Страшные сказки - Тихонов Василий

Так-то вот оно и бывает с жадными да скупыми. Но меня, вишь, это минуло. Клады-то я думал не для богатства вынуть - уж больно сапоги со скрипом хотелось иметь. И так меня эта думка замучила, что сон пропал. Сомкну веки, у самого одно на уме: как клады укараулить. Я их по-честному разделить хотел, чтоб никому не обидно было. А тут мне на ухо кто-то нашёптывает и нашёптывает: "Не трогай наши клады, Егорушко. Не трогай. У тебя тогда всё будет, если не затронешь". Открою глаза - нет никого, только огонёчек синенький в углу горит. Снова веки сомкну - опять наваждение: голос слыхать, а кто шепчет - непонятно. "Ежли не затронешь телёночка с курочкой, ежели сделаешь, как велим, все клады тогда тебе открыты будут - любой вынимай. Согласный - дак приходи к нам на поляночку, мы уж тебя научим". Опять глаза открыл. Огонёчек не пропадает, горит себе тихохонько. Только то странно, будто и не от свечки, не от керосинки - ровный совсем и сголуба как бы. И слышу я: веретёшко по полу жургает: "Жар-р, жар-р, жар-р". Кто ж это ночью прясть может? Поглядел в уголок, тут у меня сердце чуть из горла и не выскочило. Сидит у пряслицы старушка маленькая. В платочке, сарафане, как бабка моя ещё нашивала. Сидит и прядёт, а на прялку пряжа светленькая привязана - большущий такой комок. Гляжу я и понять не могу, из чего пряжа выделана - не видал такой никогда.

Тут-то страшно мне стало. Как обожгло водой студёной - это ж суседиха из голбца выбралась. Самое её время. Нас, вишь, суседихой сызмальства пугали, чтобы без дела в голбец не лазили. А тут вот она, сидит, прядёт. Её к доброму не видают, только к худому. Тут бы мне и призадуматься, о чём знак был, а сапоги, вишь, весь белый свет застили - так покрасоваться перед девками охота было. Вот я и смекаю про себя, что голоса не иначе как про папоротников цвет говорили. Есть такой цветочек, в ночь на Ивана цветёт. И вот, кто счастливый, тому достаётся этот цветочек. И все клады в земле бывают открыты. А голоса шепчут: "Правильно, Егорушко! Правильно смекаешь. Приходи к нам на поляночку в эту ночь, всё как есть тебе про цвет папора скажем. Приходи-и, приходи-и, а про клады эти забудь. Наши они". Тут я и решился. Не иначе, и меня заморока взяла. Знал ведь, что бесовское это дело, а бабушкины золотые слова запамятовал.

Ввечеру парни опять на гулянку собираются. Оно, вишь, после Пасхи как раз было, за зиму-то насиделись по избам да по баням, на воле погулять охота стала. Грех, конечно, в пост гулянки устраивать, но ведь противу натуры не попрёшь. Молодость, она и на то молодость, чтобы работать справно и веселиться справно. А я хворым сказался - мне ж в Кривой лог идти надо, всё про цвет папора узнать. Слыхал и рассказы такие, но, говорят, не было ещё человека, который бы им до конца завладел. Всё нечистый дух его выманивает. А тут, я смекаю, они и предложили. Вот и отправился.

Иду я дорогой, спешить, вроде, незачем. И опять меня любопытство разобрало. На краю, вишь, кузня стояла. Трофимка там робил. Перед летом-то работы много, но тут что-то совсем завечеровал мужик. А на кузнеца многое тоже наговаривают. Он, вишь, с огнём и с железом робит, дак черти, говорят, ему и помогают. Решил я крадом подглядеть, чем он таким в самое страшное время занимается. Подкрался к кузне, а заглянуть не с руки. Вот и залез на крышу, стал в щели заглядывать. Трофимка молоточком по наковальне постукивает, жар там у него пышет. Пригляделся: а он гвозди куёт - для обчества старается. Хотел я уже слазить с крыши, да тут на дороге тройка показалась незнакомая. Правит ею мужик ладный, а кони на отличку ото всех. Груди широкие, бабки, как точеные, - хорошо тянуть должны. Тройка, вишь, у кузни остановилась. Трофимка услыхал.

-  Кого черти принесли в такую темень?!

А мужик слез у кузни, весь в кожу затянутый, вот она у его и поскрипывает, как сапоги.

-  Ты, что ль, кузнец будешь?

-  Ну, я. А ты что ж в такое время коней маешь?

-  Не твоя это забота, Трофимка.

- Ишь ты какой выискался! Я тебя и не видывал, а ты "Трофимка". Мне все уважение оказывают, по отчеству величают, а ты выискался тут. Тьфу, пропасть!

- Ладно, хорош лаяться. Не собаки, чай. Возьмёшься для меня работу сделать?

- Недосуг мне. Другой работы навалом. Тебе, знать, ковать надобно коней-то. А у меня и без тебя голова болит, как бы со всем ко времени управиться.

-  Да я тебе богато заплачу.

-  На что мне твои деньги? Подавился бы ты ими.

- Не лайся, Трофимка. А то хуже будет, ежели просьбу мою не исполнишь.

- Ой, ой, напугал как! Самого соплёй перебить можно, а туда же - пугает. Ну что ты со мной сделаешь?!

-  А вот гляди!

Тут возница прямо на глазах расти начал - уж выше крыши вытянулся. Взял он ёлочку за маковку, дёрнул легонько и так её зашвырнул, что и не видать было, куда упала. Трофимка со страху закрестился - понял, кто к нему в заказчики пожаловал.

-  Ну, будешь ли ковать?

-  Да куда от тебя, окаянный, денешься. Буду.

Мужик сразу простого росту стал. Наладился Трофимка с молоточком, гвоздями, подковки достал. У коренника ногу заднюю загинает да как заорёт вдруг!

-  Не буду ковать, хоть режь меня! Там же нога человечья!

- Не твоя заботушка! Куй, тебе говорят! А не станешь - дак гляди, самого тебя, как ёлку, закину!

-  Ладно, твоя взяла.

-  Куй, куй, я уж и кошель приготовил.

Стучит Трофимка молоточком, а у самого из глаз аж слёзы катятся. Виданное ли дело - в человечью ногу гвозди вбивать! И коренник стоит, дёргает его во все стороны, плачет горючими слёзами - они у него аж с горошину сыплются.

Взялся кузнец за передние ноги. Ещё пуще зарыдал.

- Как же мне в руку-то человечью гвозди вгонять? За что ж мне такая мука?!

- Куй, куй давай! Твоё дело робить, а не глядеть, что под гвоздём. Присмотрелся я получше, в молодости-то глаз зоркий был. Господи, ужас какой! Рука-то крестьянская, узловатая, ладонь широкая. Это ж мука какая! Господь через то же прошёл. И ступни, и ладони ему гвоздями на кресте дырявили, а он терпел.

Закончил Трофимка работу. Возница в повозку взлетел, гикнул, свистнул, тройку без жалости нахлёстывает - вот кони и полетели, как проклятые. Вмиг не стало видать, только дорога загудела по-страшному. А Трофимка глянул - у ног его кошель тяжёлый лежит. Поднял он его, сказал только: "Господи, прости!" - взвыл дурным голосом и в канаву кошель забросил. А в канаве пыхнуло огнём. Чёртовы-то деньги, видать, не простые оказались.

Потом уж мне Гриша разъяснил, что там такое случилось. Возница, понятно, сатана и был. Он ведь на Пасху обязательно человека в петлю должен подтолкнуть - иначе ему нельзя. Вот он и присматривает, выискивает где у кого слабинка есть. А тут семейство целое попалось. Они, вишь, небогато жили, а ещё год неурожайный. Вот, как совсем невмочь стало, окаянный им нашёптывал. Хозяин-то печь рано закрыл - они всем семейством и угорели. А сатане этого и надо - души грешные улавливать. Он их в коней оборотил и катался, пока луна стояла.

Тогда-то я не понял, что это такое случилось, потом уж только. А ведь знак это мне был, чтобы не ходил в Кривой лог, чтобы не думал про цвет папора. А мне уж больно хотелось сапоги заиметь, вот дальше и пошёл. Дошёл до места, на пеньке пристроился. Сижу, жду, что дальше будет. А из лесу выходит мужик здоровущий. Как он появился, деревья сразу к земле загинаться стали. У меня аж мороз по коже пошёл, как в бане, когда с улицы в жар попадёшь. На мужика и глянуть боюсь.

-  Зачем пожаловал, парень?

- Да не знаю, дяденька. Велено было явиться. Разговор, видать, какой-то до меня есть.

-  А кто велел-то?

- Да голос был мне, видение. Старуха маленькая в сарафане да в платочке блазнила.

-  Это уж сестрёнка наша. Голос-то про клады спрашивал?

- Про клады, про клады, дяденька. Я уж думал курочку с телёнком монетами рассыпать, а голос отговаривал.

- Что ж ты такой-сякой на чужой каравай рот разеваешь?! Ты эти клады зарывал? Ты заклятие на них ложил?