же спокойно спит".
И затем проходили дни и ночи, а жизнь Кан-Макана была словно на горячих сковородах, пока не минуло в его жизни семнадцать дет, и красота его стала совершенна, и он исполнился изящества. И однажды ночью он не спал, и начал говорить сам с собою, и сказал: "Что я буду молчать о себе, пока не растаю, не видя моей возлюбленной! Нет у меня порока, кроме бедности! Клянусь Аллахом, я хочу уехать из этой страны и бродить по пустыням! И жить в этом городе пытка, и нет у меня здесь ни друга, ни любимого, который бы развлек меня. Я хочу утешиться, уехав с родины на чужбину, пока не умру и не избавлюсь от этих унижений и испытаний". И потом он произнес такие стихи:
"Пусть душа моя все сильней трепещет - оставь ее!
Безразлично ей, что унижена перед врагом она.
Извини меня, ведь душа моя - точно рукопись,
И заглавием, нет сомнения, служат слезы ей.
Вот сестра моя, словно гурия, появилась к нам,
И Ридван ей дал разрешение, чтоб с небес сойти.
Кто осмелится ей в глаза взглянуть, не боясь мечей
Поражающих, - не спастись тому от вражды ее.
Буду ездить я по земле Аллаха без устали,
Чтоб добыть себе пропитание, ею прогнанный.
И поеду я по земле просторной к спасению,
И душе найду я дары другие, отвергнутый.
И вернусь богатым, счастливый сердцем и радостный.
И сражаться буду я с храбрыми за любимую.
Уже скоро я пригоню добычу, назад идя,
И накинусь я на соперника с полной силою".
А потом Кан-Макан ушел, идя босой, пешком, в рубахе с короткими рукавами, а на голове у него была войлочная ермолка, ношенная уже семь лет, и взял он с собой сухую лепешку, которой было уже три дня. И оп вышел в глубоком мраке и пришел к воротам аль-Азадж в Багдаде и встал там, а когда открылись городские ворота, первый, кто вышел из них, был Кан-Макан. И пошел оп скитаться куда глаза глядят по пустыням и ночью и днем.
А когда пришла ночь, мать стала искать его и нигде не нашла, и мир сделался для нее тесен, несмотря на его простор, и ничто уже не радовало ее. И она прождала его первый день, и второй день, и третий день, пока не прошло десять дней, но не услышала вести о нем, и стеснилась у нее грудь, и она стала кричать и вопить и воскликнула: "О дитя мое, о друг мой, ты вызвал во мне чувство печали. Я слишком много пережила и потому удалилась от суеты этого мира. Но после твоего ухода я не желаю пи пищи, ни сна. Теперь мне остались только слезы! О дитя мое, из каких стран я буду кликать тебя и какой город приютил тебя?" И затем она глубоко вздохнула и произнесла такие стихи:
"Мы знали: не будет вас, и будем мы мучиться,
И лук расставания направил на нас стрелу.
Седло затянув свое, меня они бросили,
Чтоб смертью терзалась я, покуда в песках они.
Во мраке ночном ко мне донесся стон голубя,
Чья шея украшена, и молвила: "Тише!" - я.
Я жизнью твоей клянусь, будь грустно ему, как мне,
Не вздумал бы украшать он шею и красить ног. Ведь бросил мой друг меня, и после я вынесла
Заботы и горести; не бросят меня они".
После этого она отказалась от питья и пищи, и усилились ее плач и рыдания, и она плакала на людях и довела до слез рабов Аллаха и всю страну. И люди стали говорить: "Где твои глаза, о Дау-аль-Макан?" И сетовали на пристрастие судьбы, и говорили они: "Посмотреть бы, что же случилось с Кан-Маканом, почему он удалился с родины и изгнан отсюда, хотя его отец насыщал голодных и призывал к справедливости и праводушию".
И плач и стоны его матери усилилась, и весть об этом дошла до царя Сасана..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до ста сорока
Когда же настала ночь, дополняющая до ста сорока, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что до царя Сасана дошли через старших эмиров сведения о том, что случилось с Кан-Маканом, и они сказали ему: "Это сын нашего царя и потомок царя Омара ибн ан-Нумана, и стало нам известно, что он покинул родину для чужбины". И, услышав это, царь Сасан разгневался на эмиров и приказал удавить и повесить одного из них, и страх перед ним запал в сердца остальных вельмож, и никто из них не смел заговорить. Потом Сасан вспомнил, что Дау-аль-Макан оказал ему милости и поручил ему заботиться о своем сыне, и опечалился он о Кан-Макане и сказал: "Его непременно надо разыскать во всех странах".
И он призвал Теркаша и велел ему выбрать сотню всадников, взять их и поискать Кан-Макана. И Теркаш удалился и отсутствовал десять дней, а потом вернулся и сказал: "Я не узнал вестей о нем и не напал на его следы, и никто мне ничего про него не рассказал". А царь Сасан опечалился из-за того, что он так поступил с Кан-Маканом. Что же касается матери юноши, то она потеряла покой, и терпение не повиновалось ей, и прошло над нею двадцать долгих дней.
Бог что было с этими. Что же касается Кан-Макана, то, выйдя из Багдада, он растерялся и не знал, куда идти. Он шел по пустыне три дня один, но видя ни пешего, ни всадника, и сон улетел от него, и бессонница его усилилась, и думал он о близких и родине. И стал он питаться растениями с земли и пил воду из рек, и отдыхал каждый полдень, во время жары, под деревьями. И он сошел с этой дороги на другую и шел по ней три дня, а на четвертый день он приблизился к земле, где долины были покрыты свежей травой и украшены растительностью, и склоны их были прекрасны, а земля эта напилась из чаши облаков под звуки грома и крик голубей, и склоны ее зазеленели, и прекрасны стали ее равнины.
И Кап-Макан вспомнил город своего отца, Багдад, и в тоске произнес:
"Я вышел в надежде вернуться опять,
По только не знаю, когда я вернусь,
Бежал я из дома, ее полюбив,
Раз то, что случилось, нельзя устранить".
И, окончив свои стихи, он заплакал, и потом вытер слезы и поел растений, и помылся и совершил обязательные молитвы, которые пропустил за это время, и просидел в том месте, отдыхая, целый день. А когда пришла ночь, он лег спать и проспал до полуночи, и потом проснулся и услышал голос человека, который говорил:
