Девочка-медведь - Андерсон Софи

Я тормошу Мышеловчика в надежде, что он составит мне компанию. Он потягивается и зевает мне в ухо.

— Уже подходим к хижине?

— Надеюсь, да, мы уже порядочно прошли, прежде чем встретили Ивана.

Мышеловчик морщит нос, втягивая ноздрями воздух.

— Меня позабавило, как ты разобралась с этим волком — сначала подралась, потом лапшу ему на уши навешала. Я бы, конечно, обошёлся с ним по-другому, но ты молодец, что взяла дело в свои руки. Уж очень не хотелось мне убивать беднягу.

— Убивать? — Я приподнимаю брови. — Да пока я не отвлекла его рассказом про коготь, ты у меня в кармане прятался и дрожал как осиновый лист.

— Ничего я не прятался. — Мышеловчик встаёт на задние лапки и скалит зубы. — Я прикидывал, насколько он опасен, прежде чем нападать. Я, знаешь ли, без надобности никакую живность не убиваю.

Я стараюсь не прыснуть со смеху, воображая, как бы Мышеловчик сражался с огромным волком.

— И вообще, — Мышеловчик задирает подбородок, — чтоб ты знала, дрожал я вовсе не от страха. Я дрожал от бешенства!

Всё-таки я, не сдержавшись, прыскаю, но делаю вид, будто закашлялась.

Шерсть Мышеловчика топорщится и колет мне шею.

— Ведёшь ты себя из лап вон невежливо. Но так и быть, прощаю. Ты просто ещё не знаешь моих выдающихся охотничьих качеств.

— Не ты ли говорил, что это олень? — Я скашиваю глаза на Мышеловчика.

— Какой ещё олень?

— Такой! Я тебя спросила, что там шумит впереди, и ты сказал, олень. А это был волк.

— Ты просто не расслышала. Я уже указывал тебе, что ты не умеешь слушать как следует.

Мышеловчик проскальзывает обратно мне за воротник и тут же начинает похрапывать.

Вот же досада! Хотела, чтобы Мышеловчик поболтал со мной, пока мы идём, а вместо этого только обидела его. Он переворачивается на другой бок и теперь упирается мне в загривок спинкой. Ну да ладно, чем грызть себя, лучше уж насладиться его успокоительным теплом.

Тропинка узенькая, местами почти невидимая в темноте. Без спичек я не могу зажечь фонарь и теперь до боли в глазах вглядываюсь в кромешную тьму, напрягаю всё внимание, чтобы не сбиться с извилистой тропинки. Кажется, я иду уже много часов, прежде чем тропинка наконец выворачивает из сосняка на открытое место.

В лунном свете на нетронутом снегу хорошо видны следы от саней. Сердце подскакивает от радости — наверное, здесь проехал Анатолий. Интересно, в той ли он сейчас хижине, к которой я иду? То-то он удивится мне! Воображение уже рисует картину, как он пригласит меня отогреться у своего очага, а может быть, даже предложит горячего бульона с хлебом. Может, он подскажет мне, где искать ключики к моему прошлому? Окрылённая надеждами, я прибавляю шаг.

Вскоре я замечаю хижину Анатолия на голой опушке возле крутого склона. Хижина тёмная и холодная, совсем как ночь вокруг. Окошки не светятся, из трубы не вьётся дымок. Ещё не дойдя до двери, я знаю, что Анатолия в хижине нет.

— Как думаешь, где Анатолий хранит запасы налима? — Мышеловчик тут как тут, уселся у меня на плече, пока я отодвигала засов на двери. Замки в Снежном лесу не нужны — деревенские редко когда заходят в эту глушь, зато засовы оберегают жилище от волков и медведей. Толстая деревянная дверь крякает, открываясь. Мышеловчик тут же сбегает вниз по моему локтю и в один прыжок исчезает в непроглядной тьме хижины. Я тоже захожу и плотно закрываю дверь. «Уф-ф-ф!» — выдыхаю с облегчением. Жаль, что Анатолий не здесь, но, по крайней мере, я нашла безопасное место для отдыха. Прислоняюсь спиной к двери, и на меня наваливается такая усталость, что я почти съезжаю на пол. Но надо развести огонь и осмотреть прокушенную Иваном руку.

— Мышеловчик? — зову я, и он тут же карабкается мне на плечо и трогает лапкой мою щёку.

— Что тебе, человечья девочка?

— Хотела убедиться, что ты в порядке.

— Я-то в порядке, жаль, никаким налимом тут и не пахнет. — Мышеловчик недовольно кривит мохнатую мордашку.

— А как насчёт свечей и спичек? — спрашиваю я.

— У печки посмотри.

Мышеловчик указывает носом в сторону печки, и я осторожно иду вперёд, потому что глаза ещё не привыкли к здешней темени. Нахожу свечи, зажигаю и повсюду расставляю их. Глубокие тени в углах исчезают, и хижина наполняется уютным жёлтым светом, отчего мне сразу вспоминается наш с Мамочкой дом. Скоро рассветёт, Мамочка проснётся и обнаружит, что меня нет. Желая отвлечься от грустных мыслей, я оглядываюсь вокруг.

Хижина Анатолия меньше, чем мне запомнилось в детстве, а в остальном ничего тут не переменилось. Везде чистота и порядок, и вещи здесь только самые нужные: горшки и кастрюли, металлический инструмент, деревянные распялки для сушки шкур, горки пуха и меховых шкурок, к потолочным балкам подвешены мешочки с зерном и солью — чтобы мыши не добрались.

В хижине пахнет Анатолием — чаем с лимоном, свежевыпавшим снегом, смолистым дымком от поленьев и чуть слежавшимися мехами. Я глубоко вдыхаю, заполняю лёгкие запахом Анатолия и гадаю, когда он в последний раз наведывался сюда. Поленья и растопка аккуратно сложены в печке, рядом на полу трутница. Мне вдруг кажется, что он ожидал меня, хотя, скорее всего, приготовил всё это для своего следующего прихода сюда.

Я разжигаю в печке огонь и ставлю на решётку наполненный водой чайник. Язычки пламени завиваются спиральками над поленьями и рассылают по комнате волны живительного тепла. Протягиваю к огню руки, их покалывает иголками, когда кровь возвращается в мои промёрзшие пальцы, а в месте укуса пульсирует. Стаскиваю тулупчик и закатываю рукав, чтобы осмотреть рану. На коже большой багрово-фиолетовый кровоподтёк, но она не прокушена. Будь здесь Мамочка, она бы немедленно уврачевала рану припаркой из бодяги. Я решительно опускаю рукав. Подумаешь, просто синяк. Интересно, это толстая кожа рукава защитила меня или Иван сам не хотел слишком сильно впиваться? Клыки у него будь здоров какие острые, и захоти он, вмиг прокусил бы мне руку до крови.

— С лап сбился, а налима не нашёл, — бурчит Мышеловчик с высокой полки, уставленной стеклянными и консервными банками.

— Может, здесь найдётся ещё что-нибудь тебе по вкусу? — Я подхожу к полке, читаю этикетки. — Как насчёт маринованной селёдки?

Мышеловчик в отвращении морщит нос.

— Схожу-ка лучше на охоту. — Он спрыгивает с полки и мчится к щели за плинтусом.

— Из хижины ни шагу! — напутствую я.

Он высовывается из щели:

— Я, знаешь ли, как-нибудь сам о себе позабочусь.

— Угу. Вот только… — мне хочется попросить его остаться, но нужные слова никак не придумываются, и приходится идти на уловку, — вроде я слышала, как под половицами возится мышь.

— Если здесь мышь, я её вмиг изловлю, — успокаивает меня Мышеловчик и снова юркает в щель. Мне тоскливо в опустевшей хижине, но, едва мои ступни улавливают лёгкие колебания от ласочьих шажков под полом, тоска сразу исчезает.

Свистит чайник. Я завариваю себе чаю и запиваю им один из прихваченных в дорогу пирожков. Потом вспоминаю про ожерелье из сушек, которое Мамочка повесила мне на шею. Оно по-прежнему со мной. Разламываю твёрденькие сладкие колечки и макаю их в чай.

Без Мышеловчика всё равно не засну. И я усаживаюсь в кресло у очага, рассматриваю книги, стопкой сложенные рядом на столике. По большей части они старые и потрёпанные, про рыбалку, охоту и ловлю в силки. На торчащих из них страницах видны схемы устройства капканов и карты с меленькими значками. В самом низу стопки — книжка стихов и ещё одна, с рассказами. Я откладываю верхние книги, чтобы добраться до рассказов, из одной вываливаются несколько листков и рассыпаются по полу.

Я наклоняюсь поднять их и замираю, узнав убористый почерк Анатолия, которым на ближайшем ко мне листке выведено: «Дитё медведицы».

В голове вихрем проносится рассказ Ивана Серого Волка о мишутке и обо мне, самой себя не помнящей, дрожащие пальцы тянутся к листку. Это один из рассказов Анатолия. И раньше я его не слышала. Читаю первые строчки, а в голове звучит голос Анатолия, и с каждым прочитанным словом мой пульс учащается — а вдруг этот рассказ объяснит, кто я?