Кружево - Черепанов Сергей Иванович

— Пошла бы, Егорушко, да вот теперичь нельзя! Никуда я стала не гожа: в доме — не хозяйка, в поле — не работница! Ноги-то у меня отнялись!

Егор взял ее на руки:

— А за что же люди друг дружку любят? Я ведь не поленюсь, любой тягости не испугаюсь, лишь бы ты была завсегда рядом со мной...

ЦАРЕВ КРЮЧОК И СОЛДАТ

В старое время правил в нашей деревне старшина Гаврило Ухватов. Был он росточком любому мужику ниже пояса, как щепа, сухой, головенка лысая, зато уши большие — слышал далеко, нос хоботком — издалека вынюхивал, рот зубатый — ухватит, не выпустит.

На мужиков он страх нагонял:

— На небе бог, на земле царь, а я здесь сам бог, сам царь и земский начальник!

Сидел в правлении за большущим столом: сверху в простенке царь в золоченой раме, ниже, у его ног, согнул спину Гаврило Ухватов, за что и был прозван мужиками заглазно Царевым крючком.

Находились при нем два стражника. Один по прозвищу Ругало, второй — Зашибало. У Ругалы сабля сбоку, усы тараканьи. У Зашибалы плеть в руке, борода лохматая, один глаз кривой.

Царев крючок пальцем по столу постучит, бровью поведет, они тотчас выбегают на улицу, какого-нибудь бедного мужика за ворот грабастают и волокут на правеж. Сколь денег у него отберут, те старшине в карман. Неимущего выпорют.

Иной мужик соберет урожай: это надо в церкву для бога отдать, это царю и старшине, себе для семейства остается всего-ничего. Тем пирожки и шанежки, хлеборобу — травяные алябушки невдосыт.

Шел солдат с германской войны домой в нашу деревню. За три года навоевался. В огне горел — уцелел. В реке тонул — выплыл. А в награду от царя получил только старую дырявую шинелешку да деревянную ногу.

Хотел дотемна повстречаться с деревенской родней, да с деревянной-то ногой получалось неходко.

Осталось пути версты три. Устал солдат и в подлеске на берегу Сорного болота присел отдохнуть.

У этого болота была слава худая. Когда-то давно лесная Кикимора справляла тут свои именины. Со всей глухомани сбежались к ней бесы, три ночи скакали-плясали. Все их недоедки-недопитки Кикимора в болото выплеснула. С той поры вода в нем стала гнилая — ни человеку попить, ни коня напоить.

Доводилось солдату видывать всякое, а уж тут, в родном-то краю, совсем нечего было пугаться.

Достал он из шинелки кисет с табаком, цигарку закрутил, кресалом огонька добыл, всласть покурил и с устатку уснул под кустом.

Так и проспал до полуночи. Растревожил его какой-то шумок на болоте. Навострил ухо солдат, прислушался: лягушки квакают, табунок уток с плеса взлетел. Неспроста, видать. Вот по тропинке в лесу конские копыта зацокали. Валежник хрупнул.

Хоть и темно, непроглядно, солдат меж березами всадника различил. Только росточком маловат этот всадник. Кто такой? Откуда взялся в экую пору? Тут ведь место заклятое, даже в светлый день мужики его избегают. И не догадался бы, но приезжий голос подал:

— Тпру-у, стой!

Дальше гадать было нечего: сам старшина!

Уж кого иного, а Царева крючка солдат смолоду помнил. Попадал к нему на правеж. И когда на войну был взят, тоже его плетки испробовал. Посулил ему тогда: «Ладно, моя спина всякое сдюжит, а и до твоей когда-нибудь доберусь!»

В самый раз было поквитаться с Царевым крючком — один на один сошлись! Но раздумал. Наподдавать, бока наломать — дело не трудное, так ведь потом в свою деревню хоть глаз не кажи.

Решил обождать, поглядеть, чего же Цареву крючку на болоте понадобилось?

Тот спешился, потоптался на берегу, пооглядывался по сторонам и три раза подряд, как ворона, покаркал. Топь у берега вспучилась, вылезла какая-то волосатая образина. Отряхнулась, мордой к Цареву крючку повернулась:

— Чего понадобилось, ваше степенство?

— Деньги надо припрятать, — молвил тот. — Посередь мужиков в деревне смута началась, боюсь, как бы худа не случилось. Могут ведь меж собой сговориться и меня разорить.

— Изволь, надежно припрячу.

Царев крючок снял с седла мешок, вынул из него горшок.

Приняла образина клад, согнулась от тяжести.

— Не попортить бы...

— А ты пуще приглядывай!

Чуть погодя образина нырнула обратно в болото, а Царев крючок на коне ускакал.

Когда все утихло, даже комары перестали бунчать, накатило на солдата раздумье: нехитро выманить образину на берег, клад у нее отобрать, а то хитро, куда его потом подевать?

У бывалого солдата сто находок в запасе, и самому-то ему много не надо — был бы хлеб, соль да сахар вприкуску и крыша над головой.

Вот и надумал он деньги вернуть мужикам, Царева крючка оконфузить, с места согнать, людей от его разбоя избавить.

Достал из походной котомки веревку, вышел на берег болота и принялся кресалом из кремня огонь высекать. Посыпались каленые искры на кочки. Те задымили. От них огонек к камышам перекинулся.

Болотная образина учуяла — не сдобровать ей, коли все болото займется пожаром, вместе с кладом выскочила наружу, наладилась броситься наутек, а солдат на нее веревку накинул.

— Обожди, постой, отдай-ко награбленное!

Деревянной ногой выбил из ее лап горшок, потом за уши приподнял, размахнулся, и полетела она вверх тормашками в темноту.

Ни много ни мало запечатано было в горшке: три тыщи рублей серебром.

Взял солдат себе за труд всего лишь один серебряный рубль, остальные на возврат в котомку сложил.

Утром явился в деревню. Надо бы попервоначалу с отцом и матерью повидаться, с пути в бане попариться, а он прямиком по улице в правление направился. И нарочито не поспешал, возле каждого мужицкого двора останавливался, хозяевам кланялся, горсть монет оставлял.

— Берите себе на разживу!

Только неподалеку от правления, когда Царева крючка и стражников у окошек приметил, на уловку пустился: в следы своей деревянной ноги начал рубли неприметно подбрасывать.

Царев крючок сразу смекнул: дескать, экое диво, заставлю-де солдата день-денски ходить, стану с полу рубли собирать, то-то нагребу капиталу... А в лицо его не признал. Уходил солдат на войну молодым, вернулся — седина на висках, черная борода. Вдобавок не пострашился, незвано-непрошено по крылечку взошел, настежь дверь отворил и во весь голос на старшину заорал:

— Пошто без почету встречаешь? Ать-два! Налево, кругом, арш! Взять винтовку на изготовку!

Да еще деревянной ногой по полу ударил, чуть половицу не проломил.

Вышибло Царева крючка из ума. Сроду не бывало, чтобы на старшину кто-то голос повысил. Хотел стражникам приказать буяна схватить, а они выпрыгнули из окошка на улицу.

Скрючился он за столом, шею в плечи втянул, еле три слова промолвил:

— Ты кто таков?

— От бога посыльный! — уже не так громко сказал солдат. — Погиб я на германской войне и, как праведного воина, призвал меня бог к себе, повелел обратно на землю спуститься, над тобой суд учинить! С небес-то он уже давненько приметил, чего ты тут вытворяешь...

— Не грешен я, — залепетал Царев крючок. — Может, ты не в ту деревню спустился?

— Ах ты, такой-сякой! — снова прикрикнул солдат. — Как смеешь богу не верить! Он ведь своими глазами видел, что ты этой ночью запечатанный горшок в Сорное болото припрятал...

Со страху Царева крючка затрясло. С поличным поймался! И выходит-де, этот солдат вправду спустился с небес.

И не стал отрицать, а надумал бога удобрить.

— Свой клад я обратно достану, в церкву отдам, пудовую свечку поставлю, грех замолю...

— Твой дар бог не примет! — пристращал солдат. — За разбой полагается варить тебя в кипящей смоле! А коли хочешь очиститься, избежать наказанья — Сорное болото ковшиком вычерпай!

— Мне на то веку не хватит.

— Так бог указал!

Распирало солдата от смеха, но напустил на себя грозный вид, деревянной ногой снова по полу стукнул:

— Давай сюда казенную печать, сам божье повеленье исполнять отправляйся! Эй, стражники! Спустите-ко с него шаровары, всыпьте ему для памяти десяток плетей и препроводите на болото, да глаз не спускайте, покуда он его не осушит!