Товарищи - Пистоленко Владимир Иванович

— Не контроль. Мы просто интересуемся с Сережкой, и всё.

— Сказал — не покажу, значит, не покажу.

— Да покажи ты ему эту бумажку, пусть отвяжется, — попросил Сережка. — Что ты, не знаешь Максима? До ночи будет приставать.

Егор молчал.

— Покажи! — настаивал Максим.

Егор отрицательно покачал головой.

— Значит, не покажешь? — сурово спросил Максим и поднялся со стула. — Последний раз говорю: покажи. Не покажешь?

— Покажем, когда потребуется.

— Ну и не надо! Не показывай, и просить никто больше не станет. Теперь нам все понятно. Нету у тебя никакого удостоверения, потому что ты дезертир! — Максим обернулся к Сергею: — Ты понимаешь, у него совести хватило — на комсомольском собрании передовиком прикидывался! А мы все слушали, развесили уши! Ишаки! Дураки! Пойдем, Сергей, пускай «Разлуку» играет дезертирская душа.

У Егора зашумело в ушах, до него словно издали донеслись слова Максима, хлесткие, как пастушеский кнут:

— За друзей нас больше не считай, дезертир поганый! И не здоровайся. А в избу-читальню и не подумай заходить— нет тебе там места! Придешь — с крыльца спустим! На улице встретишься — обходи за квартал. Иначе плохо тебе будет. Пойдем, Сергей, пускай «ударник» один отдыхает, а то мы еще сон его нарушим. Он же в отпуске, стараньем да ударными делами и отдых и почет заслужил…

Егор слушал-слушал Максима и вдруг взорвался. Он бросился к двери, ударом ноги открыл ее и, задыхаясь, закричал:

— Уходите! Проваливайте отсюда! К чертям! Чтоб духу вашего в избе не было!

— Не гони, сами уйдем. Звать будешь — никто не заглянет, — уже из сеней ответил Максим.

Громыхнув изо всей силы дверью, Егор бросился к столу, уронил на него голову и заплакал навзрыд.

НАСТОЯЩИЙ ДРУГ

— Машенька, ножку! Ножку!

Корова переступала.

— Зорюшка, отойди маленько. В сторонку, Зорюшка, в сторонку!

Зорюшка отходила.

Когда на участок пришла заведующая фермой Анна Кузьминична, Катя уже закончила уборку во всех станках.

Она сразу же заметила большую перемену в Анне Кузьминичне. Желая выразить ей свое сочувствие, Катя улучила минуту, когда вблизи никого не было, и сказала тихонько, так, чтобы слыхала только Анна Кузьминична:

— Тетя Анна, они… у нас остановились.

— Кто? — не поняв, спросила Анна Кузьминична.

— Да эти — из ремесленного, что у вас были.

— У вас? И ты… все знаешь?

— Ой, тетечка Анна, все знаю! От вас они прямо к нам ночевать попросились и все рассказали. Мне вас так жалко! Вы только не убивайтесь. А мама моя тоже об вас расстроилась. Мы даже плакали… — Незаметно для Анны Кузьминичны Катя смахнула слезу.

Анна Кузьминична уставилась куда-то в пространство невидящими глазами, потом встрепенулась, словно сбрасывая оцепенение, и горячо обняла Катю:

— Жалостью тут, доченька, не поможешь! Нет, не поможешь. Ладно, придется что-то придумывать, а что — голова не соображает. Мыслей — словно пчелиный рой, а станешь перебирать их — ни одной дельной не находится.

— Ему бы назад нужно вернуться, в ремесленное училище, — несмело предложила Катя. — А может, сначала письмо бы написать. Спросить, как они там считают.

— Вот и я об этом думаю, да не знаю, как он. Хорошо, если согласится, а вдруг заартачится?

— Не говорили еще?

— С Егором-то? Нет… Хотела было утром поговорить, да не смогла, вот как будто вовсе речи лишилась… Ему тоже не очень сладко. Я-то вижу.

Когда утренняя работа на ферме была закончена, Катя отпросилась у Анны Кузьминичны домой под тем предлогом, что рано ушла на работу и не успела позавтракать. На самом деле второй раз завтракать она не собиралась, и гнала ее в село только смутная надежда ка встречу с Егором.

Торопливо шагая по тропинке, то взбиравшейся на крутую снежную гору, то нырявшей вниз между сугробами, Катя все время поглядывала вдоль улицы, хотя и сомневалась, что после событий сегодняшней ночи Егор может выйти из дому. И, пожалуй, сейчас надежды напрасны — ей не удастся встретить его.

Катя подошла к своей избе, так и не повидав Егора. Когда она уже взялась за скобу калитки, ее окликнули. Оглянувшись, она увидела бежавших к ней Максима Ивкина и Сережку Тюпакина.

— Катька! Слышала про Егора? — еще издали закричал Максим.

Катя поняла, что ребята уже всё знают. Когда они подошли, Катя спросила, стараясь изобразить любопытство.

— Про Егора? А что с ним?

— Он вовсе и не в отпуску, а просто сбежал, — пояснил Сережка.

— Сбежал? Откуда? — удивилась Катя,

— Брось притворяться! Не понимаю, зачем люди прикидываются и дурачков из себя строят! — грубовато сказал Максим. — Ведь знаешь же ты, о чем мы говорим. Знаешь?

— Ну и знаю. А кому какое дело, что я знаю? — перешла Катя на вызывающий тон. — От того, что я знаю или не знаю, никому ни тепло, ни холодно!

— А мы об этом и не говорим. Понятно? К тебе как к человеку обратились, а ты сразу пыль в глаза. Тоже мне царевна-недотрога! Пошли, Сережка. Нечего зря время терять на пустые разговоры.

Максим и Сергей вошли во двор Баклановых. Катя повернулась спиной к калитке. «Зачем они пошли к Егору? — удивилась она. — Вроде там и делать им нечего…» Дождавшись, когда ребята скрылись в избе, она тоже пошла к Баклановым. Если бы Катю спросили, зачем она туда идет, она не смогла бы ответить: шла она без плана и без цели — просто потому, что иначе поступить не могла.

Войдя в сени, она долго прислушивалась, но разобрать, о чем спорят, было трудно. Вдруг раздался резкий выкрик Максима: «За друзей нас больше не считай, дезертир поганый! И не здоровайся!» Максим говорил еще что-то, но слов Катя не разобрала. Потом послышался гневный голос Егора. «Выгоняет», — подумала Катя и тут же сообразила, что сейчас входить в избу уже не время, а уйти — не успеть: увидят Максим и Сережка. Она проворно юркнула за деревянный ларь в темном углу сеней.

Дверь распахнулась со стуком и резко, так, что чуть не слетела с петель. Из избы выскочили Максим и Сергей и, не задерживаясь в сенях, выбежали во двор. Егор захлопнул дверь.

Катя стояла за ларем не шевелясь и старалась представить себе, где сейчас Максим и Сережка: она хотела выйти на улицу, когда они отойдут подальше.

«Ну, пора идти», — решила она и, ступая возможно тише, вышла из своего убежища. За дверью послышались странные звуки. Катя подошла ближе к двери, остановилась, прислушалась… Догадавшись, что это за звуки, она, не раздумывая, кинулась в комнату.

Егор сидел в кухне на скамье. Уронив голову на стол и крепко сжав ее руками, он плакал. Все его тело слегка покачивалось из стороны в сторону. Когда он вздыхал, раздавался протяжный стон, потом его плечи начинали вздрагивать, и комнату наполняли прерывистые рыдания. По щекам Кати потекли слезы. Не думая, хорошо это или плохо, охваченная жалостью к плачущему человеку, она подошла к Егору и, плотно сжав губы, чтобы не вырвалось всхлипывание, стала гладить его по голове. В далеком Катином детстве так утешала ее мать. Прикосновение ласковых материнских рук всегда сразу же успокаивало Катю. А Егор вроде ничего и не замечал.

Если утром и ночью, думая о встрече с Егором, Катя собиралась отругать его, то сейчас, видя его отчаяние, она готова была наговорить ему самых ласковых и нежных слов, какие когда-либо слышала.

— Гора, Горушка, не надо, не плачь, — зашептала Катя.

Он сразу отшатнулся от стола, выпрямился и, удивленный, повернулся к ней.

— Ты… чего… пришла? — хрипловато спросил он. — Может, тоже? Айда, давай… мне теперь все равно. Пускай что хотят говорят. Может, ты тоже хочешь сказать… чтоб… не здороваться? Вот только что… двое приходили…