— Что ж ты, чашкой моей гнушаешься?
Страшно министру из этой чашки пить — жизни решиться страшно.
Царь опять ему:
— Пей из моей чашки, приказываю!
Министр за чашку взялся, а сам не пьёт, дрожат руки. Взял царь да и вылил ему в глотку чашку с ядом. Министр бряк под стол — скоропостижная смерть. Отволок его царь в кладовку, а сам велел подавать лошадей себе.
Говорит кучеру:
— Поезжай к Семёну-сапожнику, знаешь, где?
— Не бывал, не знаю…
Едут мимо городового [48], остановил Пётр кучера, городового кликнул:
— Семёна-сапожника знаешь? Где проживает?
Так-то и так-то ехать надо, рассказал царю, дальше поехали.
Подъезжают к дому.
Увидал босовик царя, испугался, ну, думает, воровали с каким-то Петром в банке царском, а теперь дознался царь, сам приехал.
Входит царь:
— Ну, Семён, я разговляться к тебе приехал, угощай чем Бог послал.
Сели они за стол, царь водки спрашивает.
— Ну, Семён, давай выпьем с тобой, похристосуемся, отравы чай не клал в неё?
У босяка — душа в пятки. А Пётр:
— Воровали вместе и разговляться давай вместе. Испугался босовик, ну, думает, конец мне теперь…
Выпили, закусили.
— Собирайся, Семён, во дворец поедем!
Босовик ему в ноги, а тот:
— Поедем!
Приехали во дворец, царь босовика с собою ведёт. Привёл в комнату:
— Сиди, Семён, дожидайся тут.
Сам в кладовку, вытащил министра главного, под стол сунул, платок из кармана вытащил черный, на балкон вышел, платком махнул — и в комнату.
Сидят, дожидаются. Загремели кареты, подъехали ко дворцу министры, в комнату вошли: царь живой сидит и босовик какой-то рядом.
— Ну, садитесь за стол. Вон ваш под столом, а за столом новый сидит.
Те глядят, понять ничего не могут.
— Вот вам министр главный, Семён-сапожник.
А Семёну говорит:
— Теперь ты будешь главным министром!
Так те ни с чем и остались.
Вспомнил Пётр про мужика, что планету смотрел, посылает отыскать его, привезти во дворец. В деревню приехали — прямо к старосте:
— Где тут у вас мужик древний, что царю говорил правду?
Искали, искали по деревне старика такого — не смогли сыскать. Один и говорит:
— Был, да помер, на самый Велик день помер.
— Так дайте бумагу из волости [49], что помер.
Написали бумагу — помер на Велик день, печать приложили, отдали кучеру. Воротились к царю…
— Ну, нашли мужика?
— Помер, на Велик день помер, вот и бумага от волости, и печать привешена.
Ничего не сказал царь, подумал только: «Правду говорил старик этот. Как сказал, так и вышло в точности: пришлось царю воровать на Велик день».
НЕБЫЛИЦА
ыехал мужик в лес лыко драть. За пояс топор заткнул.
Едет, а топор тюк да тюк — и отсек зад у лошади. А мужик и не видел, как зад у лошади отскочил, на передку в лес приехал.
Надрал лыко и поехал назад. Доехал до того места, где зад у лошади потерял, пришил лыком зад и дальше поехал.
Едет полем, и очень пить ему захотелось, а воды нигде нет.
Стоит дуб высокий. Мужик и думает: «На дуб залезу, в облаке воды напьюсь».
Полез на дуб, пока добрался до облака — оно уплыло. Глядь, а дуб-то в небо врос.
Мужик и думает: «Дай погляжу, что на небе делается».
Залез на небо — там старик ходит с метлой.
— Дедушка, что ты делаешь?
— Ай не видишь, мету.
— А где тут ярмарка?
— Ступай прямо.
Ходил-ходил по ярмарке, смотрит — покупают комаров и мух по сто рублей штука.
Мужик слез по дубу, доехал до деревни, набрал товара да назад к дубу. Влез на дуб и распродал весь товар.
Пока он комаров да мух продавал, дуб ветром повалило, и слезать не по чему.
Ходил-ходил, думал-думал, глядит: мужик коноплю трусит [50], а замашки [51] ветром несёт. Собрал эти замашки, свил веревку, за месяц петлю зацепил.
Стал слезать, а ветер его качает от Москвы до Киева, от Киева до Москвы.
Качало-качало его, оборвалась верёвка, и забросило его в Упорейское болото.
Утоп в болоте, одна макушка видна. Обросла макушка мхом и стала кочкой. А на кочке чибис свил гнездо. Полетел чибис кормиться — пришёл волк. Стал он чибисовые яйца есть, а хвост в болото опустил.
Мужик ухватил за хвост, вылез из болота, с волка шкуру содрал, на себя надел: бельё-то всё в болоте сгнило.
Пошел по селу. Собаки лают — волка чуют. Бабы с кочергами за ним гонятся.
Он бежал-бежал, глядь — кобыла его стоит. Швы позажили, а лыко торчит.
Ухватился он за лыко, сел верхом — да до дома, до деревни Берёзовки. Где и сейчас живёт.
ПРО ЛЕНИВУЮ ЖЕНУ
ил-был мужик, а у него была дочь, да такая ленивая, что ничего делать не хотела, только на печи лежала. Сядет, поест — да опять на печку.
Приходит к ней Иван свататься, а отец её и говорит жениху:
— Она тебе, Иван, не пара. У вас в доме надо работать, а она работать не хочет.
А Иван отвечает:
— Что ж, отец, я работать её не буду заставлять. У меня кот есть, он всё делать будет.
— Ну, тогда ладно, — согласился отец и женил его на своей дочери.
Привёл Иван её в хату, а она наелась, напилась и залезла на печку. Иван уехал в извоз [52]. А кот тоже залез на печку и лёг жене под бок. Она и говорит:
— Ишь, дурак, работать не хочет, на печку лезет, — да как толкнёт кота с печи ногою.
Приезжает Иван домой, а дома ничего не сделано: хата не метена, в печи ничего нет. Вот Иван давай ругать кота:
— Ты что же, дурак, ничего не сделал! Вот я тебя сейчас накажу! Ну-ка, держи кота, — говорит он жене.
Вот Иван и давай кота бить, а он как выпустил когти, так молодке в спину и в руки впился. Жена кричит, а Иван всё лупит кота да лупит.
С тех пор не надеялась на кота, а всё сама делала.
— А то ещё, — говорит, — опять заставит кота держать!
НЕПОКОРНАЯ БАБА
ыла у мужика баба, да такая непокорная — житья мужику не давала; да притом была ещё и кривая. Так мужиком понукала! Ни свет ни заря разбудит:
— Иван, ступай по воду, скотину напоить пора.
Мужик принесет воды… Она опять:
— Коров иди подоить!
Мужиково ли это дело — коров доить?! Молока надоит, принесёт в крынке.
— Ступай по дрова, обед варить не на чем.
Дровец из лесу принесет вязанку…
— По малину ступай в лес.
А сама на печи бока протирает… Уморила кривая мужика до смерти.
Послала она его как-то по малину. Ходил-ходил мужик, примерялся; пришёл в омшару [53] самую — попалась малина ему, да такая ядрёная.
