Сказки печали и радости - Стрельченко Дарина

– С-сама пошла. – Голос был странный, будто не один, а три разом. И снова тройная вспышка, глаза – багрянец, золото, синева…

– Кто ты? – прохрипела Вольяна, задыхаясь.

– Прочь от них! – Тварь кто-то сбил, раздался грохот.

Это был Бессчастный. Он ухватил призрака за волосы, но лишь на миг.

Ша-и-аш! Ша-и-аш!

Незнакомка взмыла. Раскинула руки, страшно закричала, и ветер швырнул Бессчастного на Вольяну, обоих – в угол. Еще порыв – и в воздух подбросило клетку с Грозой Морей.

– Вас-с – не трону, – бросила тварь, мерцая глазами. Высокомерно скривилась. – А вот он обещ-щал мне свое тело. Пора.

Вольяна шатко поднялась, ловя взгляд пирата. Он словно покорился: сидел в углу, как бабочка в банке. Молчал. Вольяна увидела, как Бессчастный тащит с пояса серп, гадает, что делать… и не знает. Но не уступит. Не по чести: страж – не только тюремщик, он и защитник. И она, капитан, тоже?..

– Стой! – не смолчала. Вышла вперед, задрала голову. – Стой, стой, не спеши, ты… – В голове было пусто. Как торговаться? – Ты женщина! Зачем тебе его тело? Мужское! Фу!

Боже, что городит! Бессчастный уставился изумленно, даже приподнявший голову пират растерялся. Зато призрак заинтересованно сощурилась, чуть спустилась. Ветер все выл, но хоть уже не хлестал, тоже притих.

– Ты мне не подойдеш-шь, – бросила она, потянув носом. – Только чародей выдержит.

– А… а… – заспешила Вольяна. – Ты хоть кто, скажи? Я придумаю, как тебе помочь!

На нее посмотрели с сомнением, с насмешкой, но черные губы все же разомкнулись снова и изрекли то, от чего застыла кровь:

– Ветреница. Царь-Девица. Было нас-с три, но пепла хватило на одну. Так и живу.

Царь-Девица… О боги. Проклятый призрак Трех Цариц.

Вольяна знала эту жестокую легенду. О мире, где континент-полумесяц был еще Шестью Царствами. Где правили Три Царя и Три Царицы, где все было хорошо, пока однажды из моря на востоке не поднялся Буян. И начались в Царствах бури, морозы и неурожаи. И пришел с Буяна юноша, сказавший, что он – островной король, а эти беды – его кручина, ведь он совсем один. И рассказал, как его утешить: отдать ему в подданные всего-то каждого седьмого ребенка от десяти до семнадцати весен.

Цари, хотя юноша поднял из моря армию мертвых витязей, сказали: будем воевать, не отдадим. Царицы поначалу согласились, но видя, что враг сильнее, а на континенте все голоднее и холоднее, передумали. Альбатрос получил бродяжек. Потом сирот. Потом – маленьких преступников. Потом тайно стали вывозить детей и из земель Царей. И вот набрали. Король обратил витязей в пену, наделил подданных чарами, богатством – и затворился на острове. Настал мир. Но озлобленные, уязвленные, Цари скоро свергли Цариц. Забрали их земли, сожгли их самих. С тех пор женщины и потеряли волю. С тех пор богам и молились, чтобы Враг Не Пришел.

Хотя Враг и не приходил ни разу. К Врагу даже обращались за помощью. Как сейчас.

– Что думаешь… – Вольяна облизнула губы, дрожа, – насчет механического тела? Женского. Совершенного. Его легко сделает тебе мой муж… если смогу его спасти.

Ветер коснулся лица – без ярости, уже с лисьим любопытством. Ветреница зажмурилась, опустилась ниже. Клетка грубо упала обратно на палубу.

– Никогда не покидала небес-с над водой, не могла, – зашелестели голоса. – Но этот корабль… раз он пустил меня, на нем – смогу. Бери меня на борт, голубка.

– Вольяна! – раздалось рядом. Бессчастный наконец подал голос. – А меня кто-нибудь…

– Нет, – отрезали они хором с призраком.

– Так и знал.

Ничего больше не сказав, Бессчастный побрел вперед – приводить в чувство стонущего пирата и увальней. Ветреница рассмеялась вслед.

Корабль летел низко, почти касаясь волн крепким брюхом. В облаках-парусах его, сейчас темно-синих, путались звезды. Как всегда, выбрал высоту сам. Чуял, как безопаснее.

Тук-тук.

Вольяна, сидя у штурвала, слушала сердцецвет – и сердце. Далекое. Слабеющее. Горько молила: «Только дождитесь».

Ша-и-аш!

– Тоскуеш-шь? – Обдало холодом, Ветреница замерла рядом, жуткая, оборванная. Оскалилась. Блеснули золотые серьги-слёзки.

Вольяна покачала головой.

– Думаю…

– Страш-шно?

– Очень.

Царь-Девица молчала, глаза меняли цвет. За эти дни Вольяна разглядела ее хорошо: золу на руках и волосах, ожоги, обугленный подол. Сердце сжималось: как же жаль. Разве так грешны были Царицы, что хотели мира? Да и Буян оказался местом счастливым…

– Грус-стно, что тело твое чахленькое мне не годится, – бросили ей.

Жалость как рукой сняло. Но стало интересно:

– Почему грустно?

Ветреница усмехнулась.

– Да потому. С-сожгли нас девицами. Никто не успел познать любви. А ты…

– Я тоже нет, – возразила Вольяна. Вспомнила насмешки пирата и кое-что еще, что давило на сердце. – Может, я… вообще все придумала и…

– Пус-сть и так! – Снова холодный порыв, и Ветреница взвилась, затанцевала призрачными башмаками на металлическом борту. – Пусть! Что дурного? Коли нет любви, отчего ее себе не придумать? Каждый ради нее живет, голубка! Ее ищет или из-за нее мучится! На них посмотри!

Тут Вольяну подхватило, резко, как перышко – и отнесло к палубе. Она тихонько повисла у мачты – и увидела клетку, где как всегда грелся на солнце пират. Бессчастный сидел по другую сторону прутьев и расчесывал ему волосы. Они тихо говорили.

– Мужики… а вс-се про то же, – рассмеялась в ухо Царь-Девица.

Гроза Морей вспоминал, как же впутался в сделку: приютским мальчишкой убежал с острова, прибился к разбойникам, стал для них незаменим из-за чар. Когда бриг разбился в шторме, когда все они захлебывались в волнах, – позвал Царь-Девицу на помощь. Свое тело он отдал за их жизни. А потом, когда спустя несколько лет о нем прознали Пожиратели, его просто выдали им. Слишком хороша была награда Цесаревича.

Бессчастный же рассказывал о своем имени – что ненавидит его. Так ему выпало: первыми умерли родители, потом брат, потом умирали наставники в воинском деле, товарищи, командиры, друзья, невеста, снова друзья… Бывает оно – такое таинственное проклятие Лиха, достается, как несчастливые карты. С ним лучше ни к кому не привязываться, ибо чем сильнее тянешься к человеку – тем мучительнее его смерть.

– Как бы вас всех ненароком не погубить… – с грустью сказал Бессчастный, поднял случайно глаза к мачте и аж подскочил. – Вы?!

Ветреница расхохоталась на три голоса, да и бросила Вольяну к клетке. Подхватила только у самой палубы, приземлила, не дав ушибиться. Вольяна, красная, сердитая, встала, отряхнулась.

– Не хотела мешать. – Она посмотрела на гребень. – Ой… лакействуете.

Теперь смутился он, потупил глаза.

– Я обидел вас. Недооценил. И более беспокоить не смею.

– И волосы он, кстати, дерет меньше, ты, девка, грубая, – добавил ехидно пират. Ветреница опять рассмеялась. – А ты что хохочешь, горелая селедка?

– Так. – Глаза ее опять замерцали от улыбки. – Будто ожила. Ненадолго. И… – Она осеклась. Взмыла на край борта, посмотрела вниз. – Это что?..

Вольяна пока не видела, но слышать начала. Снова – незнакомые чары.

Др-р-р-у-р-р-рд.

Тусклые. Усталые.

Подскочила к борту, свесилась вниз и сразу нашла то, на что глазела Ветреница. По волнам плыла большая льдина. В ней темнел человеческий силуэт.

– Твои делишки? – Бессчастный подошел, тоже склонился, но обращался к пирату.

– Видел бы – сказал бы… – проворчал тот, звонко боднув клетку.

– Человек за бортом! – пояснила Царь-Девица. – И во льду!

Пират нахмурился, замотал головой.

– Глыбы не создаю. Моя магия потоньше.

Вольяна переглянулась с Бессчастным.

– Может, поднимем его? Замедляется корабль. Чувствует что-то?

Глаза его были холодные, усталые. Вот-вот буркнет: «Мягкотелая». Нет, промолчал.