Товарищи - Пистоленко Владимир Иванович

— А вы, Василий Мазай, серьезно продумали все это?

— Думал, товарищ мастер.

— Не зря затеваете?

— Не зря, товарищ мастер. Надоело.

— Ну-ну, смотрите, — сказал Селезнев и положил лист в карман. — Будем решать.

Мазай смутился. Он ожидал, что, прочитав его заявление, мастер будет возражать, станет уговаривать взять заявление обратно, а он, Васька, немного поломается для виду и выставит свои условия.

— После обеда соберите в красном уголке свою подгруппу. Посоветуемся с ребятами.

— А зачем, товарищ мастер? Я же не им заявление пишу, а вам и директору. Больше никого это дело не касается.

— Старостой подгруппы вас выбирали не мы с директором, а ребята. Так-то.

Когда Мазай объявил о собрании, кто-то спросил, какой вопрос будет обсуждаться, но Васька ответил, что не знает — он решил поразить всех неожиданностью.

В красный уголок Мазай пришел пораньше. Ему сказали, что сегодня вышла из больницы Оля, и в красном уголке он надеялся увидеть ее до начала собрания. Разговаривать с Олей Васька не собирался, ему просто хотелось взглянуть на нее, чтобы убедиться, продолжает она сердиться на него или слова, сказанные в больнице, были вызваны минутной вспышкой.

Все праздничные дни Васька думал о своей ссоре с Олей. Он и верил и не верил, что дружбе их конец. Иногда ему казалось, что Оля, как это не раз бывало с ней и раньше, просто погорячилась, а немного остынет, успокоится — и будет относиться к нему по-прежнему.

Мазай не ошибся. Оля была в красном уголке. Она сидела на стуле в центре небольшого кружка ребят и девушек. Рядом с ней стоял Сережа. Он играл на гитаре, а все пели «Кто сказал, что надо бросить песни на войне». Батурин и Жутаев сидели за шахматами у окна.

Поймав на себе взгляд Оли, Васька помахал рукой. Оля ответила чуть заметным кивком головы.

Мазаю показалось, что Оля уже не только не сердится, но смотрит даже дружески и ласково. Этого было достаточно, чтобы Васька снова почувствовал себя в роли победителя. Он пробрался в середину кружка и с насмешливой улыбкой уставился на Сережу:

— А ты вроде ничего бренькаешь. Только не поймешь, гитара у тебя или разбитый барабан. Шумит здорово, заглушает голоса, даже толком и не разберешь — не то Наташа поет, не то козленок пищит.

— Нечего смеяться! — резко ответила Наташа. — Пою, как умею, а твоя критика меня не волнует. Да, правду сказать, это и не критика, а так себе, болтовня.

Сережа протянул Мазаю гитару:

— Не нравится — сам сыграй. Я не возражаю.

Но Мазай гитары не взял.

— Была нужда! — насмешливо ответил он, опуская руки в карманы.

В разговор ввязалась Надя:

— Вася, сыграй «Ах ты, сердце», а мы с Олей споем. Знаешь, сколько времени мы не пели вместе! Сыграй!

— Настроения такого нету, чтоб играть. Не хочется.

— Ну, сыграй! — продолжала уговаривать Надя. — Тебя же просят.

— Разучился. С тех пор как своей гитаре расставанье устроил, не играю. Других послушаю, поучусь маленько.

— И зачем вы, Надя, просите, кланяетесь ему? — не выдержал Батурин, слышавший, этот разговор. — Не хочет— и не надо. Что, на Мазае свет клином сошелся?

— Правильно, товарищ Батурин, — подтвердила Наташа. — Воображала ты, Мазай! Сережка, играй! Без кривляк обойдемся.

Сережа взял аккорд.

Входя в комнату, Мазай не заметил Батурина и увидел его, только когда секретарь комитета вмешался в разговор. Васька понял, что переборщил и Батурин им недоволен. Этого Мазаю, да еще перед сегодняшним собранием, никак не хотелось, и он, желая хотя немного оправдаться, решил выдать все за шутку:

— С тобой, Наташка, разговаривать можно только по конспекту, как бы что с языка не слетело. — Он почти вырвал из рук Сережи гитару: — Пошутил я. Давайте, певицы! Закручивайте!

В умелых Васькиных руках струны дружно запели.

Оля, слегка опираясь на палку, поднялась со стула и вплотную подошла к Мазаю.

— Отдай гитару Сережке! — негромко сказала она.

— Ладно, Ольга, давай затягивай, — примирительно ответил Мазай, не прекращая игры.

— Под твою музыку петь не стану. Понятно? Отдай Сережке, тебе говорят! Подумаешь, знаменитость!

В комнату вошли Колесов и Селезнев. Разговоры мгновенно прекратились, ребята встали и подтянулись. Сунув в руки Сереже гитару, Мазай отрапортовал:

— Товарищ директор, моя подгруппа в полном составе!

Колесов поздоровался и пригласил ребят сесть.

— Собрали мы вас, ребята, затем, чтобы посоветоваться и коллективно найти правильное решение. О чем будет идти разговор — вы, наверно, знаете… Не говорили? Мазай подал в дирекцию заявление, его-то и нужно нам разобрать. Расскажите, Мазай, о чем вы просите.

— А там, в заявлении, все написано, товарищ директор.

Селезнев сделал Мазаю замечание:

— Заявление — заявлением, а если директор просит рассказать, то не переговариваться нужно, а делать то, о чем просят.

Мазай поднялся с места:

— Пожалуйста, не трудно. Я прошу, чтоб перевели меня в другую подгруппу. А то и совсем в другую группу. Если меня нельзя, как я, значит, староста, то пусть переведут Жутаева. Работать с ним я не хочу.

— Скажите, Мазай, из-за чего вы так не любите Жутаева? Что он сделал вам плохого? В чем он мешает вам?

— Ничего не мешает, товарищ директор. А работать с ним я не стану. Вот и все.

— Нет, так не пойдет, — не выдержал Батурин. — Комитет комсомола, например, ценит Жутаева и рекомендует его комсоргом вашей группы. Расскажи, Мазай, в чем дело. Может, ты знаешь о нем такое, чего все мы не знаем. Говори.

— Нечего мне говорить. Что я знаю, то и все знают.

Оля подняла руку:

— Товарищ директор, я хочу сказать.

Мазай обернулся в ее сторону и по суровому взгляду из-под сдвинутых бровей понял: Оля будет выступать против него.

— Ладно уж ты… знаем, о чем будешь говорить. Для тебя лучше Жутаева никого на свете нет.

Щеки Оли покраснели, но она не растерялась:

— Не ехидничай, Васька! Не поможет. Да, я начала дружить с Борисом. Ну и что? Плохо? Я знаю. почему ты злишься на него: завидуешь. А завидуешь потому, что видишь — он лучше тебя. Да, лучше. Кто от него плохое видел? Никто. Еще недавно я тоже была против него, насмехалась вместе с другими. Думала, что Васька Мазай у нас первый парень на деревне. Мы в то время даже название себе такое придумали — мазаевцы! Помнишь, Вася? А как вели себя эти мазаевцы? Проходу никому не давали. И себя и училище позорили. И всё твои были затеи, а мы как попугаи. Ну, ничего, хотя поздно — все ж спохватились. А тебе это не нравится, хочется на прежнее повернуть. Правда, Вася? Обидно: был атаманом, а стал никем. Только не выйдет, назад нас не утащить. И атаманом тебе больше не быть. Вот это я и хотела сказать.

После Оли выступили Широков и Сережа. Они говорили о том, что Мазай, если хочет, может уходить, но Жутаева переводить не нужно.

— А ты почему ни слова? — обратился к Борису Батурин. — Может, расскажешь о своих взаимоотношениях с Мазаем? Ведь он на тебя обижается.

Жутаев поднялся со стула, помолчал, словно собираясь с мыслями:

— Ну что ж, пусть обижается. А я против него никакого зла не таю. На работе я с ним соревнуюсь. Хорошо Мазай работает, с ним тягаться нелегко. За работу Мазая просто уважать можно. А вот когда он начинает строить из себя атамана, то до того противно становится, что и говорить не хочется. Ты, Василий, как знаешь, можешь обижаться, а молчать, когда ты свои штучки выкидываешь, все равно не буду.

— Жутаев, скажите, вы согласились бы перейти в другую подгруппу или группу?

Вопрос директора был неожиданным, Борис не знал, что ответить.

— Не смущайтесь, Жутаев, говорите так, как думаете. Душой кривить — ни-ни!.. Что вы хотите сказать, Сергей Рудаков? — обратился Колесов к поднявшему руку Сереже.

— Товарищ директор, а почему вы спрашиваете Жутаева, согласен ли он перейти? Пускай Мазай переходит, если надоело с нами.

— Я пока никого никуда не перевожу, только спрашиваю— согласен Жутаев или нет? Так что же вы скажете Жутаев?